I'm the train they call the City of New Orleans
Замечательный город умирает. Даже на фоне жуткой трагедии и смерти тысяч людей это воспринимается как уход любимого человека – да, одна гибель из многих, но бьющая в больное место.

В каком-то смысле Нью-Орлеан был утопией с самого начала: угораздило же французов построить город в яме, между озером и водяной громадиной Миссисипи. Все его дальнейшее существование неизбежно было борьбой за это существование – если продолжить антропоморфизм, судьбой обреченного человека, который решил умирать долго и весело, с червоточиной, с развратом, с ликованием.

Я пробыл в Нью-Орлеане неделю в конце 80-х годов, в возрасте, когда, казалось бы, вся желторотая впечатлительность из человека вытравлена, но это был город с таким неповторимым выражением лица, которое неминуемо оставляет отпечаток на твоем собственном. Вечером подступает ужас, портье в гостиницах стращают и предостерегают, но вдруг тебя выбрасывает на затопленный светом пятачок Французского квартала, и уже невозможно увернуться от истерического веселья. Стриптизные дыры в стенах, гнусные зазывалы и фокусники, дымные джаз-клубы, из которых вдруг весь оркестр внезапно вываливается на улицу с грохотом и визгом, и ты, со стаканом в руке, вдруг видишь себя самого в этом шествии, плечом к плечу с другими туристами, местными алкашами, сутенерами и женским персоналом, орешь и плачешь, теряешь всякий стыд и забываешь все заботы и страхи, словно наступил последний день.

И это просто в будни. Чтобы по-настоящему сойти с ума, туда надо было приезжать на карнавал, в Mardi Gras, когда женщины бросают в воздух уже не чепчики, а таки лифчики.

Теперь последний день наступил. Когда выловят все трупы и снимут с верхних этажей узников наводнения, в том числе российских студентов, город, скорее всего, отстраивать не будут. Обреченного уже не спасти, и капельницу отключат.

Помимо катастрофы, по масштабам большей, чем падение башен в Нью-Йорке, это еще и непоправимая культурная утрата, дыра в истории. Город, подаривший миру столько музыки, отправляется на полки пыльного архива. Может быть, это был Содом, но я навсегда предпочту его любому Новому Иерусалиму.

Неполиткорректно отмечать в русском ЖЖ, что у сокамерников нет простого человеческого сострадания. Но уж от триумфализма, от радости по поводу подвигов мародеров, этих могильных червей, можно было бы воздержаться.

Прощай, французско-американское чудо и чудовище, ты уже невозможно.