Навязанная жажда. В СССР я занимался сначала вольной борьбой, а потом самбо. На тренировках пить не разрешалось, не говоря уже о соревнованиях перед схватками. Считалось, что если попьёшь воды, то все силы у тебя уйдут вместе с жаждой. Как же я был удивлён, начав в Штатах заниматься дзюдо, что умеренное питьё во время тренировки не только разрешается, но настоятельно рекомендуется, чтобы не обезвоживался организм. Я с опаской стал попивать и сразу почувствовал, насколько это правильно. Сил только прибавлялось. Потом я поразился как сразу после взвешивания перед соревнованием несколько борцов побежали нажраться, чтобы весить больше во время схватки. Я думал, что они во время схватки всё выблюют. Но оказалось, что победили.
Я вспомнил об этом, когда пару дней назад смотрел по-российскому телевидению старую запись юбилея Андрея Вознесенского. Ему тогда стукнуло не больше 35-40. Он со сцены читал стихи в зал, переполненный восторженными лицами, в основном женскими. На голове его была причёска с подобием пробора далеко сбоку, и с тщательно зачёсанными слева направо волосами, что типично для мужчин, тщетно старающихся скрыть лысину. На шее у Вознесенского был повязан извечный платок. Я никогда не видел его без нашейного платка. То ли у него на шее постоянно возобновляемый засос от почитательниц, смертельно влюблённых в его стихи, то ли незаживающая язва от зычного чтения, то ли ничтожная попытка создать оригинальный поэтический имидж, по эффективности равный его попытке скрыть лысину.
Декламировал Вознесенский, долго, с выражением, громким и гнусным. "Монолог того", "Монолог сего", "Треугольная Хрюша". Передышку ему давало только очередное поздравление от какой-либо шишки, свалившейся с ёлки советского искусства, и цветы, которые с утомительной периодичностью вкладывали ему в руки присеменившие к сцене девушки. Поэт сгибался в пояснице по направлению к подошедшей, принимал букет и с плохо скрываемым раздражением складывал его в охапку, растущую на красном рояле.
С каждым читаемым стихотворением, становилось всё более очевидно, как у Вознесенского пересохло во рту. Микрофон транслировал в зал не только его поэтические заходы и политические ходы, но и щёлканье сухого языка о наждачное нёбо и чмоки засохших губ. Но нигде не торчало ни графина с водой, ни водопроводного крана. Вознесенский еле шамкал своим большим ртом с отвисшей нижней губой, открывавшей нижний ряд вроде бы ровных, но противной формы зубов, а верхняя губа надёжно скрывала верхние зубы, так что казалось, что их вообще не было.
Сначала Вознесенский пытался облизывать сухим языком сухие губы, но видно вскоре осознал бесполезность этого занятия и уже просто издавал своими засохшими частями речи звуки, какие издают несмазанные механизмы.
Советская этика позволяла графин с водой только для партийных собраний, делая привилегии для политического докладчика. А для поэтических чтений вода почиталась просто кощунственной, ибо поэт в глазах народа должен вкушать лишь влагу амброзии вдохновения.
В Штатах же меня всегда радует вездесущность всяческих напитков для докладчиков любого ранжира. Некоторые на сцене вообще пьют больше, чем докладывают. А я однажды вышел на трибуну, попил кока-колы и ушёл, так и слова не сказав. Но зато выдул полную банку. И - ничего.
Хорошо всё-таки жить в Америке - как пить дать!