Действие романа начинается в 1991 году. Молодой ученый-физик Петр решает покинуть СССР и заняться наукой в Америке, но когда билет на самолет уже куплен, герой-рассказчик знакомится с соседями по дачному поселку — старым генералом и его дочерью красавицей Верой. Вера замужем, однако мужа не любит, зато отца боготворит. Отец тоже обожает дочь, но скоро может покинуть ее навсегда: генерала обвиняют в крупных хищениях и вот-вот осудят, если семья не заплатит крупную взятку. Влюбившись в Веру, Петр забывает про науку и Америку. Чтобы спасти любимую от сиротства и бесчестья, герой готов на все — даже спуститься в преисподнюю, как мифологический певец Орфей...

Трагическая история Орфея и Эвридики издавна привлекала внимание лучших композиторов (Глюк, Гайдн, Лист, Стравинский, Гласс), художников (Дюрер, Брейгель Старший, Тициан, Тинторетто, Коро) и писателей (Кальдерон, Гете, Браунинг, Ходасевич, Рильке, Цветаева, Кокто, Ануй, Керуак). Букеровский лауреат Александр Иличевский, который в предыдущем романе «Анархисты» уже успел бодро пересказать на новый лад чеховскую «Дуэль», снова не прочь поработать с классикой. Загвоздка лишь одна: для жителя древней Эллады зияющая бездна Тартара была так же реальна, как и заоблачная вершина Олимпа, а позитивисту Иличевскому, ранее не замеченному в склонностях к фантастике или мистике, надо каким-то образом ухитриться замотивировать факт наличия у нас инферно, пусть отчасти метафорического. Ад — это все же не цирковой кролик, которого можно вытащить из шляпы легким жестом фокусника.

Отдадим должное мастерству писателя: он выкрутился. Для этого ему, правда, пришлось совершить несколько не вполне изящных манипуляций, добавляя в бочку терпкого меда древнегреческой мифологии пару ложек липкого дегтя нынешнего политического мифотворчества. Изображая новую Россию, которая возникла сразу после путча, автор избегает многоцветной палитры и — вполне солидарно с сегодняшним агитпропом — использует все оттенки черного. Если не знать источник цитат, Иличевский трудноотличим от А. Пушкова или М. Леонтьева. «Распущенная полунищая отчизна, перешибленная обухом провидения», в романе превращается в «мрачное царство разносортной бесовщины» и становится местом шабаша «хтонических сил», средоточием «вредоносной чужеродности, захватившей человеческое», и огромной воронкой «весело-мрачной круговерти, в которую засосало все народонаселение». В итоге герою не надо специально искать точное место локализации ада: он везде. Вся Россия начала «лихих девяностых», от Калининграда до Владивостока, оказывается филиалом преисподней. Здесь нет ничего, кроме рэкетиров, малиновых пиджаков, «стрелок», спирта «Рояль», презервативов, пистолетов и трупов, трупов... Один из персонажей ужасается: «Никогда раньше такого не было. Каннибалы. Маньяки. Половина мужского населения страны в бандитов обратилась». Но это еще полбеды. Дальше — хуже.

Пытаясь найти деньги для Эвридики—Веры, Орфей—Петя узнает, что истинные хозяева жизни в послеперестроечной России — даже не «фарцовщики, барыги и спекулянты», а «вышедшие на свет последователи иллюминатов». Под руководством рафинированного интеллектуала-педераста секретный орден проводит еженощные кровавые бдения в Пашковом доме — среди инкунабул. Петя, не принятый в орден, тут может заработать денег одним способом — сыграть, рискуя жизнью, в русскую рулетку... Ох, неужели это все еще сюжет романа Иличевского? Больше похоже на микс из Проханова и статей газет типа «Тайной власти» и «Оракула».

Чтение «Орфиков» — нелегкое занятие: то и дело спотыкаешься о словесные загогулины. «Смотрел на взлетающие или садящиеся самолеты с влечением к будущему» (самолеты с влечением?), «передо мной под березой покачивался тучный седой человек с белыми глазами» (висельник? Да нет, живой!), «вниз по ступенькам, на которых налетел на девушку» (на-на-на), «входил в область притяжения, излучаемого Верой» (излучаемое притяжение? Неужели главный герой — талантливый физик? Судя по метафоре, двоечник), «те, чьи души случайно или велением провидения были зачаты могучим переломом» (души, зачатые переломом, — не хуже волн, падающих домкратами у героя Ильфа и Петрова, или слов, отлитых в граните, у экс-президента России). И так далее. Рецензенты книг Иличевского называют его «признанным виртуозом стиля» и «прекрасным стилистом», а обычно скупой на похвалы Виктор Топоров употребляет словосочетание «блестящий стилист». Что ж, в нынешнем лексиконе первое значение слова «стилист» — «специалист в области создания стиля человека с помощью прически и макияжа», а самым известным представителем профессии у нас считается парикмахер Сергей Зверев. Если устроить между этими двумя стилистами соревнование, кто победит?