20.01 В.Мильчина О (романтической) любви и прозе: Б.Констан. Для тех, кто не дошел по причине холода
« previous entry | next entry »
Dec. 26th, 2005 | 03:57 pm
Сидя «на теплой стороне» 1-го Гума (сторону противоположную пронизывал из тьмы ледяной ветер), мы обсуждали прозу Б. Констана (ее разные жанровые воплощения - письма, дневники, воспоминания, в том числе от чужого лица, повести), - найденную самими французами, по воле случая, лишь в ХХ веке и переведенную В. Мильчиной «только что» (книга «Проза о любви» только что вышла и вот-вот должна поступить в продажу).
Ее исходное суждение: казус Констана плохо вписывается в «изм» (романтизм), а в качестве «современного человека» он сам и его герой – изобретение скорее А.С. Пушкина и позднейших читателей, больше русских, чем французских. О романтическом жизнестроительстве говорить в связи с Констаном и естественно, и … бессмысленно.
Важно, что
1). это был человек «словесный»: он не жил, чтобы писать, а писал, чтобы жить – был одержим навязчивой потребностью облекать чувства в слова. Хотел иметь перед глазами собственную историю как историю другого человека – упорно перечитывал ее сам, но читателю, в общем, не предназначал (даже шифровал – транскрибировал – собственный дневник греческими буквами!). Из-под пера лилась повседневно, спонтанно (по-англ. это называется: compulsively) повесть об одном и том же, так что он стал даже «оцифровывать» бесконечно повторяющиеся эмоциональные комплексы-ситуации (присвоил каждой номер – для краткости).
2). это был человек безвольный: всю жизнь искал некую высшую силу-Волю, «Большую Идею», каковой можно было бы «предаться» или быть «осененным», - и не находил.
Похоже, писание о любви было средством генерирования и поддержания самого чувства (что никак его – чувство – не компрометирует). В связи с этим вспоминается (мне) мысль Деррида (?) о том, что высказывание Je t’aime – перформатив, ПРОИЗВОДСТВО состояния любви, а не констатация некоей внутренней данности.
Поразительны у Констана и перепады интонаций, в которых описывается один и тот же опыт: лава спонтанно-лирического чувства в письме, циническая трезвость одновременной (!) дневниковой записи, прозрачная сдержанность прозаического эссе на ту же тему. Мы наблюдаем т.о. перелив желания из одной словесной формы в другую, его жизнь в необходимом и постоянном присутствии текста.
Т.Д. Венедиктова
Ее исходное суждение: казус Констана плохо вписывается в «изм» (романтизм), а в качестве «современного человека» он сам и его герой – изобретение скорее А.С. Пушкина и позднейших читателей, больше русских, чем французских. О романтическом жизнестроительстве говорить в связи с Констаном и естественно, и … бессмысленно.
Важно, что
1). это был человек «словесный»: он не жил, чтобы писать, а писал, чтобы жить – был одержим навязчивой потребностью облекать чувства в слова. Хотел иметь перед глазами собственную историю как историю другого человека – упорно перечитывал ее сам, но читателю, в общем, не предназначал (даже шифровал – транскрибировал – собственный дневник греческими буквами!). Из-под пера лилась повседневно, спонтанно (по-англ. это называется: compulsively) повесть об одном и том же, так что он стал даже «оцифровывать» бесконечно повторяющиеся эмоциональные комплексы-ситуации (присвоил каждой номер – для краткости).
2). это был человек безвольный: всю жизнь искал некую высшую силу-Волю, «Большую Идею», каковой можно было бы «предаться» или быть «осененным», - и не находил.
Похоже, писание о любви было средством генерирования и поддержания самого чувства (что никак его – чувство – не компрометирует). В связи с этим вспоминается (мне) мысль Деррида (?) о том, что высказывание Je t’aime – перформатив, ПРОИЗВОДСТВО состояния любви, а не констатация некоей внутренней данности.
Поразительны у Констана и перепады интонаций, в которых описывается один и тот же опыт: лава спонтанно-лирического чувства в письме, циническая трезвость одновременной (!) дневниковой записи, прозрачная сдержанность прозаического эссе на ту же тему. Мы наблюдаем т.о. перелив желания из одной словесной формы в другую, его жизнь в необходимом и постоянном присутствии текста.
Т.Д. Венедиктова
В.Н. Забалуев. Мысли по прочтении Констана
from: anonymous
date: Dec. 30th, 2005 - 01:50 pm
Link
Главный герой романа, на мой взгляд, - человек, ощущающий сильнейшую неуверенность в себе. Любовь, таким образом, служит для нет средством самореализации и обретения себя. Автор показывает его человеком желающим и одновременно обращает внимание на двойственную природу желания, которое может как испепелять человека, так и оказывать на него благотворное воздействие. Но желание в этом романе - еще и инструмент: "Мои желания замедляли ход времени", - говорит Адольф. "Вы всегда действуете против своего желания", - упрекает Адольфа его отец. И действительно, при чтении романа создается впечатление, что Адольф действует, подчиняясь какой-то иррациональной силе. Он прекрасно сознает недолжность того, что он делает, но поступить иначе не может. В нем борются страсть к прекрасной польке и желание жить так, как положено. Выбирая между долгом и страстью, он всегда делает выбор в пользу последней.
Все это характеризует Адольфа как романтического героя, а роман о нем как романтический текст. Конечно, это, как сказал бы О.Аронсон, "клишированное" произведение. На мой взгляд, этот роман можно сопоставить с "Исповедью сына века" А.де Мюссе. В этих книгах поднимаются схожие проблемы, но главное рпзличие между авторами в том, что у Мюссе герой "привязан" к конкретной исторической ситуации и детерминирован ею, в то время, как Констан изображает трагедию частного человека.
Reply