anticompromat

Геннадий Гудков: исповедь на заданную тему

— Я жил в обычной советской семье. Мама всю жизнь проработала в школе учителем русского языка и литературы, бабушка — работник института, во время Гражданской войны, как мне сказали, была чуть ли не личным секретарем Михаила Васильевича Фрунзе, работала у него в штабе. Отец у меня вроде бы из деревенской семьи, но на самом деле в деревне он родился только потому, что его дед, Петр Яковлевич Гудков, был одним из помощников Бухарина, он работал в типографии «Известий», типографский специалист высокого уровня, тогда это ценилось. И когда Бухарина арестовали, мне рассказывали мои предки, он в то время жил в Москве, у него была большая трехкомнатная квартира, и он бросил все, почувствовал, что его тоже арестуют, уехал в подмосковную деревню и там спрятался. Но я думаю, что сталинские репрессии были настолько безадресными, что его никто не стал даже искать, ну, уехал и уехал. Арестовали всех, кто работал с Бухариным, а он спасся от репрессий. Поэтому семья у меня была достаточно интеллигентная. Она отличалась тем, что отец был любителем свободной дискуссии, он тогда еще говорил, что в стране нужны две-три партии.

— А он кем работал?

— Он работал инженером на заводе тяжелых станков в Коломне. Завода уже нет, он развалился. И я, кстати, на этом заводе трудовую биографию начал, подрабатывал там первые полгода. Отец меня часто брал с собой в командировки, в Москву ездили, в министерства какие-то. И все это время они сидели со своими коллегами и громко обсуждали все производственные дела, всю формалистику, говорили, что плановая экономика ведет страну в тупик.

— Думающему человеку тогда, наверное, надо было и «голоса» слушать.

— «Голоса»? Нет, я был все время идейным. Был убежденным в марксистско-ленинской идее. Причем я вообще никогда не учил ничего по учебнику, я имею в виду гуманитарные науки. Если есть Спиноза, его нужно прочитать, если Жан-Жак Руссо или Вольтер, по крайней мере, надо их прочитать. Если есть Маркс, надо прочитать. И у меня на тот период, в раннем детстве, сформировались довольно глубокие, я бы сказал, идеологические взгляды. В 12 лет я уже созрел, я хотел работать в спецслужбах, в разведке.

— Путин прочитал роман «Щит и меч», а у вас что было?

— Роман «Щит и меч» Кожевникова я тоже прочитал, но мне хотелось обладать особыми полномочиями, чтобы на что-то влиять.


Меня пронизывает эта мысль всю мою жизнь. Не для того, чтобы быть каким-то особенным, окруженным почетом, а именно для того, чтобы влиять на что-то. И во мне есть это бунтарское начало. Это мало кто знает, только близкий круг, но со мной всегда было сложно начальству. Хотя оно меня любило, очень многое мне прощалось, не знаю, почему. И вот это бунтарское всегда сидело во мне. Я был одним из тех, кто пытался опровергать какие-то взгляды в школе. Я был одним из организаторов, подстрекателей забастовки студентов Иняза в Коломне, и мы стояли до последнего, пока не добились своего. В армии у меня был случай, когда мы один раз отказались принимать пищу. В карауле произошло ЧП, нас оскорбляли, и я сказал: мы отказываемся от пищи, будем стоять здесь трое суток и на трое суток отказываемся от приема пищи. Ну, много у меня чего было, но за мной всегда признавали правоту и уважали.

— В институте вы учились, еще не будучи связанным никак с КГБ?

— Меня отобрали среди нескольких школьников Коломны в Военный институт иностранных языков. Раньше я не понимал, а сейчас я, конечно, знаю, что он готовил кадры Главного разведуправления. И я там прошел все конкурсы, все эти отборы. Но когда я поехал первый раз сдавать в ВИИЯ, я недобрал баллов на экзаменах, хотя меня там хотели взять. И тогда я пошел в Иняз, потому что как раз на языке баллов не хватило. Хотел год позаниматься и повторить. Но военкомат по ошибке заслал мои документы не туда, куда нужно, а когда я об этом узнал, было уже поздно, и так я остался в Инязе вместо Военного института иностранных языков. Окончив его, я пошел служить в армию, прослужил полтора года солдатом. Когда я пришел из армии, куда идти работать? И меня приглашают через жену, я рано женился, на третьем курсе...

— Жена у вас сейчас все та же?

— Да. Я ее знаю с 16 лет, мы еще в школе учились, у нас школьный роман. И у нее был один знакомый, который мне звонит и говорит: «А ты пойдешь в горком комсомола работать? Нормальная работа, там нужен боевой офицер». Так я попал в райком комсомола, где познакомился со всеми своими товарищами и друзьями — Володей Немцевым, Славой Тимченко, Леонидом Лушкиным, он в Совете Федерации. То есть один горком комсомола дал двух депутатов и одного члена Совета Федерации.

— По книге «ЧП районного масштаба» мы знаем, что комсомольцы — это такие циничные, коррумпированные парни, которые ходят в баню с девками и ни во что не верят.

— Конечно, это все преувеличено. У меня полторы тысячи человек отряд был, оперативный. И у нас там была куча всяких врагов, в том числе и среди обэхээсэсников, директоров всяких мясокомбинатов, рыбных баз и так далее. Нас все знали, и в какой-то момент мне сделали предложения одновременно три инстанции: лейтенантом, младшим опером в КГБ, потом в Москву, в обком комсомола, и третье предложение — тоже в Москву, инструктором ЦК ВЛКСМ. Я выбрал спецслужбы, управление по Москве и Московской области. Надел форму и отработал в органах госбезопасности 12 лет.

— Вы что, в форме ходили?

— Нет, я же говорю, бунтарь был. Тогда Федорчук был председателем, всех в форму одевал, а я без формы. «Почему товарищ Гудков без формы?» — «А мы ему говорили, а он не слушается». Меня вызывает замначальника школы: «Что это такое? Мы вас накажем!» Ругает меня, ругает, а я все молчу. Я говорю: «Давайте, но при одном условии: что вы берете на себя ответственность. Я сейчас прохожу оформление во внешней разведке. А теперь представьте: сейчас меня кто-то фотографирует в форме, а потом я от какого-нибудь министерства или ведомства выезжаю за рубеж. Если вы берете на себя ответственность, что это не приведет к моей расшифровке, то я готов выполнить ваш приказ хоть сейчас. Только я хочу, чтобы вы сделали это письменно». — «Что же ты сразу не сказал?» — «А меня никто не спрашивал. Просто орут на меня: надень форму!»

А потом меня вызвали и сказали: «Через три месяца едешь в Америку. Открывается обмен с американцами. Ты едешь по легенде, что ты преподаватель института, едешь от Минобразования, там херова туча будет заданий, у тебя три месяца на подготовку». Я говорю: «Вы чего, сбрендили, ребята? Вам не кажется, что я 10 лет по-английски храню гордое молчание? Матом овладел в совершенстве, английский забыл». Они говорят: «Ну, у тебя же три месяца есть» И я начал восстанавливать порушенные знания английского языка. Конечно, это было очень печально, но, как ни странно, в группе преподавателей Иняза, которые выехали в США, я не оказался худшим.

— Там, что ли, все чекисты были?

— Это были преподаватели, из чекистов только я один. Мне нужно было установить связь с 23 людьми, и паролей в конечном итоге штук 18 я сказал правильно, а потом стал путать, подходил и говорил: «Слушай, пароль забыл, я оттуда-то от такого-то». А нельзя же было с собой ни записи брать, ничего. Там пароль был стандартный, надо было передать привет от Ивана Ивановича из такого-то управления, такого-то отдела. И они должны были понять, что если я знаю отдел, человека и прочее, то понимаю, кто передо мной, и они понимают, кто я. В конечном итоге все эти Иваны Ивановичи и Петры Петровичи перепутались. Поэтому я устанавливал связь на протяжении нескольких дней, неделю с лишним.

— Почему вы ушли из КГБ и в каком году?

— По идейным соображениям. Процесс разрушения КГБ СССР начался примерно со второй половины 1989 года, когда был ликвидирован ряд учетов, важных для контрразведки, ряд массивов необходимых. И я уже понимал, что контрразведка никому не нужна. В 1992 году не дождался очередного звания, не дождался пенсии, которая могла бы быть у меня через два года, и ушел из органов в звании майора.

— В никуда?

— У меня было предложение от одного концерна сделать автономную службу безопасности. Этот концерн потерял пять или семь миллионов долларов. Когда они мне стали рассказывать, я говорю: «Ребята, а у вас кто вообще вопросами безопасности занимается?» Они говорят: «А у нас никого нету, так и живем. А ты можешь прийти к нам и сделать такую службу?» Я говорю: «Могу, но я человек амбициозный, я сразу потребую много денег, потому что если что-то делать, то делать серьезно». Они говорят: «Давай, только ты распиши, на что». И я им все расписал.

— А вы с ними как познакомились? Или это были ваши старые знакомые?

— Один из них был мой агент — руководитель концерна. Сначала просто был обычным человеком, а потом был момент, быстро росли люди, и он стал влиятельным лицом в этом концерне. Говорю: «Старик, я тебе доверяю...» Но пока я уходил, они разорились. Это было громкое дело, было даже какое-то убийство заказное.

— Может быть, имеет смысл уже сказать, какой был концерн?

— Не стоит, потому что там человек был убит. Да и зачем агентуру сдавать? Агентуру сдавать нельзя ни при каких условиях.

— А из тех, кто не разорился, кто был ваш первый клиент?

— Мой первый заказ — к нам обратились архангельские товарищи. Там была такая компания «Сталкер», которая первой продала подводную лодку на Запад. Их в Москве крупно кинули, на 18 миллионов долларов, и они не могли найти никого и ничего. Первое мое задание было, по сути дела, детективное. И первый гонорар, который мне заплатили, был именно по этой компании. Мы нашли, эти деньги были выведены и спрятаны за рубежом. Это были очень приличные люди, работники Внешторга, которые, извиняюсь за выражение, спиздили 18 миллионов и успешно их вывезли за рубеж. Мы полностью выявили всю схему, цепочку, все механизмы, кто там и что делал. Это была вторая половина 1992 года.

— И как вам удалось построить большую охранную компанию? На связях кагэбэшных или на чем-то другом?

— Нет, связи кагэбэшные здесь ни при чем. Бизнес по безопасности очень схож с частной врачебной или частной адвокатской практикой. Если ты хорошо сделал, к тебе придут знакомые, друзья, знакомые друзей и так далее. Если ты херово сделал, тебе никакая государственная машина не поможет. И «Оскордъ» никогда не делал на это ставку, мы почти никогда не работали с бюджетными организациями, с властными структурами. Делали ставку на рынок, в основном на серьезных клиентов из числа международных компаний и крупных наших, которые имеют уже менеджмент прозападный. Это были 85 процентов клиентов «Оскорда», если не 90. Поэтому я был абсолютно независим от ситуации в стране. То есть мне нельзя было сказать: а мы тебе клиентов сейчас не дадим.

— С государством не было дружбы, а с бандитами были какие-то отношения? Тогда же, наверное, невозможно было этого избежать?

— Возможно. Я же сказал, что у меня нестандартное мышление. Я сразу поставил четкие принципы, что мы не выходим за рамки закона, не перенимаем блатную лексику, не мимикрируем под эти группировки. И это отрезвляюще действовало на бандгруппировки. Они нас, кстати, очень уважали, потому что мы их никогда не обманывали и не подводили. И авторитет компании в преступном мире был очень высокий, хотя мы никогда с ними никаких дел не имели.

«У меня только одна проблема: жена не может понять, почему у меня все время на вороте пуговицы оторваны с мясом». — «И почему?» — «А рвешь на себе ворот, доказываешь...»

— А в чем выражался авторитет тогда? Они боялись трогать ваших клиентов?

— Боялись, да, конечно. Есть такая пословица, что дурак силу применяет, умный демонстрирует. Когда было бандитское раздолье, нужно было проявлять твердость и демонстрировать силу. И никто у нас не был ни ранен, ни убит, ни контужен, не пострадал. Я всегда этим гордился, за все 20 лет существования объединения «Оскордъ» производственных травм серьезных у нас не было. Люди гибли, но в автомобильных авариях или где-то кто-то с крыши упал, но ни один сотрудник «Оскорда» за эти годы не погиб по служебной необходимости. И я считаю, что это самый главный показатель работы компании. Мы их переигрывали просто чисто психологически. У меня есть приятель один, Саша, он работник КГБ, мы с ним вместе начинали службу. Говорю: «Сань, как живешь?» — «Да как живешь... Зарплата — херня, подрабатываем». — «А что делаешь?» — «Крышу делаю. Хожу на всякие стрелки. Беседуем с ними на стрелках и воспитываем». — «Ты что, с ума сошел? Один, без страховки, без видеозаписи, без фотографирования, без наружки...» Он говорит: «Вот так вот...» — «Сань, ты охуел? У тебя дети, семья. Ты понимаешь, что ты делаешь?» — «Да понимаю. Знаешь, я тебе скажу, Гена: а мы все равно сильнее. Я их психологически переигрываю. У меня только одна проблема: жена не может понять, почему у меня все время на вороте пуговицы оторваны с мясом». — «И почему?» — «А рвешь на себе ворот, доказываешь...»

— Его не убили потом?

— Нет. Психологически он переигрывал всех. И мы тоже их переигрывали психологически, и демонстрировали силу, и действовали по закону, как ни странно это звучит для 90-х годов. Это отрезвляюще действовало на них. Я много раз встречался с лидерами бандитских группировок как с противниками.

— На стрелках?

— Нет, я никогда не шел на их условия. У меня была такая слава, что к Гудкову лучше приехать и на его условиях договориться. У меня, например, представители солнцевской группировки добивались встречи года два, куда мне только не звонили, ну просто чтобы дружить. Потом пришел мужик, заслуженный тренер России, мастер спорта, говорит мне: «Слушай, старик, я тебя знаю, я тебя уважаю. Ты не думай, что я такой хуевый. Знаешь, у меня половина друзей моих — братвы (а он смотрящий на крупном рынке, близкий к Михасю человек), а половина — мусоров, я и там, и там. Я пришел, чем помочь?» И тогда, я помню, мы единственное что попросили у преступной группировки — помочь на одном объекте. Там была наркоторговля, и никто ничего не мог сделать, отделение милиции терпело ее десятилетиями. Я говорю: «Не наше, но рядом с нашим объектом, там наркотой торгуют, и нам, и вам это невыгодно, может, вы там наведете порядок?» Он говорит: «Заметано! Забудь, что там торгуют наркотиками». Я не слышал, чтобы там перестрелка была или что-то такое, но они свое слово сдержали, и там наркотиками больше не торговали, по крайней мере, на протяжении ряда лет. С кем я только не встречался. Я встречался с измайловскими, с солнцевскими, с казанскими. Но говорили мы на нормальном литературном языке. И самое удивительное, что эта верхушка криминального мира не просто так формируется, это по-своему одаренные, яркие люди, с большими волевыми задатками. Есть те, кто умеет держать слово, есть очень порядочные в этом смысле. И они почему-то меня очень уважали. Они отступали, уходили в сторону. Еще, наверное, ореол конторы был такой. Мы никогда не требовали ничего против закона. Я помню, встречался с одним из лидеров казанской группировки на Кутузовском. Я приехал один со своим приятелем, а он со своими братками. Вот там антураж, машины и прочее, все таинственно, загадочно. Мы сидим за столом, рассаживаются его эти, я к нему обращаюсь: «Миш, а на хера ты их с собой привел?» Он растерялся так, а я говорю: «Давай этих убирай, и спокойно поговорим». Он говорит: «Все, ребята, уходите отсюда». И уже тогда начинается разговор.

— А вы тогда как выглядели? Были цепи, перстни, красные пиджаки?

— Нет, никогда! Ничего не было. Я же говорю, я все время шел поперек этой моды. Я не знаю, что такое блатной жаргон. Эта атрибутика, никогда я ей не пользовался. И я выглядел, видимо, для них столь непривычно, что они как-то относились ко мне по-особому. Потом — я никогда не желал им зла, я всегда объяснял на пальцах. Вот с тем парнем от казанской группировки что было? Был у него должник — женщина, мошенница. Она жива до сих пор, кстати, звонила мне недавно, выражала поддержку. Типичная мошенница, причем она объектами своих операций избрала людей опасных — это вот казанская группировка, еще одна группировка и один банк, далекий от законопослушания. И она их подворовала на очень хорошую сумму, под миллион долларов.

— И ее не убили?

— Меня попросил банк поработать с этой темой. Но какая она наглая была! Ее посадили на полиграф с ее согласия, она врет и говорит: «Да мне плевать на ваш полиграф!» Короче говоря, нашли мы эти деньги, она их в Германию вывела. Стали с ней вести воспитательную беседу, она говорит: «А меня тут казанская группировка хочет выкрасть, убить...» Я говорю: «Давай так: если ты будешь отдавать деньги, мы можем тебе дать охрану». Поставили ей охрану, машину. А жила она в каком-то санатории. Вот в один не очень прекрасный день подъезжает она к санаторию, с ней два наших человека, без оружия, подъезжают четыре машины, оттуда выскакивают 16 человек, бегут к ним. Нашим говорят: «Знаем, кто вы, вас не будем трогать, не мешайте». Ее хватают и увозят. Ну, наши докладывают. И вот я встречаюсь по этому поводу. Они говорят: «Понимаете, она, сволочь, не знала, кто мы? Мы тут держим полрайона, пол-Москвы, мы ее...» Я говорю: «Ты понимаешь, что ты сделал? Я провожу мероприятие, твои хлопцы хватают человека, увозят куда-то... Ты понимаешь, что это криминал, во-первых?» — «Она сволочь, такая, сякая...» — «Подожди, ты у меня увел человека, значит, ты считаешь, что со мной так можно?» — «Я не хотел, так получилось...» — «Я теперь знаешь что должен сделать? Первое: будет заявление. Мы поможем ее найти. Дальше будет спецоперация по ее освобождению. Чем это закончится — понятно». — «А что делать?» — «Верни все в прежнее состояние, и я тебе обещаю, что вы сможете с ней так же вести беседы, не бить, ничего, но можете выяснить судьбу своих денег». — «Я подумаю и своим передам». — «Давай так. Сегодня такое число, я тебе даю ровно двое суток подумать. Если ты мне не отвечаешь, я тебя предупредил. Не обижайся». Они поехали, задумчивые. И через два дня мы так и сделали, и никаких претензий не было. Ее держали в квартире, должны были там убить. Сотрудники спецназа освобождали ее в квартире за несколько часов до ее предполагаемой ликвидации. Освободили, арестовали, завели дело, посадили, как положено.

Но у меня таких много. За годы моей работы в бизнесе безопасности, думаю, по уголовным делам и обвинениям в результате наших спецопераций десятка два с лишним прошло таких ребят из группировок. Человек 40, наверное, мы посадили бандюков различных. При этом мы их предупреждали, претензий к нам нет.

Я как-то сидел с одной группировкой, их наняли чеченцы, они взяли 30 тысяч долларов за прессование бизнесмена. 30 тысяч было как 300 тысяч сегодня. И оказалось, что это абсолютно нормальные ребята, один хохол, двое наших. Я их выдернул, причем навязал им встречу в префектуре, чтобы они пришли без охранников. Мы уже поговорили, они мне все раскрыли, и я им говорю: «И зачем это все? Зачем вы это делаете?» Они говорят: «Начальник, скажем тебе откровенно: ты нас арестуешь, не арестуешь — это еще вопрос, а чечены нас точно замочат за эту тридцатку. Поэтому ты извини, мы понимаем, что ты прав, но мы все равно будем его прессовать». Я говорю: «Ребята, ваш выбор». Получили они сроки от 4,5 до 8 лет. И таких случаев было в моей жизни очень много, можно написать многотомный роман про эти 90-е, и это тема отдельного разговора. Может, кто из писателей захочет отразить эти годы.

— И снять фильм «Бригада», да.

— Нет, в этих фильмах много наносного. На самом деле жизнь безопасника совершенно не так романтична, как кажется. И я уже сказал, что считаю главным достижением, что ни один человек в моем окружении не пострадал. Это говорит о качестве работы, о том, что мы не создавали таких ситуаций, когда нужно было делать что-то, угрожающее жизни и здоровью. Как шутил Аль Капоне, с помощью доброго слова и пистолета можно добиться гораздо больше, чем только доброго слова. Но на самом деле переговорный процесс в нашей работе составлял 90 процентов, 10 — демонстрация силы. И лишь один раз мы ее применили, один раз в жизни за всю историю.

Это было в 90-х годах, в одном из подмосковных городов была настолько запущенная ситуация… Оказалось, что все местные милиционеры находятся под местной мафией, причем она такая — тьфу, говно, но она была очень жесткая, и жестокая, и многочисленная. Нужна была жесткая акция, и мы ее провели совместно с РУБОПом. Причем рубоповцы говорят: у нас сил нет, мы вам можем дать одного сотрудника, который скажет, что вы действуете по заранее утвержденному сценарию, остальное вы сами — транспорт, связь, люди, все ваше. И вот мы один раз собрали такую бригаду-ух, у нас там было много спецназовцев с хорошей подготовкой, боевой и физической, и после того как наши свезли всю эту мафию — 36 человек — в местное отделение в камеры, заставили на коленях пройти главаря банды до камеры, а потом ему сказали: «Вот тебе два часа, если все, что ты забрал у людей, не будет на месте, то все садимся, и камера закроется за тобой очень надолго».

— Вы участвовали лично?

— Я нет, мой зам был, но каждый шаг со мной согласовывался. Этот главарь через 45 минут все привез, ему не понадобилось два часа. И когда уезжали наши ребята, менты местные вышли со словами благодарности, чуть ли не со слезами: спасибо вам, у нас весь город в страхе был. Вот типа Кущевки, один в один. И те бандиты потом между собой начали выяснять отношения, как это произошло, и человек пять-шесть перестреляли в разборках между собой. Вот это единственный раз в жизни, когда мы применяли силу.