Михаэль Бабель
Предобвальные будни
Книга 3 : С закрытыми глазами или Неповиновениее
http://www.michaelbabel.org/

Рассказ 10
Письмо получил 27.12.2005 в почтовом ящике по адресу проживания.
На конверте дата: 26.12.2005.
На конверте знаки: "Государство Израиль" и "Официальная почта".
Отправитель письма и его адрес: Отдел областного психиатра, ул. Яффа 86, Иерусалим 94341, тел. 02-5313501.
На листе письма дата: 21.12.2005.
Письмо:
"Тема: Психиатрическая проверка с целью дачи заключения для суда.
По решению суда № 004726/04 ты приглашён на психиатрическую проверку с целью дачи рекомендации.
Проверка состоится 2.1.2006 в 9 часов в нашем отделе на ул. Яфо 86, Иерусалим, этаж 1.
Принести с собой паспорт.
Также принести на проверку любую медицинскую справку, которая находится у тебя, или другие справки, имеющие непосредственное отношение к делу.
Прибыть вовремя.
Д-р <>
Областной психиатр, Иерусалим
Копия: судье <>, № 004726/04 с помощью секретариата по уголовным делам, Мировой суд, Иерусалим."
(Так!)

По решению суда меня задерживают не более, чем за 24 часа, а потом доставляют на психиатрическую проверку. Поэтому к 9:00 утра 1.1.2006 я был готов: помолился, поел, в карманах оставил самую малость необходимого. И сел за компьютер. Ой как хотелось зажечь вечером последнюю ханукальную свечу! После зажигания ой как хотелось сесть за праздничный семейный стол. Потом хотелось спать не в задержании. Поздним вечером в 11:00 опустил все трисы, оставил гореть одну лампу возле компьютера. Решил, что дверь не открою. Утром молился рано, поел хлеба, вернул в карманы вынутое накануне и в полной готовности сел за компьютер. Прошёл час, наступило время психиатрической проверки. Прошёл ещё час, потом ещё, и ещё.
Около двенадцати дня раздался звонок. Я не знаю, кто звонит, а он знает, с кем говорит. Поэтому спрашивает кротко:
- Почему вы не пришли на проверку?
Теперь моя очередь. Встречная проверка на его коммуникабельность:
- Я не пришёл? – кротко удивился, – это, наверное, меня не доставили. – И тоже кротко спросил: – А кто вы будете?
- Доктор <>, – он представился по фамилии и дружески продолжил: – Нам поручено провести проверку. – Он избежал слова "суд", который поручил это, и не назвал проверку "психиатрической", чтобы не пугать.
- Очень приятно! – выразился я дружески и представился: – Михаэль.
Доктор молчал.
Теперь проверка на сообразительность:
- По решению суда, – объяснил деликатно, не упрекая, не пугаясь слов, – вы назначаете дату психиатрической проверки и сообщаете её суду. А суд постановил уже доставить меня.
Доктор молчал. Пока перед ним было два объекта – он и я – в них он ориентировался, но когда прибавился третий объект – суд – запутался в трёх соснах. Но он не виноват, что скрыли от него о неповиновении суду, чтобы крамольная зараза неповиновения не распространялась даже на психиаторов.
А далее проверка на интеллигентность:
- Я не участвую в суде, молчу с закрытыми глазами. Поэтому меня доставляют туда. Когда доставят к вам, то и у вас не буду участвовать, – говорю с сожалением и виной в голосе, – но это не из-за неуважения к вам, вы не виноваты. Виноват только я – не признаю суд кэгэбэ...
Доктор молчал.
И последняя проверка – на юмор:
- А вот который прислал приглашение, – спрашиваю, – его фамилия Фляйн?
- Его фамилия Фальян, – глухо ответила трубка.
- Тогда получается созвучное "тальян" ("палач" на иврите)! – и я коротко и призывно хохотнул.
Доктор не поддержал здоровый юмор.
Проверка закончилась.
Долго я смеялся потом, так долго, что совсем забыл, как распрощались...
И начал ждать...
8.1.2006 вечером ко мне постучали.
Полиция. Вошли двое: мужчина с бумажками и женщина с маленькой пушкой и приклад в боевой готовности. Без лишних слов спросил, будут ли брать? Объявили о психиатрической проверке завтра в десять утра. Успела приковылять любимая, не слышала и не поняла, что происходит. Остановил её, иначе встала бы между мной и полицией. Спросили, буду ли утром дома? Сказал, что буду. Мужчина вышел на лестницу, долго звонил, вернулся и сказал, что завтра утром они придут за мной. Я предложил в девять. И они ушли.
Пришли точно в девять. Я не предложил сесть, они стояли у двери и ждали меня. Приковыляла любимая, присела. Когда кончил собираться, протянул к полиции руки. Они были готовы к такому повороту. Мужчина улыбался безрадостно. Женщина, с сожалением на лице, неохотно защёлкивала наручники со словами, что она не хочет это делать, и пару раз спросила, не жмёт ли. Любимая заревела без остановки, пряча лицо в руках. Мужчина пошёл вперёди, я за ним, а женщина успокаивала любимую, что вернут меня через три часа.
Утро пасмурное, серое. Обычные утренние пробки, машина продвигается медленно. Дорога длинная...
Рисовать хотелось живое. Как вчера, когда эти ушли, молча сидели двое возле тёмного окна, смотрели друг на друга. Видели, что с ними стало. Сравнивали с тем, что было. Хотели сказать главное. Но не знали, как сказать главное, отводили глаза к тёмному окну. Окно давало передышку, но не озарение, как сказать главное. Одна мысль сверлила: как они бездарно прожили между собой! И почувствовали спасительное продолжение – тяжесть расставания. Сладкую его горечь. И обошлось без слов. От окна возвращали глаза, полные слёз, и смотрели в глаза напротив, полные слёз. И опять отводили к тёмному окну...
Стуки в окно машины. Она стоит в пробке у большого перекрёстка. За окном знакомый. Он наклоняется к окну, хочет говорить со мной. Полицейский охотно открывает окно. Знакомый спрашивает, нужно ли сообщить кому-то? Благодарю его. Знакомый уходит, пробираясь между машинами. "Вот это уровень! – думаю благодарно. – Поступил бы я так по отношению к нему?"
Психиатр принял точно в десять. Сидел за столом, нервничал после устроенной мною недавней проверки. Его руки дёргались над раскрытым блокнотом, одна – свободная, вторая – с ручкой, готовая писать. Выше не смотрел, чтобы не перегружать себя карательным образом, который будет всплывать когда не надо. В двери сказал полицейскому, что если снимут наручники, то я ухожу отсюда. Он передал мои слова психиатру. Руки его снова задёргались над блокнотом, и он что-то промычал. Полицейский показал мне на стул. Я молча стоял. Психиатр предложил сесть, потом предложил отвечать, потом предложил отвечать письменно, потом беспомощно заявил полицейскому, что так он продолжать не может. Полицейский спросил, есть ли другие виды проверки? Психиатр развёл руками. Полицейские и я вышли в коридор.
В отделении областного психиатра беготня. И вот подходят к нам проверенный мной психиатр и ещё не проверенный мной психиатр с развёрнутым, наверное, моим делом и начинает приветственную речь. Проверяю время по телефону, на табло – 10:15. Любезно не затянутые наручники позволяют. Его проверка проходит в уважительной тишине. Второй дополняет: "Вас положат в больницу!"
Не министерство здравоохранения – сумашедший дом карательной медицины.
Происходит суматоха. В кабинетах звонят телефоны. Полицейская куда-то исчезла. Со мной в коридоре полицейский. Долго молчим. Наконец появляется полицейская, которая обещала моей любимой вернуть меня. Полицейские говорят между собой. Долетают слова мужчины: "Тут написано, что после проверки вернуть". И трясёт бумагами, которые в его руке. Подзывает меня, держит ключ от наручников, освождает руки и желает мне всего хорошего. Сегодня они вытащили меня из лап карательной медицины. Могли и оставить.
Кэ-гэ-бэшня гадкая!
Я желаю им хорошего дня. Говорю, что побежал на рынок, и убежал на рынок, который в двух шагах.
Всё к лучшему, как сказали еврейские мудрецы: к списку кэгэбэшных адресов для рассылки этой книги прибавились ещё два – карательная медицина и карательная психиатрия.
Как посмел забыть о них?!
Ведь не забыл карательную прокуратуру, карательный суд, карательную "защиту" и всю карательную систему, которая хочет впрыснуть маленький укольчик писателю, чтобы не писал о всех этих гадостях.
Твой ход, товарищ кэгэбэ...
(Первая часть)
9.1.2006

Рассказ 11
Разослал первую часть этой книги по всем кэгэбэшным адресам 15-16.1.2006, а в ночь перед судом, который назначен на 17.1.2006 в 13:30 дня, звонок в дверь.
Я у компьютера. Совсем забыл об этом мире. За первым звонком немедленно второй продолжительный. Ноги опережают моё решение: немедленно открыть дверь, дать спать любимой, её сон важнее любого моего геройства, успеть открыть до третьего звонка.
На лестничной площадке передо мной двое в форме. Не впускаю их, разговариваем. Спрашиваю:
- Зачем так рано, ведь суд днём?
- Приказано, – отвечает старший по возрасту.
А младший зачитывает записку, в которой им велено брать меня в 6:00 утра. Беру из его рук записку, разглядываю.
Старший доволен, что так славненько всё обошлось, жмёт мне руку. А я жму младшему. Уходят...
Укольчик? Больничка? Дорожная катастрофа? Сколько там ещё в арсенале кэгэбэ!
Спать осталось самая малость...
Рано утром, до их прихода, чуть приоткрыл дверь, чтобы не звонили. Любимая спала, узнает потом. Щемило от потрясения, которое ей предстояло. Но лучшего придумать не мог.
Всё было обычное: задержание и доставка меня, время до суда в разных участках полиции, а потом поездка в предбанник суда в пятидесяти метрах от полиции. Обязательно в компании с арабами, их много, ни одна поездка без них не обходится.
В предбаннике дожидаются суда. В нём две маленькие комнаты, в каждой вдоль стен узкий невысокий каменный выступ от пола, на который поднимаются стреноженные, чтобы вертухаю было удобно снять наножники. На этих же выступах и сидят, но всем не хватает места, когда набивается много народу. Двери комнат выходят в малюсенький коридор, в котором можно только поворачиваться, но не ходить.
Сначала был в комнате со щелью в двери, потом переводят в комнату, дверь которой в верней части – решётка из толстых прутьев. А двух арабов, что были в ней, переводят в оставленную мной комнату, в которой теперь много, а я один. Читаю псалмы по своей карманной книжке. Вдруг вижу за решёткой стоит "моя защита", смотрит на меня. Одна половина "защиты", известная мне по имени, представилась, вторая половина спрашивает:
- Ну, и хорошо тебе в предварительном заключении?
- Не желаю с вами разговаривать, – ответил, отвернулся, ушёл в дальний угол, стоял к ним спиной, читал псалмы. Они бесшумно испарились.
Потом был суд с закрытыми глазами, получил протокол, меня вернули в предбанник, там его и читал.
Протокол
Суд: Обвиняемый закрывает глаза при входе в суд.
Защита: Отсутствие соучастия продолжается, так же и утром, когда навестили обвиняемого, он отказался говорить с нами. В таком случае, когда мы не знаем версии обвиняемого об обвинении, мы не можем согласиться с рекомендацией психиатра. Если суд решит осуществить рекомендацию психиатра, то не делать это с условиями госпитализации.
Суд: На вопрос суда, если есть у него мнение, обвиняемый не отвечает.
Решение
Так как обвиняемый не соучаствует, рекомендавал заместитель областного психиатра дать постановление о наблюдении в рамках психиатрического отдела с целью завершения рекомендации.
Обвиняемый не соучаствует с судом и с защитой и не выражает мнения в этом деле и в других делах.
Мне видится, что надо принять рекомендацию специалиста с целью выяснить состояние обвиняемого, потому что не ведётся суд таким образом, когда обвиняемый ничего не говорит, так же и его представитель.
Поэтому, я указываю, чтобы обвиняемый находился под наблюдением в психиатрическом отделе с целью дачи рекомендации.
Поскольку из опыта нет другой возможности обещать его присутствия, останется обвиняемый в заключении до завтра, 18.1.06, самое позднее в 11:00, и будет переведён с помощью сил сопровождения в психиатрическую больницу с целью наблюдения.
Прокуратура объявит суду и силам сопровождения, после того как выяснит это с доктором <>, в какую больницу надо доставить обвиняемого.
Назначается продолжить заседание 21.2.06 в 13:00.
Секретариат переправит копию этого протокола областному психиатру.
Дано сегодня 17.1.2006 в присутствии сторон.
Судья <>.
В предбаннике продержали до его закрытия, меня вывели последнего и отправили в камеру. Снова машина, потом коридоры. Завели в камеру первую по дороге. А в ней ещё двое. Было время конца ужина. Мы начали кричать, что ещё не ели. Повели в столовую.
После ужина собрался в столовой миньян, попросились в синагогу. Люди вошли и их закрыли на ключ. Молитва не кончилась, вошёл один вертухай и громко торопил закончить её. Бритую голову вобрал в плечи, натянув на неё полицейскую куртку. Так делают евреи без кипы, уважая святость места. Но сейчас было бы смешно, если бы не его неприятные глаза. Встречал его и раньше, но не мог понять, что в них неприятно. Он торопил и меня, тянул сзади за куртку. Я оглянулся, а он смотрел на меня своими страшными глазами. Говорился кадиш, и я противился вытолкать меня из синагоги, не хотел чтобы распался миньян. Еврей, который как-то прикрывает голову, обязательно говорит "амень" и другим не мешает сказать, а этот только дёргал меня. Потом молившихся повели по камерам, а он что-то проворчал угрожающее мне и стрельнул отвратительными глазами.
Я ещё раньше обратил внимание, не пугает ли глазных белков яркая белизна, как у кафельных плиток? Другой раз расматривал его голубой зрачок, как колючая звёздочка на погоне. Но и у моей мамы-красавицы голубые зрачки. В ответ он спросил меня, из какой камеры? Угрожающий намёк я понял.
Конечно, глаза самое важное, но с жестами и движениями тела и с интонацией голоса, и обязательно, чтобы рядом был еврей, – вот тогда видно, что это двуногое, которое работает на уничтожение еврея, – нацист.
Когда дверь за мной и ещё одним сокамерником захлопнулась, увидел необычное. В камерах постели двухэтажные. Нижняя – каменное возвышение над полом – начинается узкой стороной от стены; верхняя – тоже каменная и тоже начинается от стены, а второй конец опирается на две трубы, торчащие из нижней постели. Третий сокамерник, Аси, сидел на нижней постели спиной к трубе, руки вывернуты за спину и наручниками пристёгнуты к трубе. Измученные тело и голова клонятся к протянутым ногам совсем не изящно, но подобно лебедям из балета Чайковского, которые, присев, вытягивают одну ножку вперёд, тонкие ручки отводят за спину и склоняют головку на длинной шейке к коленке, срывая бурные овации. Аси стонал. Я дал ему высосать вкусной сладкой воды из стакана, приставив к вытянутым губам; второй стакан он так же жадно высосал. Он искал облегчения, клонясь к ногам, но тело тянуло руки, в которые врезались наручники. На одной кисти были два кровавых следа, на другой – два вспухших бугра. Превозмогая боль, он рассказал, что нацист и ещё трое, взятых им в помощь, скрутили его за то, что он стоял возле синагоги, не успев войти, и хотел вместе с нашим миньяном молиться рядом у двери, и не подчинился, когда нацист потащил его оттуда. Мы тоже устроили Аси бурную овацию: стучали в дверь и кричали, чтобы его освободили. Пришёл нацист, и сказали ему и показали, что несчастный не разгибается. Ответил нацист, что пусть разогнётся. И ушёл. А мы продолжили стучать в дверь и кричать. Пришли вертухаи и один из них перестегнул несчастного. Теперь он лежал лицом к трубе, обняв её руками, как родную. Попросил положить одеяло под лицо, чтобы было повыше, и закрыл глаза. Неожиданно пришло избавление: эту камеру от нас освободили и нами уплотнили другую камеру, как обычно, с симпатичными людьми.
С ними читали мой протокол вслух, я комментировал, было весело.
Утром рано меня отправили в судебный предбанник. Долго ждал до того часа, когда "самое позднее будет переведён с помощью сил сопровождения в психиатрическую больницу с целью наблюдения". Потом было далеко после этого часа, и меня вывели из предбанника, стоял возле лестницы в ожидании следующей команды.
А по лестнице величаво спускается половина "моей защиты", известная мне по имени: одна рука выставлена вперёд, держит лист, повёрнутый в мою сторону, на листе несколько рукописных строк – заинтриговать меня. "Михаэль! – обращается ко мне, а я подался от неё, и она уже обращается к спине: – ты не хочешь говорить со мной?" Несколько шагов – от неё и ещё шаг – за угол, здесь тоже можно ждать вертухая, они мне доверяют.
Что-то происходит за моей спиной: решают, пишут. И обходятся без меня: после шести часов в предбаннике меня вернули в камеру. Только вернули, зовут на выход. Объясняю человеку, который стоит в двери, что без бумаги, которую видел сейчас в суде, не выйду. Человек схватил меня за плечо куртки и вышвырнул из камеры в коридор. Там он громко крикнул:
- Он у меня не выйдет из камеры?!
- Кому кричишь? – спросил его.
- А вон тому, – махнул рукой вдоль пустого коридора. И пошёл. И мял другой рукой плечо руки, которой вышвырнул меня, крутил его и морщился.
Он был за главного в специальном рейсе в психушку.