На другой день Олоферн приказал всему войску своему... подступить к Бетулле, занять высоты нагорной страны и начать войну против сынов Израилевых (Книга Юдифи, 7,1).

1. Крепость.

 Против великого царя Вавилонии Навуходоносора восстала Иудея. И послал он своего лучшего полководца Олоферна привести в покорность мятежную землю. На равнине Ездрелонской   солдаты его выжгли колосящиеся нивы, истребили стада овец и волов, разграбили поселения, убивали мужчин, насиловали женщин. Затем Олоферн через узкий проход в горах повернул к Иерусалиму.

Здесь некогда собирала пророчица Девора, «мать во Израиле», галилеян против армии ханаанеев. Здесь сражался и погиб царь Саул со своими сыновьями.
Здесь всюду видны были развалины заброшенных укреплений, заросшие шиповником, олеандром и миртом. А у спуска в Ездрелонскую долину стояла пограничная крепость Бетулла. Она прикрывала проход и обойти её было невозможно. Хорошо была защищена крепость - рвом, валом и стеной из нетесаных камней высотою в 15 локтей. Желтеет пшеница, белеют кубики домов, вознесся а небо пик горы Фавор. А над всем – раскаленное голубое небо, пылающее солнце и  звенящий зной.

   В крепости столпотворение: шум, крики, плач... Непрерывным потоком идут беженцы, гонимые армией Олоферна. Восковые, с черно-провалившимися ямами вместо глаз, в рваной, пропахшей потом и кровью одежде, медленно тащатся они к крепости. Одни - молча, мучительно передвигали опухшие, разбитые в кровь ноги, другие - бежали, боясь. что ворота крепости вот-вот закроются, крича что-то непонятное хриплыми, срывающимися голосами. Грохотал настил моста, прыгали доски - нескончаемо едут и идут беженцы, теряясь в облаках пыли. Постепенно заполняются площади, улицы, переулки. Последним вошел в крепость небольшой отряд разведчиков, посланный комендантом. почти весь был он изрублен конниками Олоферна. Спаслись человек пятнадцать. Безногие, безрукие, с раздробленными костями, грязно обмотанными кровавыми тряпками, не спуская горячечных глаз с крепостных стен, будто вдруг стены эти исчезнут, прошли они в ворота. Последним, спотыкаясь,  шел Алон, их командир. Как раненая птица над сухим колодцем, он хрипел: - Пи-ить... пи-ить... пи-и-ить.... В клочьях одежды, равнодушно переставляя мертвые ноги, ничего не видя перед собой горячечными глазами и крепко сжимая в руках короткий меч: - Пи-и-ить... пи-и-ить... Молодая женщина, босая, простоволосая, с лицом, искаженным невыносимой мукой, бежала за ним: - Сейчас, сейчас дойдём, напьёмся... А он, не слыша её: Пи-и-ить, пи-и-ить... У порога своего дома он страшно захрипел и упал на землю. Изо рта - кровавая пена... Из дома выбежала его мать.

   - Алон! – закричала она и упала на колени перед умирающим, - Алон! Руфь, воду, быстрее...

Молодая простоволосая женщина бросилась в дом. Но Алону вода была уже не нужна. Медленно застывало его лицо. Расплавленным блеском нестерпимо сияет солнце. В  сверкающем  зное парит коршун.

   Накатились полки Олоферна. Целый лес копий ощетинился у стен крепости. Комендант Озия приказал закрыть ворота. Олоферн на боевой колеснице, объехал стены Бетуллы, приказал осадить крепость двумя когортами и охранять, как зеницу ока, источники вод под Черной скалой. Чтобы и мышь не смогла напиться оттуда! – так сказал Олоферн и начальник ассирийской когорты как эхо повторил его слова. Основные войска Олоферн увёл вниз, в долину Ездрелонскою.

   2.Бунт.

   Через месяц начался невыносимый голод и жажда. Убили всех собак, всех баранов и коз. В сумерки жители бродили вдоль старых укреплений и собирали между камнями травы и цветы, которые потом кипятили в вине; вино стоило дешевле воды. Удивленно плавают в сверкающем зное, прислушиваясь, рыжие коршуны-стервятники.

В облаках пыли, задыхаясь, потонули дома и улицы Бетуллы. Отовсюду многоголосо несется говор, гул, лязг железа, детский плач. Будто громадный невиданный улей, потерявший матку, гудит нестройным больным гудом. Сколько глаз хватает, все улицы и все переулки от края до края заставлены повозками, ослами, мулами, быками.

   А вокруг все шире растекается людское море - седобородые старики, женщины с измученными лицами, тощие ребятишки... И все это тонет в громадной, все заливающей массе вооруженных людей в рваных рубахах, в вылинявших плащах, в грязных бурнусах. Возле дома коменданта крепости собрались десятские, пятидесятники, сотники. Комендант Бетуллы  Озия показался в дверях своего дома. Оглядел толпу и спросил: - С чем пришли вы к дому моему? Из толпы вышли двое из старейшин  города - Хаврина и Хармина. И сказал Хармина: - Вот уже двадцать дней войско вавилонское держит в осаде Бетуллу. Даже мышь не может выскользнуть к источнику вод, чтоб напиться. Нет воды. Взгляни, Озия, люди умирают от жажды. Сказал в ответ Озия: - Вижу я людские страдания, сам страдаю вместе со всеми. Но что я могу сделать?

И все закричали разом. - Вот, что ты можешь сделать, Озия: открыть ворота города и просить Олоферна пощадить наши жизни.

Озия взобрался на огромный камень у двери дома и закричал: Послушайте меня! Не могу сдать я города! Царь... Его голос, столь же крохотный, как и он сам, потух в разноголосой толпе. Потух перед тысячами устремленных на него глаз.

   - Пошел к черту!.. – закричал кто-то в толпе. 

   – То же мне, комендант!..

   Человеческое море заговорило разом. Разобрать, кто и что кричал было невозможно. Недалеко от Озии стоял его оруженосец Игаль, высокий молодой человек, с неотразимо красивым лицом, выкованный точно из бронзы, со сжатыми четырехугольными челюстями. Из-под бровей, как два кинжала, посверкивают ничего не упускающие, серые глаза. А с камня небольшой человек с огромной смешной бородой, надсаживаясь, кричал: - Да подождите, выслушайте!..

   - Надо нам тебя слушать! Пошел к черту!

   Шум и брань потопили его одинокий голос. Среди моря рук, среди моря голосов поднялась исхудалая, длинная, сожженная солнцем и работой, горем, костлявая женская рука. Замученный женский голос завопил: - И слушать не будем. Ты вот моего ребёнка напои! Нет воды, как держаться? Корова была, так и та вчера издохла без воды... Исступление забушевало над толпой. Каждый кричал свое, не слушая других.

   – Хлеб на поле неубранный стоит, весь погибнет, теперь – я, значит, в рабство?

   -  Говорят, через подземный ход можно в горы уйти!

   - А почему нам новой одежды не выдали! Старая – вся расползлась! В чём воевать? Без одежды на девке лежать удобно, а не воевать!

   - Да даже и в одежде – против вавилонцев разве пойдёшь? На каждого иудея сто вавилонских солдат...

   - Тем более, у них – колесницы...

   – Нечего было войну и затевать...

   - Вы это всё завели, вы... Иерушелайм затеял, а мы – отвечай! Дома сидели, хозяйство было, а теперь...

   - Завели, - густо отдались солдатские голоса, темно колыхнувшись копьями. - Куда ж мы теперь?!

   Игаль стоит у камня, стиснул железные челюсти и смотрит в толпу острыми, как кинжал, серыми глазами. Над толпой непоправимо проносится: - Прода-али! Этот голос услышали все, а которые и не расслышали, так догадались. Судорога побежала по толпе, и стало тесно дышать. Высоко метнулся истерический женский голос, но кричала не баба, а маленький стражник с птичьим носом, с огромным, не по нему, копьём. - Торгуют нами, как скотиной дохлой!.. Из толпы,  расталкивая её локтями, молча к камню пробирается невысокий человек с крысиным, слегка прихваченным оспой лицом, с маленькими, злобно-колющими глазками. Он продирался, не спуская глаз с кучки командиров, зажимая в руках злобно сверкающее короткое копье. "Кончено!.. Сейчас начнётся!" – подумал Игаль. Оглядел бушевавшее человеческое море. Человек с крысиным лицом, наконец выдрался из толпы, в два скачка очутился около камня и, все так же молча, широко размахнулся копьем. Игаль, нагнув голову, схватил копье и резко ударил человека с крысиным лицом плечом под подбородок. Из толпы к камню продиралось еще несколько человек с безумно разинутыми глазами, судорожно зажимая копья. Игаль, тоже молча, выхватил меч... На его квадратной челюсти заходили желваки. Он стал выкрикивать страшные проклятья. Потом ударил напиравшего на него человека мечем. Тот упал. Кровавый ручей побежал по густой пыли. К нему со всех сторон прорывалась комендантская сотня - преданные ему люди. Вертели над головой мечами. Железо визжало, образовывало голубоватый круг. Это сразу успокоило. Отхлынули. Смолкли. Все головы повернулись к Игалю. Разжал железные челюсти и тяжело, медленно заговорил: - Видали? И толпа мрачно: - Не слепые. - Слыхали? Мрачно: - Слыхали. Дурачьё!  Нам теперь некуда податься. Везде - смерть. А у нас ни одного часового, ни одного дозора. Начальников – полно, а распорядиться некому. И лучшего не нашли – друг с другом сцепились! Вот уж Олоферн обрадуется, если узнает.

     - Может быть, его лазутчики нас и стравляют! это еще посмотреть надо! – Крикнул кто-то из толпы.

    - Очень даже может быть! - тяжело сказал Игаль. Толпа зашумела.

Но снова выступил вперед Хармина. И сказал: - А все ж  без воды не...

Взмахом руки Азия остановил его. - Молчи, старик! Я не сдам город! Говорю вам, вся надежда на небо!

-  Взгляни на нас, Озия, - закричала какая-то женщина с испепеленным солнцем лицом. - Взгляни на детей наших! Сколько нам ждать чуда? Когда Господь пошлет его?

    - Этого я не знаю, не пророк. Но Иерусалим обещал прислать войско. Дайте мне пять дней сроку. Пять дней и пять ночей! И если Господь отвернулся от нас, то нам останется уповать лишь на милость победителей!

    И, повернувшись, Озия скрылся в своем доме. Игаль встал перед дверью с обнаженным мечем. дом оцепила комендантская сотня. толпа с глухим ворчанием побитой собаки начала расходиться.

3. Юдифь

Юдифь сидит перед спящим внуком , которого назвали в честь прадеда Мерари. Мягко пролетела сова. Беззвучно запорхали нетопыри. Тишина пахла жасмином и шиповником. Немолчный шум ветра в кронах деревьев нагоняет не то дрему, не то смутные воспоминания. Вся жизнь стоит, как тень, и никуда не уйдешь, стоит, молчит, вроде и нет ее, а она - вся здесь. И начала она рассказывать свою жизнь своему внуку, своему солнышку.

Отец мой был начальником дворцовой стражи при царе Иошии. С четырёх лет отец отдал меня на попечение своего оруженосца Узиила. Воспитатель мой ходил со мною в конюшни, сажал на лошадей, махал мечем перед  моими глазами, а я хлопала руками и счастливо смеялась. Вечером он пел мне старинные военные песни времен царя Давида. Я слушала его и сладко засыпала. Только сонную и можно было отнести меня в комнату матери. Я ничего не забывала из того, чему научилась, находясь беспрестанно с царской стражей. Дома я  бегала и скакала по всем направлениям, кричала во весь голос команды: «Вперёд! Заезжай! С места!» Тетки мои хохотали до безумия, а мать все это приводило в отчаяние. В двенадцать лет я научилась седлать и расседлывать коня, свирепо размахивать тяжелым копьём, бешено вертела над головой мечем.

   Когда мне было тринадцать, отец купил Кармеля, арабского жеребца, почти неукротимого. Отличный наездник, отец всё-таки не смог подчинить своей воле это чудное животное. И тогда все мои желания сосредоточились на этом коне.  Я давала ему хлеб и соль, доставала украдкой в царских конюшнях, где все конюхи меня знали и любили, отборный овёс и насыпала ему в ясли; гладила его, обнимала, целовала в мягкие мокрые губы, и, наконец, достигла того, что неприступный конь ходил за мною, как овечка.

   Каждый день я вставала до зари и, пока все спали, бежала в конюшню. Кармель встречал меня радостным ржанием. Я выводила его на двор, забиралась на коновязь, с неё садилась на коня и, держась за гриву, скакала по всему обширному двору, ничего не боясь. Случилось один раз, что забава эта прервалась приходом Узиила, который, вскрикнув от страха, попытался остановить галопирующего Кармеля, но конь, закрутив головой, взвился на дыбы. Узиил от ужаса  потерял голос. Я усмирила Кармеля, трепля и гладя его рукой. Он пошел шагом и остановился. Я осторожно сползла на землю. Узиил бормотал сквозь зубы, что скажет всё отцу. Я умолила его молчать и сама повела Кармеля в конюшню. К удивлению Узиила, дикий конь послушно шел за мною и легонько брал губами мои волосы.

   С каждым днем я делалась всё смелее. Я готова была в полночь идти на кладбище, в сад, в пещеры, хотя мне так же, как и другим детям, бабки и тётки рассказывали о злых демонах пустыни, мертвецах и разбойниках. Но ничего этого я не боялась, и даже очень хотела бы попасть к разбойникам, демонам или приведениям...

Как только наступала ночь и в комнатах гасили огни, я вставала, одевалась, вылезала через окно, бежала в конюшню, брала Кармеля и выезжала через узкий переулок к Вифлеемской дороге. Там, не боясь никого, я пускалась вскачь. При первом признаке зари я возвращалась домой, ставила Кармеля в конюшню и, забывая раздеться, засыпала.

   Мне наступал уже четырнадцатый год, я была высока ростом, тонка и стройна. Белая кожа, живой румянец, блестящие глаза довершали дело. Зеркало говорили мне, что я хороша собою. Тогда ко мне и посватался Манассия, друг отца, поставщик овса, ячменя и пшеницы для царских конюшен, человек богатый, владевший обширными полями в Галилее. с ним переехали мы в эту проклятую дыру, в Бетуллу. Прожили мы с ним недолго. Только успела я ему принести первенца моего, Алона моего, кровь мою, как Манассия умер. Умер во время жатвы ячменя. Он стоял в поле близ вязавших снопы, зной пал на его голову, он слег в постель и умер. В этом вот самом доме. А через восемнадцать лет и ты, птенчик, мое сокровище, выклюнулся на свет. И теперь ты – это всё, чем я живу и дышу. И я не дам тебе погибнуть, воробышек мой, не дам! Хватит! Сына моего убили вавилоняне, десять лет назад они же убили отца моего и Узиила, моего воспитателя. Хватит!

Утром, как всегда, пришла служанка и  рассказала о городских новостях, о том, что Озия обещал сдать город через пять дней, если не подоспеет помощь.

 Выслушав рассказ, Юдифь побледнела.

   - Этого не будет! –  сказала она так тихо, что служанка не расслышала. И  повелительно добавила: - Скажи Озии, чтобы вечером пришел ко мне! Вместе с Игалем.

   Вечером, как только стемнело, к Юдифи пришел Озия в сопровождении Игаля. Гостям подали драгоценные  в те дни вино и гранаты.

  Долго сидели молча. Наконец Юдифь сказала:

- Сдаёте город?

- Ты видишь, что происходит в городе? Все беженцы против нас! Все старейшины против нас. Игаль считает, что среди беженцев – вавилонские лазутчики. Что я могу сделать?

 - Схватить зачинщиков!

 - У меня лишь комендантская сотня, остальные переметнулись на сторону старейшин города! Сегодня они отступили, завтра – не отступят! Ты их знаешь!

 - Проспал ты гарнизон, Озия! Я давно говорила тебе. А ведь сдашь крепость – откроешь дорогу на Иерусалим. Зачем погиб мой сын? И зачем погибли мой отец с Узиилом? И зачем должны решать эти мерзавцы - Хаврина и Хармина - судьбу внука моего?

Острая боль пронзила сердце Юдифь, она закрыла лицо руками. Скорбное молчание повисло в комнате. И вдруг Юдифь подняла голову и запела.

- Опустели дороги Израиля и не ходят люди путями прямыми. Жалкая земля! Нет у тебя прежних могучих защитников, мужей силы и славы! Не стало обитателей в селениях наших, не стало, доколе не восстала я, Девора, доколе не  восстала я, мать во Израиле!

Юдифь пела военную песнь на старинном галилейском наречии, которое гости её едва понимали. Они старались схватить на лету древние рассказы о воинской доблести, мелькавшие перед их воображением как призраки в облаках.

Внезапно Юдифь прервала песнь.

- Раз мужчины не в состоянии защитить своих женщин и детей, - сказала она презрительно, -женщины должны спасти сами себя. Ждите меня завтра у городских ворот в полночь. Всю стражу отошлите в другое место. И чтобы про это никто не знал, ни единая душа!  Только мы трое!

- Что ты задумала?

- Узнаете завтра в полночь!

4. Бешенная скачка в ночи

Юдифь сняла меч отца со стены, вынула его из ножен, поцеловала клинок и упала на колени. Ей казалось, что отец и Узиил, ласково улыбаясь, благословляют её. «Не даром, видно, я тебя воспитывал!» – говорит Узиил. Заболело сердце и она впервые в своей жизни заплакала. Когда боль немного утихла, Юдифь встала, скинула свое вдовье платье, одела обычную одежду крепостного стражника, заложила кинжал за кушак, подобрала свои чудесные волнистые волосы, закрепила гребнем и заколками, и одела шлем. Сильный шелест листьев и храпенье лошади дали ей знать, что конюх подвёл к дверям дома коня, которого она, в память о своём первом любимце, тоже назвала Кармелем.

 Дверь дома затворилась за ней. Подумала: Навсегда!  Город медленно спускался вниз, улицы его пустели. Луна поднималась над городом, заблестели на домах и садах белые пятна,. стали появляться странные  тени, скользившие во мраке. Всюду черный бархат и тишина. Только одно наполняет темноту – высокие кипарисы покачиваются с тихим скрипом. Прямо на земле, везде, где только можно было, лежали беженцы. Медленно угасали костры, пока совсем не пропали их золотые вспышки. Ослы, мулы и верблюды мерно и звучно жевали свою жвачку.

Незаметно Юдифь доехала до Нижних ворот. Около небольшого костра на корточках сидели Озия, Игаль и начальник приворотной стражи Хевер, похожие при красноватом освещении на демонов пустыни. Увидев её, они медленно поднялись. С удивлением и страхом смотрели на всадника в боевом  облачении.

- Что ты задумала, Юдифь? – тихо спросил Озия.

- Спасти город! – высокомерно ответила Юдифь.

- Но Юдифь... – сказал Игаль и голос его прервался...

- Откройте мне ворота! – повелительно сказала Юдифь.

Тяжелые створы ворот были полуоткрыты. Выехав за ворота, она остановилась, взглянула еще раз на прекрасный и величественный вид, открывающийся в свете полной луны. За крепостной стеной тяжелыми изломами далеко протянулся горный хребет, над которым - совсем близко - висели крупные звезды. Неумолчно звенел пенисто-клокочущий источник холодной горной воды, бьющий из скалы. Внизу сверкала золотая цепочка огней передовых вавилонских постов. Медленно выдохнув, Юдифь подумала: - А ведь, может быть уже через несколько мгновений меня не станет! Странно... Как это – меня не станет! С места пустила Кармеля галопом и вмиг исчезла в бархатной тьме.. Без разбора скакала  она по кустам, буграм и рытвинам. Кармель, горячий, заносчивый конь, рвался из-под неё. Услышав топот лошадей, оглянулась и увидела скачущих за собой десяток ассирийских конников, старавшихся достать её копьями. Миновав бугры и ямы, Кармель, как бурный вихрь, унес её от преследователей. Она проскочила дубовую рощу и выехала на пашни, на крупное и твердое жнивье, и там увидал волка. Скосив набок голову, волк подбористой рысью пробежал совсем близко. Она заметил -- в хвосте репейники, а один бок в рыжей глине. Дернула руку к мечу. Волк сделал высокий и большой прыжок. Она взмахнула мечем...

(Продолжение следует)

AI&PIISRAEL