8

Жид с утра в этот день не представлял того ужасающего отчаяния… Правда, что он и теперь завывал, метался и дергался "на резинке", но сравнительно со вчерашним это было  спокойнее.  Это,  может быть, до известной степени объяснялось тем, что он утром сбегал на постоялый двор, где содержались рекруты, и  издали  посмотрел  на  сынишку.  Но  когда интролигатора посадили в сани, приступы отчаяния с ним опять  возобновились, и еще в сугубом ожесточении. Он, говорят, походил  на  сумасшедшего  или  на упившегося до безумия; он  схватывался,  вскакивал,  голосил,  размахивал  в воздухе руками и  несколько  раз  порывался  скатиться  кубарем  с  саней  и убежать. Куда и зачем? – это он едва ли понимал…

И вот – судьбоносная сцена.

Это было в самый превосходный,  погожий  день.  Покойный владыка Филарет тогда уже был близок к закату дней и постоянно  прихварывал…

Выйдя на короткое, вероятно, время вздохнуть мягким воздухом прекрасного дня, митрополит был без клобука и всяких других знаков своего сана – по-домашнему, в теплой шубке и мягеньком колпачке...

Ему тепло и мягко – в его ангельском мире, о котором сказал знаменитый украинский поэт Шевченко:

"Высоко, высоко, за синии хмары (тучи),

Нэмае (нет) там власти, нэмае там кары,

Там смиху людського и плачу нэ чуть...

И вот владыке докладывают.

Митрополит слушал, не обнаруживая никакого внимания и прищуривая прозрачные, тогда уже потемневшие веки своих глаз, и все смотрел на крышу одного из куполов  великой  церкви, по которому на угреве расположились голуби, галки и воробьи. По-видимому, его как будто очень занимали птицы, но когда Друкарт (человек, помогавший в этом деле) досказал ему историю – как наемщик обманул своего нанимателя, он тихонько улыбнулся и проговорил:

Ишь ты, вор у вора дубинку украл, – и, покачав головою, опять продолжал смотреть на птичек.

Вот так!  Для "его святейшества" любой еврей – изначально вор, а еврейский ребенок, соответственно, – дубина! И весь подвиг "святейшего милосердия" – предпочесть из двух мошенников меньшего! Классический, фундаментальный "священный" антисемитизм христианства! Воистину, все одинаково нас, жидов, любят – от собаки до митрополита; но иногда и пожалеть могут – каждый по-своему!

…И вдруг  неожиданно  перевел  глаза  на  интролигатора,  который, страшно беспокоясь, стоял немного поодаль перед ним в согбенной позе...

Слабые веки престарелого владыки опустились и опять поднялись, и нижняя челюсть задвигалась.

 – А? что же мне с тобою делать,  жид?! – протянул он и добавил вопросительно: – а? Ишь ты, какой дурак!

Дергавшийся на месте интролигатор, заслышав обращенное к нему слово, так и рухнулся на землю и пошел извиваться, рыдая.

– Не достоин он крещения (тот плут-портной)... отослать его в прием, – и с этим он в то же самое мгновение повернулся и ушел в свои покои.

Слова утешения или сочувствия не нашлось, конечно, для жида, извивающегося перед ним на земле (не считая ласкового "дурак"). "Святому лицу" неприлично даже было бы обнаружить человеческие чувства к жиду перед находившимися перед ним христианами! В то же самое мгновение повернулся и ушел в свои покои. Спасибо и на том.

Апелляции на этот "владычный суд" не было, и все были довольны… "Недостойного" крещения хитреца привели в прием и забрили, а ребенка отдали его отцу. Их счастьем и радостью любоваться было некогда; забритый  же наемщик, сколько мне помнится, после приема окрестился: он не захотел потерять хорошей крестной матери и тех тридцати рублей, которые тогда давались каждому новокрещенцу-еврею.

Значит, все-таки достоин крещения, вопреки постановлению владыки, – достаточный мерзавец для столь "святого дела"! Интересно, потребовали ли у него для начала вернуть несчастному его деньги? Держи карман; на это тех тридцати рублей бы не хватило, и с таким условием "святая вера" ему двести лет не нужна! Ну, так хотя бы попросить прощения у того, кто был им ограблен, одурачен и, что называется, без ножа зарезан, – и без того обошлось прекраснейшим образом…

Их (отца и сына) счастьем и радостью любоваться было некогда… Почему же? Много времени это бы не взяло; как мы узнаем в рассказе чуть позднее, сынишка-то сам собою после вскоре умер, заморили  его, говорят, ставщики, и жена померла…

Ну, и что он выиграл, этот жид, от превеликого "владычного милосердия"? То же, что и некий больной из другой повести все того же Н. С. Лескова ("Кадетский монастырь"). Доктор подходит к его постели и спрашивает: что у него? Отвечают ему: безнадежен (кишечник не работает). – Касторовое масло давали? – Давали. И еще там что-то спросил: давали? – Давали. – А кротоновое масло? – Давали. – Сколько? – Две капли. – Дать двадцать! Зеленский (другой, младший врач) только было рот раскрыл, чтобы возразить, а тот остановил: – Дать двадцать! – Слушаю-с. На другой день спрашивает: – А что больной такой-то: дали ему двадцать капель? – Дали. – Ну, и что он? – Умер. – Однако проняло? – Проняло. – То-то и есть!

Такое вот еврейское счастье. "Проняло" – сынишка помер дома, в постели, а не на большой дороге… Для жида и такого счастья довольно, и такой ласки. Таковыми для него оказались благоуханный цвет и дивная сила прелести христианского бытия… Только и осталось ему, "обласканному", испробовать их на себе до конца. Сломленный переплетчик крестился.

Есть такой полицейский прием: подозреваемого "обрабатывает" как следует сначала "злой следователь", а за ним приходит черед "доброго". Оба они – две части одного целого и вдвоем добиваются гораздо большего, чем каждый в отдельности. Восхваляемый автором владыка является в конце, как "добрый следователь", – и вот результат. До него был еще совершенно раздавленный, но еврей; после него же – ничто: и не гой, и не еврей.

Выкрест… Объект ненависти с двух сторон, как учит история, – хоть в Испании, хоть в России, – где угодно. В Испании их величали официально "конверсо", что значит "обращенные", а по-народному – "мараны", то есть "свиньи". Отношение к ним во Франции – не лучше; знаменитый писатель Стендаль замечательно описывает в своем романе "Красное и черное" уничтожающее презрение, которым обливают аристократы богача-выкреста графа Талера, купившего свой титул. Дело Дрейфуса пока еще впереди. В России же выкрест перед крещением пребывает, как пишет Лесков, "под особым покровительством закона" и даже тридцать рублей получает, но со стороны народа, среди которого ему теперь жить надо, отношение к нему всегда одно: "жид миняе виру, як цыган кобылу" – за тридцать сребреников… И еще: "жид крещеный – как конь леченый, как вор прощеный"…

9

А теперь пришло время исполнить обещание, данное в начале нашего повествования. Перед нами описание того же явления – "жидовского набора" – глазами другого русского писателя, А. И. Герцена: что ждало тех еврейских детей, которым не повезло с "владычным милосердием", после того, как набранная партия выступала в поход и оставляла родное местечко?

Отправляясь в ссылку из Перми в Вятку, Герцен встретил добродушного пожилого офицера, сопровождавшего партию кантонистов. На вопрос: "Кого и куда вы ведете?" тот ответил:

– И не спрашивайте, инда сердце надрывается; ну, да про то знают першие (то есть начальство), наше дело - исполнять приказания, не мы в ответе; а по-человеческому – некрасиво.

– Да в чем дело-то?

– Видите, набрали ораву проклятых жиденят с восьми-девятилетнего возраста. Во флот, что ли, набирают – не знаю. Сначала было их велели гнать в Пермь, да вышла перемена – гоним в Казань. Я их принял верст за сто. Офицер, что сдавал, говорил: "Беда да и только, треть осталась на дороге" (и офицер показал пальцем в землю). Половина не дойдет до назначения, – прибавил он.

– Повальные болезни, что ли? - спросил я, потрясенный до внутренности.

– Нет, не то, чтоб повальные, а так мрут, как мухи. Жиденок, знаете, эдакий чахлый, тщедушный, словно кошка ободранная, не привык часов десять месить грязь да есть сухари... Опять – чужие люди, ни отца, ни матери, ни баловства; ну, покашляет, покашляет - да и в Могилев. И скажите, сделайте милость, что это им далось, что можно с ребятишками делать?

Привели малюток и построили в правильный фронт. Это было одно из самых ужасных зрелищ, которые я видал, – бедные, бедные дети! Мальчики двенадцати, тринадцати лет еще как-то держались, но малютки восьми, девяти лет... Ни одна черная кисть не вызовет такого ужаса на холст.

Бледные, изнуренные, с испуганным видом, стояли они в неловких, толстых солдатских шинелях со стоячим воротником, обращая какой-то беспомощный, жалостный взгляд на гарнизонных солдат, грубо равнявших их; белые губы, синие круги под глазами показывали лихорадку или озноб. И эти больные дети без уходу, без ласки, обдуваемые ветром, который беспрепятственно дует с Ледовитого моря, шли в могилу...

Я взял офицера за руку и, сказав: "Поберегите их", бросился в коляску; мне хотелось рыдать, я чувствовал, что не удержусь...

Тот офицер спрашивает, "что это им далось, что можно с ребятишками делать?" Да что же еще – конечно же, крестить, в том и была вся цель этой фараоновой войны с детьми!

Такова она, "религия любви"; всех соединила в пестром "братстве во Христе" – от изверга-царя до последнего высеченного солдата или крестьянина, и далее – до насильственно крещеных "жиденят", живых и рассеявших кости свои по необъятным просторам империи…

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Наверное, скажут: зачем вспоминать о делах давно минувших теперь, через 180 лет? Чтобы знали мы себе цену – еврейству своему, за которое так дорого заплачено! Это – во-первых.

А во-вторых – по той причине, что ныне к нам, евреям, вновь зачастили "спасители" – апостолы "религии любви", одержимые зудом крестительства не меньше императора Николая Павловича, его чиновной свиты и экзальтированных светских дам прошедшей эпохи, – но только с иным оснащением, с новым орудием ловли: с Маген-Давидом вместо креста на шее! Вот уж действительно – "креста на вас нет"! Да что же вы своего бога-то предаете? Он же не на Маген-Давиде был распят, а на кресте! Вам стыдно за него? За свой двухтысячелетний символ??? Боитесь, что при виде его у еврея воспоминания проснутся, даже у самого замороченного и от еврейства своего далекого? Маген-Давид на ваших шеях – символ шутовства, предательства и лжи! Да, конечно, ничего не поделаешь – времена изменились, еврея сегодня так просто за волосы в купель не потащишь, как тех несчастных детей! Вот потому-то – и новый маскарад, и новые костюмы! Увы, чем сегодня не торгует шулерская шушера: кто чужой квартирой, а кто – чужими символами…

Христианская религия воспевает мучения одного человека (которого они считают богом, но в любом случае – его одного) на кресте в течение нескольких часов. И это давало им моральное право мучить, приколачивать к кресту своей веры весь наш народ, миллионы людей, включая маленьких детей, и не на несколько часов, а почти на два тысячелетия! За что же?

На заре новой веры, когда пламенные проповедники ее взывали к народам, те, бывшие все как один идолопоклонниками, с большей или меньшей охотой принимали ее взамен своих истуканов (крещение Руси, кстати, производилось насильственно и взяло немало времени). Но у нас, евреев, к тому времени уже почти полторы тысячи лет не истуканы были, а самая главная книга в мире, Книга книг, которая наставляла и наставляет нас трем важнейшим вещам.

Первая из них: «Сыны вы Г-споду, Б-гу вашему» (Дварим, 14:1). Сказано это на тех самых страницах, где говорится о прошлых, к тому времени, и будущих грехах наших, о которых Он знает наперед, и наказаниях за них; и тем не менее – сыны, и это – мы, и только мы, даже когда грешим! Он наказывал (их за грехи) то домашними несчастиями, то пленом и рассеянием, но, однако, Он никогда не отнял от них надежды Отчего прощения!

Вторая: «Познай же сегодня и положи на сердце Твое, что Г-сподь есть Б-г на небесах вверху и на земле внизу; нет другого» (там, 4:39). Нет другого – ни на небе, ни на земле! И даже если однажды объявят кого-то другого "сыном" вместо нас, истинных Его сыновей, – он будет разом и "сын другой", и "бог другой", ложный и запрещенный нам!

Третья: «Если появится в среде твоей пророк или сновидец, и представит тебе знамение или чудо… чтобы сказать: пойдем за богами иными… То не слушай… ибо испытывает вас Г-сподь, Б-г ваш…» (Дварим, 13:2 – 4).

Ясно как день, что мы никоим образом не могли принять новую веру! И это не грех был, а великая наша заслуга, ибо именно этим евреи доказали, что знак перста Божия, который видел Вольтер, положен на них недаром… Недаром, ибо не смыли его с себя принятием новой, ложной веры…

Да, таков наш ответ врагам, старым и новым, с которыми мы столкнулись на этой, вновь обретенной родной земле: судьбой евреев занимался сам Б-г, наш единственный Б-г, – и занимается ныне, как прежде, и нет у нас другого! Мы – не отверженный род; в этой критической точке был и есть весь наш двухтысячелетний спор с врагами!

Евреи доказали, что знак перста Божия, который видел Вольтер, положен на них недаром. Доказали тогда – докажут и ныне.