Вскользь о народопоклонстве При анализе многочисленных рассуждений на такую избитую и рассмотренную во множестве ракурсов тему, как взаимоотношения интеллигенции и народа, бросается в глаза два интересных момента. Никому кроме интеллигенции бросали столько обвинений в черной неблагодарности и неуважении к народу и глубокой чуждости его интересам, и в то же время никто не превзошел интеллигенцию в дифирамбах простому народу, причем дифирамбах, замешанных на самоуничижительном признании своей глубокой ущербности перед ним. Ярчайший пример подобного положения можно было наблюдать в предреволюционной России.
Ходила она [русская интеллигенция] в народ проповедовать Евангелие свободы. Ходила как истинный миссионер к истинному людоеду, когда, прежде чем обратиться или не обратиться горел вопрос:
- Съест или не съест?
И если не съедал, то сколько умиленной благодарности и сколько благословений расточал ему восторженный миссионер:
- Я пришел, чтобы отдать за него всю мою жизнь, а он даже не убил меня за это! […]
Свершилась великая русская революция. Керенский поехал в Финляндию и заявил, что революцию сделали русские мужики и солдаты. Интеллигенция стояла тихо в стороне. Кто-то робко заметил:
- Все-таки нужно было бы напомнить им о декабристах…
- Не надо, неловко. Пусть сами вспомнят.
Но они не вспомнили (Тэффи «Ея житие» 1918 г.) Не только не вспомнили, но и поступили с освободителями так, что и говорить не хочется, причем в конечном итоге – со всеми освободителями, а не только той их частью, от имени которой выступала автор цитируемого фельетона.
Но данный пост посвящен не рассуждениям о причинах тех драматических событий, а самому феномену той не просто любви, а безмерному обожествлению народных масс, которым страдало тогдашнее русское образованное общество. Безусловно – жалость к сирым и убогим, стремление видеть свой народ благополучным и просвещенным – качества весьма похвальные. Но совсем другое дело – какое-то иррациональное обожествление народа, наделение его духом какой-то высшей истины, позволяющий даже в его настоящем скотском и забитом состоянии видеть прообраз вожделенного царства свободы и справедливости (чего стоит хотя бы трепетное отношение народников к крестьянской общине). Однако не только прогрессивная интеллигенция отличалась подобным самоуничижительным народопоклонничеством, в противоположном лагере наблюдалась весьма схожая картина – «народность» как один из трех столпов официальной идеологии, рассуждения о чистом душой народе-богоносце и совращающих его чужеродных «бесах», нападки черносотенной прессы на «господское сословие».
С тех пор минуло немало лет, и столь яростное, непримиримое народопоклонничество образованной публики внешне сгладилось, уже не так бросается в глаза, принимает иные формы, уже напрочь лишено прежнего пафоса и жертвенности, но нет-нет да проявится в рассуждениях людей едва ли не любых убеждений. Так, оглядываясь менее чем на двадцать лет и вспоминая перестроечную полемику «демократов» с «патриотами» нельзя не отметить один любопытный эпизод. Многие «патриотические» публицисты (в частности Кожинов) не раз с гневом замечали, что мол о жертвах 1937 года, всяких Мандельштамах, Бабелях да Мейерхольдах и прочей гнилой интеллигенции либеральная пресса непрестанно плачется, а вот о жертвах коллективизации, о «черной кости» - молчит. Упрек был совершенно безоснователен – о коллективизации в «огоньках» с самого начала писали не меньше, чем о Большом терроре, но интересно другое. Ведь, казалось бы, очевидно, что 1937 год и в самом деле является неизмеримо более драматичным – в голодной смерти конкретного раскулаченного крестьянина нет трагедии ни для кого, кроме его близких, и общенациональной трагедией она стала лишь потому, что таких смертей была не одна сотня тысяч, в то время как расправа над конкретным Мандельштамом, даже если бы он был единственным, кого постигла подобная участь, осталась бы трагичной и позорной страницей в истории страны. Но, что интересно, ни один «демократический» публицист тех лет подобным образом на упреки «патриотов» не ответил.
Впрочем, зачем ворошить даже недавнее прошлое, если и сегодня мозолят глаза восхваления простых «знающих жизнь» работяг, обличения оторванной от народа образованщины – и все это со стороны тех, кто сами
«как раз тем и занимаются, что сидят в интернете и рассуждают … и водить трактор почему-то не хотят». Любопытно, что цитируемый Ольшанский, один из немногих, кто дерзает открыто выступать против интеллигентофобии и иррационального народопоклонства, сам от этого народопоклонства тоже не совсем свободен, и часто в его рассуждениях проскальзывает мысль, что мол, помимо «слободы» и «гопников» есть еще какое-то другое простонародье, таинственное и никогда конкретно не обрисовываемое, и вот оно-то действительно достойно восхищения.
Я лишь несколькими беглыми и грубыми штрихами обозначил этот странный феномен, едва ли можно втиснуть в один пост его рассмотрение во всей полноте, не говоря уже о размышлениях о том, стоит ли искать пути его изживания. Все-таки как бы ни были странны, гротескны, а порой и уродливы проявления народопоклонничества, его диаметральная противоположность – рассуждения в стиле «быдло – в стойло» выглядят на порядок омерзительнее, и в девяти случаях из десяти высказываются теми, кто в глубине души осознает, что не отличается от обличаемого «быдла» ничем кроме уровня доходов.