И как же вышли из положения?
Не написали совсем про то, кто был первым мужем Ахматовой?

(Reply to this) (Thread)

Вышли из положения так: девять лет этот том не выпускали в свет, а написанную Жирмунским вступительную статью заменили на казенное предисловие секретаря СП СССР А.Суркова.

(Reply to this) (Parent)

Фамилию "Гумилёв" (поэта, а не историка!) я впервые прочитал в ДЕТСКОЙ (!) Энциклопедии, выпущенной в начале 1960-х гг. - в годы расцвета Хрущёва. Том 10, "Литература и искусство". Тексты в ней весьма "своеобычны", но Гумилёв упоминается. (Разумеется, в части, посвящённой "поэтам-декадентам": перечисляется в строчку через запятую рядом с Ахматовой и Мандельштамом после собирательного определения "акмеисты".)

(Reply to this) (Thread)

Помню эту энциклопедию, желтую, кажется. У некоторых из моих друзей детства она была. А у меня нет. Предмет зависти.

(Reply to this) (Parent) (Thread)

У меня сохранился только 10-й том с изъеденной обложкой. Ценный артефакт. (Вообще-то он не мой. В детстве эту ДЭ мне когда-то "дали почитать" всю целиком. Потом надо было возвращать, но 10-й том мне оставили ещё на какое-то время, а потом про него забыли.)
Я оттуда любил срисовывать портреты.

(Reply to this) (Parent)

Большая серия Библиотеки поэта не являлась массовым типом издания. Она относилась как раз к научному (академическому типу).

(Reply to this)

Похоже на то. В БСЭ и Гумилёв, и Гиппиус, например, есть, в антологии его иногда включали, а Гаспарову никто не помешал даже назвать один размер "гумилёвским дольником", но в непрофильных изданиях о них нельзя (например, у меня есть книжка об античном портрете, где в предисловии цитируются стихи Гумилёва о Каракалле, и он называется "поэт").

У меня ощущение, что более сильный запрет, чем на Гумилёва или Мережковских, был на младшее поколение эмиграции. То есть упомянуть Ходасевича или Георгия Иванова было невозможно нигде и никак. С Ходасевичем кто-то спорил по поводу его пушкинистики (чуть ли не Рассадин), пространно цитируя, но не называя по фамилии ни разу.

(Reply to this) (Thread)

Например, мягкий Кольридж в малых литпамятниках в середине 70-х — там в приложении был гумилевский перевод Баллады о старом мореходе.

(Reply to this) (Parent) (Thread)

И.С.Зильберштейн почти в каждом томе "Литнаследства" к месту и не к месту в примечаниях и комментариях вставлял Гумилева.

(Reply to this) (Parent)

Ходасевич и Иванов (ну да, в ругательном ключе, но с цитированием) были наряду с Гумилевым упомянуты в "Перепутьях" В.Орлова 1976 года издания и более кратко в его же предисловии к сборнику Цветаевой в большой БП, год издания сейчас не скажу.

Больше нигде не видела. Возможно, Орлову по каким-то причинам позволялось больше остальных.

Еще "Чукоккала" советского издания и воспоминания Чуковского "Современники" - Гумилев там точно был, причем упомянутый кратко, но вполне сочувственно. Ходасевича и Иванова, кажется, не было.

(Reply to this) (Parent)

Историю о том, как астрофизик Иосиф Шкловский протолкнул цитату из Гумилева в заголовок аджубеевских "Известий", Вы знаете?

(Reply to this) (Thread)

Не припомню.

(Reply to this) (Parent) (Thread)

НА ДАЛЕКОЙ ЗВЕЗДЕ ВЕНЕРЕ
Позвонила Женя Манучарова: "Мне срочно нужно Вас видеть. Не могли бы вы меня принять?" Манучарова – жена известного журналиста Болховитинова – работала в отделе науки "Известий". Только что по радио передали о запуске первой советской ракеты на Венеру – дело было в январе 1961 года. Совершенно очевидно, что Манучаровой немедленно был нужен материал о Венере – ведь "Известия" выходят вечером, а "Правда" – утром, и органу Верховного Совета СССР представилась довольно редкая возможность опередить центральный орган… "Известия" тогда занимали в нашей прессе несколько обособленное положение: ведь главредом там был "зять Никиты – Аджубей" (цитирую популярную тогда эпиграмму – начинались звонкие шестидесятые годы – расцвет советского вольномыслия).
Когда я усадил гостью за мой рабочий стол, она только сказала: "Умоляю Вас, не откажите – вы же сами понимаете, как это важно!" Не так-то просто найти в Москве человека, способного "с ходу", меньше чем за час, накатать статью в официальную газету. Осознав свое монопольное положение, я сказал Манучаровой: "Согласен, но при одном условии: ни одного слова из моей статьи вы не выбросите. Я достаточно знаком с журналистской братией и понимаю, что в вашем положении вы можете наобещать все что угодно. Но только прошу запомнить, что "Венера" – не последнее наше достижение в Космосе. Если вы, Женя, свое обещание не выполните – больше сюда не приходите. Кроме того, я постараюсь так сделать, что ни один мой коллега в будущем не даст в вашу газету даже самого маленького материала". "Ваши условия ужасны, но мне ничего не остается, как принять их",– без особой тревоги ответствовала журналистка.
И совершенно напрасно! Я стал быстро писать, и через 15 минут, не отрывая пера, закончил первую страницу, передал ее Жене и с любопытством стал ожидать ее реакции. А написал я буквально следующее: "Много лет тому назад замечательный русский поэт Николай Гумилев писал: "На делекой звезде Венере солнце пламенней и золотистей; на Венере, ах на Венере у деревьев синие листья…" Дальше я уже писал на привычной основе аналогичных трескучих статей такого рода. Правда, вначале пришлось перебросиь мостик от Гумилева к современной космической эре. В качестве такового я использовал Гавриила Андриановича Тихова с его дурацкой "астроботаникой". Что, мол, согласно идеям выдающегося отечественного планетоведа, листья на Венере должны быть отнюдь не синие, а скорее красные – все это, конечно, в ироническом стиле. После такого вступления написание дежурной статьи никаких трудов уже не представляло.
Прочтя первые строчки, Манучарова схватилась за сердце. "Что вы со мной делаете!" – простонала она. "Надеюсь, вы не забыли условия договора?" – жестко сказал я. Отдышавшись, она сказала: "Как хотите, но единственное, что я вам действительно реально могу обещать,– это донести статью до главного, ведь иначе ее забодают на самом низком уровне!" – "Это меня не касается – наш договор остается в силе!"

(Reply to this) (Parent) (Thread)

Еще с военных времен я полюбил замечательного поэта, так страшно погибшего в застенках Петроградского Большого Дома, главу российского акмеизма Николая Степановича Гумилева. Как только мне позвонила Манучарова, я сразу сообразил, что совершенно неожиданно открылась уникальная возможность через посредство Космоса почтить память поэта, да еще в юбилейном для него году (75-летие со дня рождения и 40-летие трагической гибели). Все эти десятилетия вокруг имени поэта царило гробовое молчание. Ни одной его книги, ни одной монографии о творчестве, даже ни одной статьи напечатано не было! Конечно, Гумилев в этом отношении не был одинок. По-видимому, Россия слишком богата замечательными поэтами… Все же случай Гумилева – из ряда вон выходящий.
"Известия" тогда я не выписывал. Вечером я звонил нескольким знакомым, пока не нашел того, кто эту газету выписывает. "Посмотри, пожалуйста, нет ли там моей статьи?" – "Да, вот она, и какая большая – на четвертой полосе!" – "Прочти, пожалуйста, начало". Он прочел. Все было в полном ажуре. Более того, над статьей "сверх программы" – огромными буквами шапка: "На далекой планете Венере…" Они только гумилевское слово "звезда" заменили на "планету". Ведь для чего-то существует в такой солидной газете отдел "проверки" посмотрели в справочнике – нехорошо, Венера на звезда, а планета. Поэт ошибался – решили глухие к поэзии люди. Ну и черт с ними – это, в сущности, пустяки. Главное – впервые за десятилетия полного молчания имя поэта, и притом в самом благоприятном контексте, появилось в официальном органе! Забавно, что я потом действительно получил несколько негодующих писем чистоплюев – любителей акмеизма – с выражением возмущения по поводу замены звезды на планету.
А через несколько дней разразился грандиозный скандал. Известнейший американский журналист, аккредитованный в Москве, пресловутый Гарри Шапиро (частенько, подобно слепню, досаждавший Никите Сергеичу), опубликовал в "Нью-Йорк таймс" статью под хлестким заголовком "Аджубей реабилитирует Гумилева". В Москве поднялась буча. Аджубей, как мне потом рассказывали очевидцы, рвал и метал. Манучарову спасло высокое положение ее супруга. Все же каких-то "стрелочников" они там нашли. А меня в течение многих месяцев журналисты всех рангов обходили за километр. Забавно, например, вспоминать, как мы в феврале 1961 года успешно отнаблюдали с борта самолета-лаборатории полное солнечное затмение. Стая журналистов набросилась на моих помощников, окружив их плотной толпой, как бы совершенно не замечая меня, стоявшего тут же…
Я был чрезвычайно горд своим поступком и, распираемый высокими чувствами, послал Анне Андреевне Ахматовой вырезку из "Известий", сопроводив ее небольшим почтительным письмом. Специально для этого я узнал адрес ее московских друзей Ардовых, у которых она всегда останавливалась, когда бывала в столице. Долго ждал ответа – ведь должна же была обрадоваться старуха такому из ряда вон выходящему событию! Прошли недели, месяцы. Я точно установил, что Ахматова была в Москве. Увы, ответа я так от нее и не дождался, хотя с достоверностью узнал, что письмо мое она получила. Кстати, как мне передавали знающие люди, она читала мою книгу "Вселенная, жизнь, разум" и почему-то сделала вывод, что "этот Шкловский, кажется, верит в Бога!"
Причину молчания Анны Андреевны я узнал через много лет. Оказывается, цикл стихов "К синей звезде" Гумилев посвятил "другой женщине". Это просто поразительно – до конца своих дней она оставалась женщиной и никогда не была старухой.
С тех пор прошло очень много лет. Ни одна, даже самая тоненькая, книжка стихотворений Гумилева пока еще в нашей стране не напечатана. Между прочим, как я случайно узнал, Аджубей в 1964 году очень старался, чтобы книга стихов погибшего поэта вышла – видать, история с Венерой пошла ему впрок, тем более что отгремел XXII съезд партии. Увы, даже запоздалое заступничество зятя не помогло, ибо в том же году тесть прекратил свое политическое существование.
По-видимому, для того чтобы стихи этого поэта стали доступны нашему читателю, нужна значительно более энергичная встряска нашей застоявшейся жизни, чем удачный запуск первой Венерианской ракеты.

(Reply to this) (Parent) (Thread)

"К синей звезде" действительно посвящено другой женщине, а Ахматова действительно до конца дней ревновала НС, от которого сама ушла, ко всем подряд, но "Венера" ничего общего, кроме слова "звезда", к этому циклу не имеет: цикл написан в 1917 году в Париже, а Венера в 1919 году в Петрограде и, насколько я понимаю, ни к каким женщинам не относится :)

(Reply to this) (Parent) (Thread)

"Мопед не мой"... :-)

(Reply to this) (Parent)

Я лично думаю, что М. Ардов просто врет. Выдумал слова В.М.Жирмунского от начала до конца.

(Reply to this) (Thread)

А если и не врет, то В.М.Жирмунский слегка преувеличивал кровожадность советской цензуры 60-х гг.

(Reply to this) (Parent)

дома есть две советские книжки с упоминанием и цитированием Гумилеваю Одна 1971 года издания, другая 1976. Начала восьмидесятых годов действительно ничего не видела.

(Reply to this)

По Ностальгии показывали встречу с Катаевым в Останкине (конец 70-х), он там раза два уважительно упомянул Гумилёва.

(Reply to this)

Моя версия (ибо написал в 90-х диплом по мемуарной гумилевиане и общался со знатоками вопроса): в изданиях специализированно-литературоведческих, энциклопедических и, отчасти, в хрестоматиях для студентов - дозированно разрешали упоминать и даже кое-где осторожно цитировали. А в многотиражных СМИ и литературе для широкого читателя действовал жесткий запрет на само имя. За "контрабанду" невинной цитаты могли и из профессии выгнать.
Но при этом в букинистических свободно продавались дореволюционные "Жемчуга" и "Колчан" (но, естественно, никак не эмигрантские издания Гумилева).

(Reply to this) (Thread)

Да, "Жемчуга" видел, перекупленные и передаренные в начале 1980-ых

(Reply to this) (Parent) (Thread)

На дореволюционные книги авторов, впоследствии ставших антисоветчиками, формального запрета не было. Разве что какие-то ограничения (типа, не выставлять их слишком много на витрину или проверять, нет ли внутри неподобающих надписей от руки).

(Reply to this) (Parent)

Недавняя запись в моём ЖЖ:

"Удивительно, как с течением времени размывается и меняет свой вид действительная картина литературного процесса: подлинные и неоспоримые факты, которые, в общем-то, ничего не стоит найти и проверить, вытесняются предвзятым – и нередко мифологизированным восприятием. Многим представляется, что литераторы, имевшие в эпоху социалистического строительства сомнительную репутацию «идейно невыдержанных» и чуждых насаждавшейся идеологии, не публиковались тогда вовсе и даже не упоминались в печати вне отрицательного контекста. Это, конечно, не так: произведения авторов, признанных классическими, творчество которых аттестовалось обычно как «сложное и противоречивое», а порой и как «враждебное передовым идеалам», могли исчезать из оборота, а хранение таковых считаться криминалом преимущественно в тех случаях, если новейшие издания предварялись предисловиями и статьями опальных большевистских вождей, полагавших себя мэтрами и знатоками художественного слова (Троцкого, Зиновьева, Каменева, Бухарина).
Даже книги Николая Гумилёва, расстрелянного в 1921 году за, как сообщалось, «участие в контрреволюционном заговоре», не были изъяты из центральных библиотек (в Публичке, помнится, они находились не в спецхране, а на открытом доступе), и на нейтральные (как минимум) упоминания его имени официальный запрет не налагался. Другое дело – «внутренняя цензура». Так, издательский редактор тома Китса в «Литературных памятниках» (1986) Елена Александровна Смирнова посоветовала мне «на всякий случай» изъять из моего комментария цитату из рецензии Гумилёва на сборник Василия Комаровского (1913), в котором был опубликован первый перевод «Оды греческой вазе». И это буквально накануне полной реабилитации поэта в год его столетия, когда его наследие стало широко переиздаваться…"

(Reply to this)