| репортаж из города С. |
Dec. 9th, 2012|11:03 pm |
Роман АРБИТМАН
ЛИТЕРАТУРНАЯ РАСЧЛЕНЕНКА, ИЛИ ВРЕДНЕЙШАЯ ИЗ ПРОФЕССИЙ
Михаил Александрович в своем исковом заявлении потребовал, чтобы районный суд официально признал его талантливым, а гражданина критика, который в этом сомневается, сурово бы наказал...
Впрочем, стоп! Вы ведь пока еще не знаете, кто таков Михаил Александрович и откуда взялся усомнившийся гражданин. Похоже, я слишком забежал вперед. У этой дивной судебной истории есть не менее замечательная предыстория. Поэтому начнем издалека.
Я по-прежнему живу в провинциальном городе С., расположенном на берегу великой русской реки В., и работаю в областной газете.
Точнее, я пока не исключен из ее штатного расписания и числюсь "обозревателем по культуре отдела экономики, политики и социальных проблем", но работать по специальности мне не дают уже примерно полгода -- с тех пор, как свеженазначенный министр местной печати поставил сюда нового главного редактора, Мальвину с соломенными локонами.
Прекрасная Мальвина привела с собой свою команду, Пьеро и пуделя Артемона, а те заполнили газетные полосы кулинарными рецептами, советами садоводам и перепечатками новостей из жизни звезд шоу-бизнеса. Все мои рубрики -- рецензии на книги, обзоры фильмов и телепередач -- были сочтены бесполезными для народного хозяйства и изъяты из обращения, словно дореформенные купюры. Вместо них мне отсыпали в ладонь горстку мелочи. Теперь я должен выдергивать из Википедии 90 строчек в неделю, составляя Календарь памятных дат: всем же интересно узнать, когда появился первый вареник с вишней и в каком году родился поручик Ржевский.
Понятно, что работа с Википедией отнимает куда меньше времени, чем культурные обзоры, и неимоверно разросшийся досуг можно использовать для медитаций под музыкальную классику. Но недолго музыка играла. Я даже не успел переслушать всего Брамса, как на меня уже подали в суд. Не из-за Ржевского с варениками, конечно, а за прошлые грехи: за ту самую литературную критику, которой я имел неосторожность баловаться раньше -- при попустительстве прежнего министра местной печати. Дело в том, что новый министр вскоре после своего назначения на высокий пост обнародовал в СМИ иную руководящую точку зрения на этот небезобидный вид творчества.
Чтобы не загромождать газетную полосу, придется ужать все начальственные откровения до небольшого абзаца. "Что делает литературного критика настоящей величиной? -- сам себя спрашивал министр и сам себе глубокомысленно отвечал: -- Присутствие мизантропического начала, некой производной ненависти к людям, к миру, к человечеству. Критик насильно сужает мир до собственного предела, преисполняется ощущения собственного совершенства и в той или иной мере навязывает свою точку зрения окружающим. Эдакая литературная расчлененка. Отсюда и агрессия".
Желая поразить местную публику образом чиновника-интеллектуала, новый министр долго трудился над текстом, и его слова, упав на подготовленную почву, дали всходы. Правда, не совсем там, где надеялся министр. Главный адресат послания, скептическая журналистская братия города С., не только не поняла прозрачных намеков, но и вообще вряд ли заметила эти теоретические изыски.
Зато отреагировал видный член Ассоциации периферийных писателей Михаил Александрович Берлиоз (фамилия вымышленная), который обратил внимание на слова "насильно" и "агрессия". Писатель счел министерское эссе прямым руководством к действию и спустя некоторое время выкроил из личного бюджета 200 рублей, чтобы оплатить пошлину и представить райсуду пятнадцатистраничный иск.
Работая над исковым заявлением, Михаил Александрович произвел тщательный досмотр моих рецензий и критико-публицистических статей за последние четыре года, вычленил невосторженные слова -- не только лично о себе, но и своих коллегах по перу, и о писателях в целом -- и две трети собранного негатива зачислил на собственный счет. После чего объявил свои честь, достоинство и деловую репутацию опороченными, поруганными и нуждающимися в судебной защите.
Если удалить из текста иска претензии и обиды второго-третьего порядка (не так посмотрел, не с тем сравнил, не в той компании упомянул и пр.), то на первый план выдвинется, заслоняя всё и вся, чудо-чудное: критик должен был ответить перед судом за то, что усомнился в наличии у г-на Берлиоза писательского дара!
Приложение к иску более всего напоминало красный уголок с густо развешанными вымпелами, почетными грамотами и стягами. Суду был явлен обладатель Алмазного Пера Вселенной, лауреат премии Гомера III степени, финалист Республиканского конкурса "Золотая Яга России", кавалер Серебряного Рыцарского Креста имени Маршака с дубовыми листьями и Ордена Св.Чебурашки на муаровой ленте (настоящие названия, каюсь, не совсем такие, но очень похожие).
"Не менее сотни публикаций я имею в разных журналах России, -- гордо перечислял истец. -- Мои произведения рекомендованы для внеклассного чтения в общеобразовательных учреждениях. Мои книги, изданные в престижных сериях в московских издательствах, мои литературные награды, а главное, восторженные отзывы читателей моих книг и театральных зрителей спектаклей по моим пьесам, благодарные отзывы читателей и библиотекарей -- неоспоримые доказательства моего писательского профессионализма" (цитата подлинная, я ее только слегка сократил).
Понятно, что критик, пытавшийся оспорить неоспоримое, должен был расплатиться сполна: за обидные слова о его деятельности Михаил Александрович требовал 160-тысячной компенсации. В первой версии иска, между прочим, фигурировала сумма в 150 тысяч рублей, однако затем писатель произвел более точную калькуляцию своих моральных страданий, после чего накинул еще десятку.
"Кажется, появился реальный шанс указать зарвавшемуся Арбитману на его место, -- била в бубен местная партийная газета, болеющая за Берлиоза. -- Он, подобно непривитому от бешенства животному, брызгая пеной, кидается на все, что шевелится и движется, на более успешных, чем он. На заслуженных мэтров, на чьих книгах воспитаны и выросли поколения... Что-то подсказывает, что доказать суду свою правоту Арбитман не сумеет" (цитата, увы, тоже подлинная).
Само судебное слушание, продолжавшееся пять часов без перерыва, я уже помню смутно: истец, кажется, что-то говорил о дворянском прошлом предков, взывал к их же фамильной казацкой гордости, бил себя в грудь и плакался о растоптанной добродетели кандидата в почетные граждане своей малой родины – городка Берлиозовска. Глядя на судью в упор, писатель предупреждал о том, что неправильное решение пошатнет веру в справедливый суд у тысяч и тысяч российских детишек, искренне переживающих за судьбу автора их любимой трилогии "Приключения Мурмышки"...
Признаюсь, я ожидал вынесения вердикта не без внутренней дрожи: то есть в обычном вменяемом мире, где дважды два -- четыре и где писатель пишет, читатель читает, а критик критикует, и каждый в своем праве, у подобного иска даже теоретически нет ни одного шанса на успех. Однако в мире перевернутом вполне возможен и другой исход. Суровые фразы нового министра печати о критической "расчлененке" могли бы запросто соединиться с наэлектризованной атмосферой законотворческого бреда, неумолимо сгущающегося над российской Госдумой. И тогда могло случиться все, что угодно.
Да, в России нет прецедентного права, однако дурные юридические примеры у нас заразительны. Все хорошее обычно вязнет в трясине согласований, зато всякая дрянь перелетает из кабинета в кабинет со скоростью сквозняка. Оглянуться не успеешь, а литературной критике -- как институции -- уже пришел конец: каждый графоман, прицепив на лацкан пару побрякушек, врученных ему такими же графоманами, будет оспаривать в суде отрицательную рецензию на свою очередную нетленку и стращать рецензента разорительным штрафом. Останутся лишь две оценки писательского труда -- "отлично" и "бесподобно". Вслед за писателями в суды потянутся обиженные художники, ведомые фотореалистом Шилоглазовым, потом скульпторы с Зурабом Колумбовичем во главе, потом киношники -- и вскоре адвокаты Никиты Сергеевича Бесогона смогут пустить по миру всякого, кто усомнится в гениальности его фильма "Механическая Цитадель-4"...
Апокалипсис, да и только. К счастью, у данной провинциальной истории все же есть хэппи-энд. Пока в отдельно взятом райсуде города С. безумие не восторжествовало: судья, рассмотрев аргументы сторон, оставил иск обиженного писателя к критику без удовлетворения. Однако впереди еще две могущественных инстанции -- областная и Верховная. И к тому времени, как казенная бумага доедет из С. в Москву, многое может измениться. Лично я не тороплюсь торжествовать, а коллегам советую быть начеку.
Пока есть время, займусь-ка я, пожалуй, своим привычным делом: под музыку Брамса буду выписывать из Википедии памятные даты. История хороша уже тем, что сквозь ее перевернутый бинокль нынешние времена выглядят вполне сносными. Бывало и хуже. Вы вот помните, например, что всего каких-то 165 лет назад Федору Достоевскому лишь за чтение сердитого письма литературного критика Виссариона Белинского к писателю Николаю Гоголю впаяли две "двушечки" подряд -- четыре года каторги? Причем будущему автору "Преступления и наказания" еще крупно повезло: сперва-то его грозились вообще расстрелять. |
|