Александр Солженицын как зеркало русской контрреволюции

Очерк Александра Солженицына "Размышления над Февральской революцией" вызвал уже немало дискуссий. Этот текст был написан еще в 1980-1983 годах, и после опубликования он был мало известен. Однако 27 февраля его перепечатала «Российская газета», и в ходе сопутствующей пиар-кампании прозвучало, что он «крайне актуален» ввиду приближающихся выборов. Готовится также издание массовым тиражом специальной брошюры. Налицо попытка создать некий идеологический «мессидж» - послание, отражающее точку зрения, близкую к официальной. В чем же суть этого послания и насколько оно соотносится с реальной историей Февральской революции?

ИСТОРИЧЕСКИЙ ТРУД ИЛИ ПУБЛИЦИСТИКА?

Александр Солженицын, безусловно, заслуживает уважения тем, что в условиях жесткой идеологической монополии КПСС он, проявив гражданское мужество, сумел выработать альтернативный взгляд на историю прошлого столетия. «Архипелаг Гулаг» и «Красное колесо» раскрыли страшную природу тоталитарной власти. Солженицын писал как обличитель-моралист, и именно через призму этой полемики следует рассматривать большую часть его творчества. 

Главное отличие его подхода от тех, которые надлежит использовать профессиональным историкам, заключается в том, что он не ставит целью восстановить историческую картину во всем ее многообразии. Для него важно показать только те фрагменты этой картины, которые подтверждают политико-этическую доктрину. Если он обличает советский режим – то делает это самозабвенно и страстно, используя не только собранные им факты, но и разного рода литературные средства.

Солженицын субъективен и даже не пытается скрывать это. Он стремится обратить читателя в свою веру. Это хорошо прослеживается в «Размышлениях». Значительную часть текста занимают не факты, а разного рода вопросы-восклицания: «Столетиями стоять скалой – и рухнуть в три дня?», «За крушение корабля – кто отвечает больше капитана?» и т.п. 

Статья не оставляет читателю права на собственное мнение – все оценки уже заданы автором. Возникают вопросы: почему, например, понимание блага народа «по-интеллигентски» обязательно противоположно пониманию «по-государственному»? Это отнюдь не аксиома, но осознать спорность такого рода исходных суждений способны только те, кто умеет мыслить самостоятельно. Публицистический текст Солженицына, очевидно, рассчитан на аудиторию несколько иного качества.

СХЕМА НА ЗЛОБУ ДНЯ

Если убрать беллетристику, то в остатке можно увидеть следующее.

Тезис первый. Февральская революция стала результатом крайней слабости и даже предательства Николая Второго, который не сделал ничего, чтобы сохранить монархию. Такую же слабость и предательство продемонстрировало бездарное окружение «Государя», назначившего на все ключевые посты «только худших и самых ненадежных».

Тезис второй. Вся эта непригодность начальников объясняется тем, что у них была «ушибленность» Пятым годом и 9 января, а многие оказались «упоены освобожденческими идеями», давно уже распространяемыми «образованным классом». Либералы способствовали падению монархии, но, не сумев организовать твердую власть, вскоре сами стали жертвой большевизма.

Тезис третий. Монархия могла удержаться, если бы не боялась широко применить насилие: «Быть христианином на троне – да, но не до забвения деловых обязанностей». Почему, сокрушается автор, не был использован «пропагандный аппарат», почему не закрыли ни одну газету, почему ни один критик режима «не только не расстрелян – даже не предан суду», почему полиции не выдали пулеметы и не использовали против горожан голод и войска? Это, кстати, не совсем соответствует истине: и голод, и попытки применить войска имели место.

Охранительно-монархическая, антиреволюционная направленность статьи не вызывает сомнений. Возможно, именно это и понравилось некоторым кремлевским политтехнологам, считающим, например, что «оранжевой революции» на Украине нужно было «сразу дать по морде». Страх перед народным волеизъявлением, которое может привести к смене нынешней элиты, толкает ее не только к снижению роли выборов, но и к поиску моральных санкций для более масштабного применения насилия. Рассуждения «Льва Толстого нашего времени», видимо, показались кому-то вполне подходящим для этого материалом. 

ВСЕ БЫЛО НЕСКОЛЬКО ИНАЧЕ 

Картина, нарисованная Солженицыным, не учитывает исторического фона происходивших событий. Автор, например, не замечает того, что это было время крушения многих архаичных империй, переставших соответствовать вызовам времени. Вместе с Российской империей ушли в небытие и Австро-Венгерская, и Германская, и Оттоманская империи. На это были гораздо более глубокие причины, чем «слабость государей». Тезисы Солженицына далеки от объяснения этой реальности. 

Тезис первый. Политологами давно замечено: бездарные чиновники плодятся именно там, где общество лишено возможности влиять на обновление власти. Любая оторванная от народа чиновничья вертикаль страдает этой болезнью. Именно нереформируемость самодержавия, пораженного имперскими амбициями и распутинщиной, привела к тому, что режим утратил легитимность в глазах общества. Половинчатые уступки в виде создания Государственной Думы не сняли проблему. Именно поэтому в критический момент данный режим никто не стал защищать.

Тезис второй. Подавление легальной оппозиции и нерешение назревших проблем неизбежно ведут к усилению радикальной оппозиции, нацеленной на насильственный захват власти. Именно эти силы, при слабости «центристов», и сумели перехватить власть в ноябре 1917 года. Если бы царский режим давал дорогу новым силам, нацеленным на модернизацию, переход к этой модернизации мог бы носить не революционный, а эволюционный характер. Но пропасть между правительством и обществом, по выражению П. Милюкова, в тот момент уже «стала непроходимой».

Тезис третий. Применение отжившим политическим режимом массового насилия лишь загоняет проблемы вглубь, приводит к делегитимации власти, расширяет круг «несогласных», ориентированных на ответное насилие. Царский режим испытал это средство в Пятом году и получил в ответ год Семнадцатый. Правительственный террор порождает террор революций. Поэтому апелляция к методам «кровавого воскресенья» может и сейчас вызвать такую же ответную реакцию.

В заключение надо бы сказать несколько слов в защиту Февральской революции. Это было время «оттепели», время активного пробуждения гражданского самосознания. «Страна рабов, страна господ» впервые стала республикой и страной граждан. Свобода слова, печати, собраний, восьмичасовой рабочий день, отмена массы феодальных пережитков, выборы через всеобщее прямое тайное голосование,– все это пришло после Февраля. В Барнауле, например, 10 марта 1917 года был проведен День Свободы, и именно с тех пор Соборная площадь носит имя Свободы. Алтай с тех пор перестал быть собственностью императорской фамилии.

Мировая война способствовала эскалации насилия, а гражданская война окончательно прервала этот краткий исторический эксперимент в движении к свободе. Но прецедент был создан. Теперь, согласно Конституции, в России провозглашено «правовое демократическое государство». 

Если будет сильная и эффективная, не подавляющая оппозицию и обновляемая через выборы власть, не будет и революций. Поэтому опыт Февраля приводит к простому выводу: не о массовом применении насилия, а о служении народу и развитии страны нужно бы думать власти.

Юрий Чернышов, доктор исторических наук, профессор, директор Алтайской школы политических исследований