Обычно, если мне что-то снится, я ясно понимаю, что все происходящее - сон, а не явь, и иногда от этого наглею. Например, встретив во сне какого-нибудь неприятного мне человека, я вполне могу врезать ему по морде без объяснения причин,
отлично зная что это сон, и мне ничего за это не будет - ни на этом свете, ни на том.
А наяву, в нашем мире, все не так: у нас,
прежде чем дашь в морду, часто приходится объяснять, за что.
Но бывает и так, что различие между сном и явью теряется совершенно;
особенно когда видишь во сне людей, уже умерших. Общаться
с мертвецами во сне почти всегда приятнее, чем с живыми:
они благороднее, собраннее, опрятнее, строже и светлее живых людей.
И, встречаясь во сне с покойником, почти никогда не вспоминаешь, что
этот человек когда-то умирал и что происходящее - это сон.
Недавно в дверь моей квартиры в Сокольниках позвонили.
На пороге стоял Ян К., помолодевший и такой же веселый, как при жизни.
- У тебя можно остановиться на ночь? А завтра мне снова в дорогу.
- О чем разговор, переночуешь в комнате отчима, он уехал на пару дней
(мой отчим отлетел в мир иной уже несколько лет тому назад, задолго
до Яна К).
Мы были так рады встрече, что даже не догадались выпить.
- Знаешь, а я антисемит. Я за Ливан и против Израиля, - заявил я Яну.
- Еще бы, с такой-то рожей, - парировал он.
Время пролетело незаметно. Наконец, к вечеру следующего дня Ян
начал собираться в путь. И тут я вспомнил, что несколько лет назад,
в июне 2003г., что с Яном случилась какая-то нехорошая история, но не мог
вспомнить, какая. Нет, не смерть, умереть он не мог. Но что-то
очень тревожное, почти такое же тревожное как смерть.
- Мне сказали, у тебя года три назад были большие неприятности.
Что-то серьезное?
- Пустяки, все давно уже утряслось. Договорились с кем надо.
На прощание Ян К. сказал мне про какого-то Григория:
- Бывает, про человека говорят: "не вышел лицом". Или: "не вышла жопой".
А этот жизнью своей не вышел.

Мы обнялись, и я прикрыл за ним дверь. Уже вернувшись на кухню, я
увидел, что Ян забыл свой диктофон на столе. Интересно, зачем ему диктофон,
да еще такой старинный? Я выбежал с диктофоном на лестницу, но у лифтов
Яна уже не было. Но еще можно было успеть окликнуть его с балкона.
Квартира дома в Сокольниках, где я жил, была на втором этаже.
Выйдя на балкон, я обнаружил, что, пока Ян был у меня, первый этаж
дома ушел под землю. Было в нем двенадцать этажей, а стало одиннадцать.
Квартира моя теперь оказалась на первом этаже, где раньше были магазины и парикмахерская. Собственно, и балкона больше не было; на месте балкона
теперь проложили асфальтовый тротуар, по тротуару сновали прохожие,
торопились по делам. Я тоже вышел на тротуар и направился в сторону метро.
По небу бежали облака и внушали мне множество мыслей.
Мысли, внушенные облаками были несерьезными, даже глупыми.
Например, одно облако внушило мне: "Путин и Фрадков
- это Гинденбург, Брюнинг и Фон Папен сегодня. Эти люди играют с огнем, и скоро
они доиграются". Я ничуть не удивился тому, что облака умеют внушать мысли;
им, облакам, так положено. Удивило меня другое: почему облака уподобили
двух живых существ - Путина и Фрадкова - трем существам уже умершим.
"Странная у этих облаков арифметика", - подумал я. Так или иначе,
я обрадовался тому, что Путин скоро доиграется. Я-то боялся, что Путин здесь навсегда. Яна я так и не нашел и вернулся домой. Отчим еще не появлялся.
Зато на кухне обнаружилась шумная пьющая компания. Очевидно, они зашли
в квартиру с тротуара, через бывший балкон. Никого из них я не знал,
но догадался, что все, кроме одной девушки, уже умершие люди.
Мертвецы мне были приятны, а девушка - не очень. Она все время
просила меня налить ей в бокал смесь красного и белого вина.
Я наливал, но был очень раздосадован: я же все-таки ученый, а не сомелье.
Зато общение с теми, кто уже умер, было очень легким и сердечным.
Проснувшись, я подумал - а может быть, это оттого, что я и сам уже отчасти
такой же, как они? В конце концов: в Ливане, похоже, начинается война,
эта война очень мало кого пощадит, это располагает...располагает к общению.