Недовольство культурой мужской истерии

Анатомия одного ЖЖ-дневника
Апостолов Порядка и Стабильности, ненавистников «русофобии», вседозволенности, гнилого Запада и оранжевой чумы можно встретить несметные тучи как в ЖЖ, так и в реальной жизни. В большинстве своем эта публика удручающе однообразна, до неотличимости похожа друг на друга, а рассуждения ее представителей трафаретны, ходульны и лишены какого-либо интереса. Однако везде можно встретить исключения. В этом мне пришлось убедиться, заглянув в журнал

artem-akopian@lj. Всплеск омерзения, охватывающий душу сразу же после знакомства с откровениями данного индивида, вскоре быстро сходит на нет, уступая место живому исследовательскому любопытству. И на то есть причины. От своих единомышленников

artem-akopian@lj отличается исключительной, соблюдаемой в мельчайших деталях последовательностью в своей непреклонной верности Порядку. Эта верность не скована никакими идеологическими узами, Акопян вычленяет из каждого идеала все, что годиться для борьбы с ненавистной Свободой, безжалостно отбрасывая его непригодные для этой цели составляющие. Он с благоговением отзывается о советской эпохе, с приходя в ярость от любого сомнения в исключительной мудрости партийных чиновников любого ранга в период с 1937 года до начала «перестройки» - и при этом люто ненавидит те идеалы, которыми на словах клялись означенные чиновники, равно как и тех, кто исповедовал эти идеалы на деле. Он романтизирует европейское средневековье и жаждет его возвращения в новом обличье, но не имеет ровным счетом ничего общего с поклонниками рыцарской вольницы и «цветущей сложности» феодализма – «новое средневековье» в акопяновском понимании – некий христианский вариант азиатской деспотии (это, впрочем, относится не только к Акопяну, если приглядеться к любому национал-имперскому адепту «нового средневековья», становится видно, что его идеал – возрождение феодализма без высших сословий, чтобы все население состояло исключительно из крепостных).
Сам ход рассуждений Акопяна тоже более чем примечателен. Перед читателем его журнала предстает поистине оруэлловский персонаж, с легкостью и изяществом доказывающий, что свобода – это рабство, честь – это бесчестье, рептильность – это гражданское мужество, а предательство – это доблесть (именно с предательства данный субъект и начал свою политическую карьеру, чем немало гордится). Вот пара примеров подобных рассуждений. Он вроде бы вполне справедливо критикует постулат «ни одна Идея не стоит человеческой жизни», и при этом не сразу понимаешь, что под Идеей подразумевается здесь не вызревшее и выношенное в собственной душе откровение, а навязанный сверху и бездумно принятый лозунг. Или другой пример. Акопян утверждает , что навязчивое стремление к внешней яркости и броскости часто скрывает внутреннюю пустоту – кто же станет с этим спорить. Но как-то незаметно внешняя яркость отождествляется в его рассуждениях с оригинальностью взглядов и независимостью суждений, а затем следует закономерный вывод – внешняя и внутренняя серость – это и есть истинная неординарность.
Я не зря упомянул Оруэлла, ибо чтение акопяновского журнала вызывает тот же вопрос, что стоит перед героем его романа – «я понимаю как, но не понимаю зачем». Можно понять того, кто грезит о тоталитарной империи как средстве для навязывания окружающим каких-то своих идеалов, или сохранения каких-то дорогих ему ценностей. Но у Акопяна подобных идей и ценностей попросту нет. Его национализм, православие, путинизм, советофилия – вторичны по отношению к культу Порядка и Несвободы, это чисто внешняя оболочка, дань конкретному месту и времени, в которых ему приходится действовать. Жил бы Акопян в какой-нибудь Польше – и боготворил бы Качинского, «Радио Мария» и всяких дегенератов из числа «махеровых беретов», корчился бы в ярости от одного слова «коммунизм», а про Россию писал бы такое, что Стомахин и Кавказ-центр отдыхали бы. Он и сам это понимает и открыто признает. Это охранительство ради охранительства, проповедь несвободы ради несвободы, эта утопия низведения человечества до уровня муравейника могла бы при всем отталкивающем впечатлении представлять собой нечто величественное, если бы не одна червоточина.
Некоторые френды Акопяна, разделяющие его всезапретительный пафос, удивляются его непреклонному лоялизму, не допускающему ничтожной критики любых действий власти. Рукоплескать избиение «несогласных» готовы многие ультраконсерваторы, но полностью отождествлять себя с режимом… Ведь он так непоследователен и непростительно мягок – ни тебе массовых репрессий, ни памятников Сталину на площадях, ни уголовной ответственности за хулу на православие, ни «железного занавеса» - одним словом безнадежный гнилой либерализм, весьма далекий от акопяновской утопии. В чем же причина безоговорочного лоялизма Акопяна? В том, что он - подсознательно, возможно, не признаваясь в этом даже самому себе –понимает, какая судьба ждет его в случае если нынешнюю недодиктатуру сменит подлинное воплощение чаемой им «зимы». При торжестве подобного строя Акопян мгновенно отправился бы вслед за столь ненавидимой им «оранжевой кодлой», и никакой лоялизм его бы не спас. Тут, снова уже в третий раз, приходится вспомнить Оруэлла: "В один из ближайших дней, подумал Уинстон, Сайма безусловно испарят. Он слишком интеллигентен, слишком много понимает и слишком откровенно говорит. Партия не любит таких. (…) Чего-то ему явно не хватает – благоразумия, равнодушия, спасительной глупости. Нельзя сказать, что Сайм неблагонадежен. Он верит в принципы Ангсоца, обожает Большого Брата, ликует при известиях о победах, ненавидит отступников, искренне, с рвением, по-современному ненавидит, что встречается далеко не у каждого рядового члена Партии. И все же за ним тянется дурная слава. Он говорит о таких вещах, о которых лучше помолчать…" Разве не об Акопяне речь идет?
Единомышленники Акопяна любят проводить аналогию между нынешним «возрождением державности» после «либеральной вакханалии» 1990-х и сталинской «национализацией большевизма» в 1930-е годы. При этом очевиден исторический аналог их самих – это эмигрантские сменовеховцы и евразийцы, рукоплескавшие вожделенному термидору. Но все мы помним, что случилось с теми из них, кто, подобно Устрялову или Эфрону, вернулся на радостях в «возрожденное» отечество – очень скоро разделили они судьбу ленинской гвардии, падению которой столь искренне радовались. Акопян слишком умен, чтобы не понимать аналогии с гипотетическим завершением антилиберального реванша. Отсюда и его двоемыслие (опять Оруэлл, ну что же он сегодня так привязался), сочетающее мечты о казарменном царстве и апологию нынешней, далеко не казарменной действительности. Сложно сказать, насколько он при этом честен сам с собой.
Разбирать перепетии мировоззрения данного субъекта можно еще долго, но вряд ли имеет смысл. В заключение повторю то, с чего начал этот пост – в первые минуты чтения журнала

artem-akopian@lj нельзя не поддаться ненависти и омерзению, но затем остается лишь холодный исследовательский интерес. При всем недюжинном таланте, интеллекте и псевдоаристократическом флере героя данного поста, в его откровениях отчетливо можно разглядеть всю пустоту консерватизма и охранительства, пожалуй, даже более отчетливо чем у менее ярких и последовательных их адептов.