В самом деле, всем, кроме самых радикальных либералов, очевиден факт объективного существования наций. Нация есть единство, которое невозможно полностью свести к совокупности индивидуумов на определенной территории.

Что же формирует и определяет факт существования нации как единства? Общность языка, территории, исторической судьбы, менталитета, происхождения? Но ведь это только совокупность признаков, определяющих сходство индивидуумов, составляющих нацию. А сходство не обязательно предопределяет единство.
На самом деле существование нации определяется наличием национального самосознания, то есть осознания индивидуумов себя частью целого национального организма. Именно это национальное самосознание и является национализмом в собственном смысле слова.

 

Понятие национализма поэтому может быть определено только в связи с определением природы самой нации. И здесь возникает вопрос: можно ли дать понятию «нация» универсальное определение, которое бы адекватно описывало сущность всех общностей, именуемых нациями. В самом деле, где грань между такими понятиями как «нация», «национальность», «народ», «народность», «этнос», «этническая группа»?

В ряде случаев эти слова понимаются как синонимы, в других случаях – нет. Словарь может дать формальные определения этих понятий, но в реальном словоупотреблении они зачастую смешиваются и взаимно заменяются, что и неудивительно: объективная сложность явления не укладывается в прокрустово ложе формальных определений. В ряде случаев под словом «нация» понимается единство гражданского характера (французская формула: «где Франция – там французы»), в ряде случаев – этническое единство (немецкая формула: «где германцы – там и Германия»).

Может ли быть нация частью другой нации? Например, является ли нация карел частью русской нации? Или насколько корректно употреблять словосочетание «российская нация», понимая под ней единство всех жителей России независимо от этнической принадлежности?

Корректно ли уравнивать под общем наименованием «нация» зачастую несопоставимые по масштабу этнические общности?

Например, правомерно ли уравнивать в статусе суперэтническую общность русских и, скажем, микроэтническую группу вепсов?

Должен ли русский суперэтнос в рамках определения «нации» сопоставляться со всем западноевропейским суперэтносом как таковым или только с одним из европейских народов – скажем немцами или каталонцами?

Обычно в определении понятия «нации» перечисляется совокупность признаков общности.

Русские. Вроде бы все признаки налицо. Общность происхождения, территории, исторической судьбы, языка, национального менталитета, антропологических характеристик. Наличие своего государства, единство (хотя сейчас довольно относительное) в православном вероисповедании.

Немцы. Уже сложнее. Государственного единства нет (с учетом наличия австрийских немцев), религиозного единства – тоже, общность исторической судьбы германских и австрийских немцев сомнительна.

Швейцарцы. Государственное единство без общности языка (три государственных языка на равных).

Американцы. Ни общности происхождения, ни общности антропологического типа, ни общности менталитета. Языковая общность есть, но она роднит американцев с британцами, частью канадцев, австралийцами и т.д., то есть не является признаком национальной идентификации. Остается только общность государственной принадлежности, территории и (возможно) исторической судьбы.

Евреи. Ни общности территории, ни языка, ни общей исторической судьбы. Общность антропологического типа и исторического происхождения – более чем сомнительны. По сути единственный формальный признак – религиозная принадлежность, да и этот признак в настоящее время относителен. Тем не менее, евреи прекрасно осознают себя отдельной нацией и эффективно поддерживают свою национальную идентичность, столетиями не ассимилируясь среди других народов.

Вывод состоит в том, что ни один из формальных признаков нации не является необходимым и достаточным. Объективное существование нации может успешно обходиться без любого из этих признаков, если наличествует главное: факт национального самосознания, то есть национализм.

Национализм – есть единственное необходимое и достаточное условие существования любой нации. Получается, что нация есть единство надличностного организма, осознающего себя единым национальным субъектом, причем независимо от того, какие именно формальные признаки в данном конкретном случае служат для самоидентификации . Иначе говоря, нация – это единство людей, обладающее своим собственным национализмом.

Нация – это определившиеся люди в своей общинной принадлежности.

Всякое явление в реальности не совпадает с границами формальных определений. Реальность изменчива и границы всякого явления размыты и во времени, и в пространстве. Вполне очевидно, что данное нами «коллективно-субъективное» определение понятию нации может быть подвергнуто критике с позиции редукционизма. В самом деле, если единственный критерий принадлежности к национальной общности оказывается субъективным, то возникает вопрос о верификации. Ведь, субъективные идентификации границ национальной общности могут не только не совпадать, но и существенно разниться. Для одних, к примеру, казаки – несомненная часть русской нации, для других – отдельная нация в составе многонационального государства.

С точки зрения одних людей родившийся в России мулат является полноценным русским, с точки зрения других – он навсегда останется инородцем. Таких примеров можно привести множество. Действительно, стоит только разложить коллективно-субъектную самоидентификацию национального организма до совокупности индивидуально-субъективных идентификаций отдельно взятых членов этого организма – и наше определение оказывается весьма сомнительным с содержательной точки зрения.

Однако следует помнить, что мы изначально исходим из представлении о нации не как о механической совокупности составляющих ее индивидуумов, а как о надличностном субъекте, обладающим собственной коллективной волей. В любой момент времени найдутся люди, сознательно или бессознательно выделяющие себя или попросту выпадающие из этого национального единства. Поэтому неудивительно, если их субъективные представления о границах и содержании понятия нации (на какие бы формальные определения они ни опирались) расходятся с той коллективной волей, которая задает и создает объективную реальность этих границ. Если же мы наблюдаем в этих вопросах полную разноголосицу и уже не можем увидеть реальность общенациональной воли, если разные представители одной нации самым различным образом понимают границы нации и признаки принадлежности к ней – это значит только одно: нация находится в глубочайшем кризисе.

Образно говоря, она пребывает уже в бессознательном коматозном состоянии. Она может выйти из этого состояния, обретя вновь свою субъектность, а может и погибнуть, распавшись на отдельные социальные группы, племена или попросту «человеческую пыль».

Спор о том, какое определение является правильным, беспредметен: каждое определение понятия само задает собственный объем, и разные определения попросту несопоставимы. Определение – вещь всегда в известной мере произвольная и формальная. Оно вводится лишь для удобства познания объективных явлений, и качество определения состоит лишь в той мере приближения, которую оно способно дать в отношении реальности.

Современное либеральное общество навязывает нам представление о нации, как о чисто государственной самоидентификации. Национальность любого гражданина США – американец, любого гражданина России – россиянин. Отсюда, кстати, и настойчиво внедряемое в сознание словосочетание «российская нация».

Признак 1 - Общность языка:

Большая часть Латинской Америки говорит на испанском, но на какие жертвы пошли латиноамериканские нации ради того, чтобы завоевать независимость от Испании! Сколько народов в современном мире единственным своим языком имеют английский, но можно ли считать их англичанами? И в то же время, можем ли мы отрицать существование швейцарской нации, говорящей на трех разных языках?

Признак 2 - Общность территории:

Более чем спорный момент. Уже был приведен выше пример евреев, которые в течение почти двух тысяч лет не имели ни одного формального признака нации,

но вопреки всем формальным определениям пронесли свою национальную самоидентификацию и в XX веке воплотили её в реальность. Но, допустим, этот пример неубедителен, и исходя из определения, признают нацией израильтян, но не рассеянное по миру еврейство.

На каком основании, мы выделяем такие территориальные общности как Финляндия или Россия? Чем эти границы более обективны, чем, скажем, выделение в качестве «общей территории» Северной Европы? Тогда окажется, что финны, шведы и северные русские имеют одну «общность территории», а южные русские – другую. На самом деле, лукавство определения здесь в том, что мы уже заранее имеем представление о существовании народов и «территориальные общности» подгоняем под границы их расселения. То есть получается, что определяющее понятие само определяется через определяемое.

Или под понятием «общности территории» понимается лишь её нерасчлененность? Но что тогда сказать о живущий в Калининградской области русских, этнических анклавах армян в Азербайджане и азербайджанцев в Армении, не говоря уже о т.н. «местах компактного проживания» нескольких наций? Получается, что «общность национальной территории» – это такой хитрый признак, понять который можно только уже зная предмет, который этот признак должен был бы определять.

Признак 3 - «общность психического склада».

Здесь уже субъективизм поистине безграничен. Что такое психический склад? Темперамент? Нормы морали? Значит ли это, что в одной нации все флегматики, а в другой – холерики. Или в одной все лжецы, а в другой – разгильдяи? Очевидно, нет. Но что тогда понимать под «общностью психического склада»? Действительно, в разных нациях могут преобладать те или иные темпераменты, характеры, нравы, нормы морали.

Но опять-таки, чтобы сказать о таком преобладании необходимо сперва уже очертить границы национальной общности. И тогда уж действительно, придется всех флегматиков записывать в финны, а всех холериков – в итальянцы.

Признак 4 – «общность экономической жизни».

На основании этого делается вывод, о том, что до формирования общенациональных рынков нации возникнуть не могли. Иными словами, нации возникают только в результате развития производственных и торговых отношений:

Здесь заключен важный момент, который необходимо учесть - историческое развитие Западно-Европейской цивилизации: рабовладельческая Античность, феодальное Средневековье, буржуазное Новое Время... Но стоит выйти за рамки Западно-Европейской цивилизации, как формационная теория начинает основательно буксовать: Древний Египет, Сасанидский Иран, Китай, кастовую цивилизацию Индии, империю инков без явных натяжек не удастся засунуть в прокрустово ложе чуждых им западноевропейских формаций. И тут возникает понятие «восточного способа производства», которое в сущности отражает признание неприменимости формационной теории к неевропейским цивилизациям.

Та же самая ловушка возникает и при формировании западно-европейских наций и их выделение из единого котла средневековой римо-католической цивилизации более или менее исторически совпадает с развитием капиталистических отношений. Поэтому определение наций в качестве структур буржуазного общества на материале Западной Европы работает почти без натяжек. Действительно, не будет ничего противоестественного в утверждении, что Карл Великий не был еще французом, а Генрих Птицелов – немцем. Допустим, действительно, французы или итальянцы выделились из общей массы западно-христианского мира вместе с началом первых ростков капиталистических отношений. Но едва мы выйдем за пределы Европы, как увидим, что понятие нации может иметь совершенно иное историческое содержание. Неужели китайцы возникли в 19 веке и как нация насчитывают только пару веков истории? Неужели японцы стали нацией только после революции Мэйдзи? Неужели, наконец, Александр Невский не был по национальной своей принадлежности русским?

В самом деле, что же получится, если принять это определение? До революции была одна русская нация, после революции стала другая русская нация, логично предположить, что после победы буржуазной контрреволюции старая буржуазная нация воскреснуть не могла, поскольку она уже разрушена и уничтожена.

Получается, что возникла новая, третья русская нация. А если периоды побед и отступлений революции будут еще на достаточно длительном этапе истории чередоваться, то какая же эта будет чехарда наций! Неужели можно рассматривать в качестве нации то эфемерное образование, которое существует лишь несколько десятилетий – срок по историческим меркам ничтожный?

Таким образом, рассмотрев два «альтернативных» определения нации – мы определенно приходим к выводу, что предложенное нами «коллективно-субъектное» определение адекватнее отражает суть явления. К данному нами выше определению остаётся добавить лишь одну существенную деталь – относительную устойчивость в исторических масштабах времени:

Нация (в нашем понимании) есть сверхличностный организм, осознающий себя единым историческим субъектом и поддерживающий свое существование в исторических масштабах времени.

Понятие национализма уже было определено нами выше. Национализм – это не идеология, не доктрина и не политика. Национализм – это простое «я есть» надличностного национального организма. Простая, не нуждающаяся в доктринальном обосновании констатация собственного бытия и собственной субъектности. Национализм – это именно то коллективное сознание, которое объединяет множество отдельных индивидуумов в единое надындивидуальное целое. Это очевидное для своего носителя разделение мира на две категории: «мы» и «не мы», «свои» и «чужие», «наша земля» и «чужая земля». Это не означает автоматически враждебного отношения к другим нациям, но безусловно выделяет своё из множества чуждого.

Нация как и всякий организм рождается, живет и со временем умирает. Как и всякий организм, нация взаимодействует с окружающей средой, борется за свое существование и имеет встроенные механизмы защиты, своего рода иммунную систему. Такой иммунной системой служит в том числе т.н. ксенофобия – инстинктивное отторжение чужеродных элементов, будь то чуждые традиции, обычаи, религии, нормы поведения язык или сами инородцы. То, что космополиты презрительно называют «ксенофобией» – это здоровый и нормальный национальный инстинкт, направленный на выживание этноса как такового. Пока нация жива как организм, жива в ней и ксенофобия: способность отличать своё от чужого и воспроизводить себя из поколения в поколение, не растворяясь в окружающей среде. 

Поскольку нации выделяются не на основе однотипных формальных признаков, а на основе прежде всего сознания собственного единства, собственной исторической субъектности, то и формальные признаки, по которым определяются границы этого единства для разных наций различны. Поэтому и национализмы (т.е. национальные самосознания) разных наций принципиально различны и не сводимы к общей схеме.

Есть нации, по своей природе ориентированные на устойчивость собственного воспроизводства, для которых первичным признаком национальной идентичности является происхождение. Соответственно, и национализм таких наций имеет черты этнического, иногда антропологического характера и зачастую выражается в форме национального сепаратизма и изоляционизма. Есть нации, напротив, несущие в себе универсалистскую идею, и склонные к расширению и интеграции других национальных общностей в свой состав и в этом случае имперский национализм обычно чужд принципам «чистоты крови».

Есть нации, в которые практически невозможно интегрироваться, а есть те, которые сами стремятся интегрировать окружающих в свой состав. Для одних наций доминирующим признаком идентичности будет почва и государственная принадлежность, для других – антропологический тип, для третьих – язык.

Всё это формы национальной идентичности, всё это свои самобытные национализмы, каждый из которых органичен для собственной нации.

Универсалий здесь быть не может: разных национализмов существует ровно столько, сколько существует отдельных наций. 

К настоящему моменту сложилось два представления о природе национализма, столь же устойчивых, сколь и ложных.

Первое из них – простое и вульгарное – состоит в том, что национализм  представляет собой якобы идеологию национального превосходства и национальной вражды. Очевидно, что национализм как национальное самосознание никоим образом не требует тезиса «национальной исключительности», подобно тому как личность, осознавая себя личностью и субъектом, не обязательно претендует на превосходство над другими личностями.

Идеология национального превосходства над другими народами определяется понятием «шовинизм». Национализм может сочетаться с шовинизмом, а может и не сочетаться, но, во всяком случае, шовинизм вовсе не является необходимым атрибутом национализма, и смешение этих сущностно различных понятий является или ошибкой, или (в подавляющем большинстве случаев) злонамеренной подменой, направленной на дискредитацию понятия национализма, а, следовательно, на подрыв национальной самоидентификации. 

Другое представление о национализме порождено комиссарским представлением о буржуазной природе нации. Речь идет о том, что национализм  якобы порожден развитием буржуазных отношений и генетически связан со структурой буржуазного гражданского общества западного типа.

Итак, во всех случаях независимо от различия ценностных и мировоззренческих установок национализм понимается почти одинаково: как порождение капиталистического общества, неразрывно  и теснейшим образом связанное с феноменом гражданского общества западного типа.

Стоит отбросить западно-европейские лекала, и выяснится что национализмы столь же многообразны, сколь сами нации, дух и субъектность которых они воплощают. Наряду с национализмами изоляционистскими и сепаратистскими, наряду с национализмами экспансионистско-шовинистическими,  мы увидим национализмы универсалистско-имперские, интеграторские. И далеко не всякий национальный дух, далеко не всякое национальное самосознание тяготеет к идее «моноэтнического государства-нации».

Можно ли тогда вообще выделить нечто общее, необходимо присущее всякому национализму вообще, национализму как таковому? Да, можно – иначе само это понятие оказалось бы содержательно пустым. Всякий национализм неизбежно имеет в себе две существенные идеи:

1. Ясное и определенное выделение «своего» из мира «чужого» с категорическим императивом сохранения, отстаивания и преумножения «своего» перед лицом угрозы со стороны чужого и чуждого («варварского»), актуально или потенциально враждебного окружающего мира. Это свойство далеко не только западного «коллективно-эгоистического» буржуазного национализма. Это свойство в равной мере присуще как изоляционистским, так и имперско-интеграторским национальным общностям, таким как русская или китайская. Как только возникает надличностный организм, так он неизбежно позиционирует себя в отношении внешней окружающей среды.

2. Императив сохранения собственного единства перед лицом опасных для этого единства внутренних противоречий. Прежде всего – противоречий клановых, корпоративных, классовых. Любая зарождающаяся внутри национального организма общность представляет для него опасность с того момента, как начинает отделять свои интересы от интересов общенациональных, иными словами осознаёт себя не в качестве органа, а в качестве отдельного организма. Поэтому национализм в самой своей идее ориентирован на нивелирование всех внутренних конфликтов – начиная от межличностных и заканчивая отношениями к собственности.

Эти два принципа и являются определяющими качествами национализма как такового, национализма вообще. Все остальное – это специфика того или иного национального духа.

По материалам Строева С.А. 

http://russoc.kprf.org/Doctrina/Nationalism.htm