| мемуарное интервью Глеба Павловского, ч.2 |
[Jul. 21st, 2011|11:34 pm] |
Начало см. здесь
Кирпичом?
— В окно Мосгорсуда, тогда на Каланчевке. Судили Валеру Абрамкина, одного из редакторов «Поисков». Теперь он известный правозащитник, создатель общества «Тюрьма и воля», член президентского совета по правам человека. Был закрытый суд, никого не пускали. Навезли в зал какую-то шоблу с юрфака, теперь все уже, наверное, прокуроры со стажем. Уже было темно. Мы с фотографом залезли на крышу напротив — снимать суд через окошко, чтобы в следующем номере журнала дать фоторепортаж, получилось, кстати, правда, снимки сильно размытые. Картина маслом — три окна. Зал суда, где один Абрамкин с охраной, комната совещаний, где судьи курят, а на столе лежит готовый приговор, и третья комната, где спецпублика жадно жует бутерброды. Тут я как разозлился, не знаю, что нашло. Матом согнал с крыши фотографа и стал искать вокруг, что потяжелей. Будь нож или пистолет, непременно бы согрешил. Нашел кирпич, прижимавший рубероид на крыше, и швырнул его в ярко освещенное окно суда. Попал в окно, грохот, Абрамкина чуть не задело. Потом был бег в темноте по крышам. Менты гнались за мной, и, конечно, догнали б, если б я, пытаясь перепрыгнуть, не рухнул вниз. Сильно изломал ногу, потерял сознание и стих. Они побегали по крышам, посветили фонариком, но потеряли, решили, что я убежал. Подруга обнаружила меня и вытащила. Положили меня в Склиф по паспорту ее мужа, хорошего поэта. Плохо сделали операцию. Сверлили кость дрелью — не туда, подумав, просверлили другую: халтуру видел своим взглядом плотника. Теперь сильно хромаю.
Вас не вычислили?
— Не сразу, месяцем позже. Хулиганка злостная в чистом виде, но раз не взяли на месте преступления и нет свидетелей опознания, то и дела нет. Сейчас бы это не остановило, и «свидетеля» наняли бы за сто баксов, а тогда даже в бесправии чтили некие нормы. Вообще, степень уважительности в обращении государства с диссидентами как «честными врагами» несравнима с современной плотоядностью. Тогда еще был жив процедурный послесталинский гуманизм — запрет на ночные аресты, на вторжение без ордера в дом, табу на побои или, Боже упаси, пытки. Как говорил Аверинцев, за красноречие могли засудить, но бить не били по твоим красноречивым устам.
Итак, в 1982-м вас осудили. За статьи?
— За статьи в «Поисках», я там много писал. Тексты отдали на экспертизу академикам, в Институт истории и Институт мирового рабочего движения. Люди со степенями, доктора, академики дали экспертизы об «антисоветской клевете» в моих эссе. И эти люди работают сегодня, и некоторые точно так же экспертируют «экстремизм» для преследуемых по 282-й статье. Дожидаясь суда, я около года провел в Бутырках, в тех же камерах, кстати, где недавно они убивали Магнитского. Из его записей мне видно, как сильно Бутырка деградировала за двадцать демократических лет. Гигиеничные тюремные унитазы времен позднего тоталитаризма теперь заменила засранная национальная дыра в полу.
Что случилось на суде?
— Комитетские тут же предложили мне два сценария: заложить других, то есть дать уличающие показания на друзей, либо «только» признать политическую вину по статье УК. Разумеется, меня выпустили бы, как только я дал бы показания, которые можно использовать. Я не дал. Но по нашим тогдашним правилам диссиденту запрещалась любая тюремная сделка, даже лицемерное признание несуществующей вины. Каноничной считалась одна непримиримость — исповедание своей правоты на суде. Я отбросил моральную позицию и макиавеллистично «признал свою вину». Тем самым я нарушил важное общественное табу, и знал, что его нарушаю. Вслед за годом в Бутырках мне дали пять лет ссылки и сослали в Республику Коми. Работал кочегаром, маляром в ПМК. Вышел на свободу по концу срока в 1986-м, тюремный зачет — день тюрьмы за три дня ссылки — сократил срок. После ссылки впервые был в отпуске. С тех пор второй раз в отпуске я только вот теперь.
В 1986-м вы вышли навстречу перестройке...
— Нет, навстречу проснувшемуся обществу, ожившим «низам». Пока диссиденты выжидали и жаловались Рейгану на Политбюро, в Москве ожила неформальная среда. В сентябре 1986-го мы открыли первый легальный политический клуб в Москве, КСИ — Клуб социальных инициатив. Тогда я еще вел двойную жизнь, как судимый и непрописанный бегал от ментов, они меня ловили, у дома устраивали засады. В то же время я, как маститый неформал, с такими же хайратыми типами ломился — в райсоветы, райкомы и горкомы, требовал отдать дома культуры «советскому обществу». Стучал кулаком, кричал в райкоме: «Я вам не позволю ссорить партию с гражданами!» Написал злобное письмо Ельцину, московскому партбоссу, а тот вдруг прописал меня в Москве, хотя амнистии для политических еще не было. Забавная история была, когда мы организовали первую демонстрацию в защиту Ельцина в ноябре 1987-го, тогда в ней участвовал Андрей Исаев, еще не окуклившийся. За мной, как обычно, шла наружка комитетских. Мы с хорошей журналисткой гуляли, много целовались, было за полночь, подошел человек и сказал: «Глеб Олегович, может, хватит? Пойдем по домам? Поздно уже, а с вас завтра все равно наблюдение снимают!»
Как вы восприняли перестройку?
— Как быстро захлопнутое окно возможностей. Пока диссиденты искали всюду «провокации КГБ», они зевнули небывалый шанс и повторно отдали политику в чужие руки. Собственно, мы могли тогда сформировать первое правительство России, а вместо этого писали статейки да ждали «сигналов» от Горбачева. Активны были одни маргиналы диссидентства — как я, Игрунов или Новодворская. А с чердака уже посыпались шестидесятники, учить демократии. Нашествие хрущевских зомби с возмутительными претензиями выступить в роли «либералов», которыми они не были. Стоит почитать шестидесятнические дневники времен Брежнева: «Вернулся с партсобрания, там одни дураки, выпил виски, еду в Горки с Тамаркой, она лучше Таньки, в Венеции с пацифистами на конгрессе, Сартр в баре, пою граппой Гулю, она кошечка, в постели царапается, не скрыл боли за Родину, но Сартр все понял без слов». Теперь вся эта давно списанная заспиртованная нежить учила либерализму. Неудивительно, что стране от таких либералов икается.
Я участвовал в организации первого митинга в Лужниках, где выступал и впервые ощутил мрачную силу массы. Толпа жестче следователей КГБ. Она заталкивала мои слова обратно мне в глотку, а наружу тащила другие, лающие слова вражды, какие ей и нужны. Есть смешное фото: мы на каком-то грузовике с Ельциным, Сахаровым, Гаврилой Поповым и Игруновым... Ты говоришь не то, что думаешь, а то, чего от тебя ждет это море голов. После выступления меня буквально стошнило! С тех пор я не бываю на митингах.
Дальше могли избраться в депутаты...
— После выступления на митинге я не хотел избираться. И вообще предпочитаю обеспечивающие политику подсистемы. В 1989-м возник информационный кооператив «Факт», где я был первым замом Владимира Яковлева, потом его замом в «Коммерсанте» и шефом агентства «Постфактум». Единственный раз, когда я ходил в Советском Союзе голосовать, — референдум о Союзе. Голосовал «да», причем дважды, украв у жены ее паспорт. С 1990-го я резко оппонировал Ельцину как публицист. Но, между прочим, при нескольких встречах спорить с ним было трудно. В общении он был вежлив, даже если пытался пугать (был один случай в неформальские времена). Но я уже знал: в Советский Союз пришел медведь из русских сказок, который сядет на теремок — и «всех давить». Я знал и печатно предупреждал, что антисоветская демократия будет варварской и антилиберальной. Но я не знал, разумеется, насколько именно!
( Read more... )
Помню, как, впервые попав в Кремль, долго разглядывал маленького служащего человечка с баночкой краски и кисточками. Он медленно двигался вдоль кремлевской стены и прорисовывал каждый кирпичик. Он рисовал Кремль в реале. Вы себе представьте, Кремль — нарисован!
Что делать будете?
— Мне пора честно обдумать свой пятнадцатилетний эксперимент по скрещиванию идей Михаила Гефтера с текущей историей. Это был острый опыт, и я, только я отвечаю за его результаты.
Кирпичом больше никуда не швырнете?
— Есть время швыряться кирпичами, и есть время собирать кирпичи.
Бываете в Одессе?
— Редко. Теперь это другой, чужой город. Не осталось никого, кто придавал ему левантийский шарм. Одесский Левант закрыт, как прежде он уже закрылся в Ливане и Югославии. Нет больше поэтов, нет ни народовольцев, ни шахматистов, ни профессоров. Есть таксисты, кидающиеся на вас, как египетские бедуины, и потом долго жалующиеся на жизнь, пока обдумывают, на сколько именно долларов вас кинуть. Есть евреи, не оскверненные Бабелем, Библией и музыкальной школой Столярского. Есть очень красивые ножки... Город-склад декораций чужой истории из сериала «Ликвидация». Только Черное море настоящее.
А Россию что ждет?
— Ох. Как говорит одна моя дочь, «готично». Возможно, будет еще что-то готичное.
http://medved-live.livejournal.com/40899.html#cutid1
UPD
Павловский - герой романа:
http://lj.rossia.org/users/anticompromat/47469.html
Разные люди о Павловском:
http://www.flb.ru/persprint/128.html
Википедия:
http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9F%D0%B0%D0%B2%D0%BB%D0%BE%D0%B2%D1%81%D0%BA%D0%B8%D0%B9,_%D0%93%D0%BB%D0%B5%D0%B1_%D0%9E%D0%BB%D0%B5%D0%B3%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87
моя биография Павловского:
http://www.anticompromat.org/pavlovsky/pav.html
|
|
|
