Глава IX.
В КОМНАТЕ ПЕРВОГО

— Приветствую тебя, Вигор, итебя, Белый Орел, — произ­нес Одинокий Пилигрим, поднимаясь из-за стола. — Я рад, что вы пришли. Пришлось долго ждать.
— Вот я привел его, как и обещал, — сказал на это Вигор.
— Это тот человек, на которого я возлагаю все наши надежды.
Одинокий Пилигрим неотрывно смотрел в глаза Жана не­мигающим взором. В^его стальных глазах он не увидел ни стра­ха, ни ложной страсти, ни чванства.
— Да,он как раз тот, кто нам нужен, — согласился старый воин.
— Желаешь остаться с ним один на один? — быстро спро­сил Вигор.
— Да.
— Я приду часа через два,— сказал Вигор и вышел при­крыв за собой дверь.
Жан окинул любопытным взглядом комнату. В ней ничего не было кроме стола и двух кресел. На столе горела большая красная свеча почти одного цвета с одеждой Одинокого Пилигрима.
Воин сел в кресло напротив Жана и еще раз пытливо по­смотрел ему в глаза.
— Ты хорошо знаешь теорию осей пространства?
Жан кивнул.
И ты мог бы объяснить все, что касается этого вопроса?
Жан кивнул второй раз.
— Перед тобой бумага и чернила с перьями, — сказал Оди­нокий Пилигрим, нарисуй, как ты это знаешь и видишь.
Жан обмакнул перо в чернильницу и принялся за дело. Че­рез минуту он подтолкнул рисунок к Одинокому Пилигриму. Это выглядело так:

— Ты имеешь весьма неточное понятие об осях в некото­рых моментах, — заметил Одинокий Пилигрим, посмотрев на рисунок. — почему, например, оси D,H и Z у тебя направле­ны?
— Потому, что время — вектор, и оно движется в одном направлении, — уверенно сказал Жан.
— Ты так думаешь?-— усмехнулся Одинокий Пилигрим.
— А вот я думаю иначе. Я не буду сейчас тебе доказывать свою правоту, но со временем ты сам убедишься. Время является вектором лишь для космических страyников, которые бороз­дят вселенную, питаясь космической пылью. Это для них вре­мя бежит в одном направлении. А для сэра Дэвила возможно и возвращение в прошлое.
Жан молчал.
— В реальной жизни это возможно и для человека, но не для всякого. Это можно сделать ценой своего здоровья и еще более неимоверного скачка вперед, но реально. И в этом ты тоже еще успеешь не раз убедиться.
— Но почему?
Потому, что пройденный путь всегда больше кратчай­шего расстояния. Лишь в идеале возможно их теоретическое равенство. Но в этом мире нет идеальной плоскости, которая неизменно будет являться составной частью идеала. Ведь со­гласись — мы часто возвращаемся к прошлым истинам, хотя в жизни их применение возможно лишь с известной долей оговорок. Все новое зачастую является хорошо забытым старым, просто несколько иначе представленным.
— Но ведь все на этой Земле неповторимо — от человека до его составных! — возразил Жан. — И на этот счет не может быть принципиальных споров. Ведь сэр Дэвил предполагает
неповторимость всего!
— Разумеется, — кивнул Одинокий Пилигрим, — но толь­ко в той или иной мере. Разве не все мы носим звания человека и не все мы имеем сходные черты всего, что у нас есть? А можно ли нам ручаться, что мы — первая цивилизация во вселенной, или хотя бы на нашей ничтожной планете?
Жан не нашелся, что ответить.
— Я уверен, мы в целом повторяем историю их развития, — продолжал Одинокий Пилигрим, — хотя у всего есть свои осо­бенности. Даже если все сделано дважды с одинаковой точностью, имеет ли этот мир шанс оставить все на своих местах?
— Разумеется, нет, — согласился Жан.
Этот мир полон движения. Ничто в мире ни на мгнове­ние не остается прежним. Кто-то идет вперед, кто-то назад, а кто-то пытается стоять на месте. Возможно ли последнее?
— Только в той или иной мере, — твердо сказал Жан.
— Итак! — довольно улыбнулся Одинокий Пилигрим. —Мы пришли к тому, что в этом мире все относительно. Самое мельчайшее, что может разглядеть человек, он считает в иде­але копией друг друга. Но это не так, ведь зрение его несовер­шенно.
— Для одних людей, — продолжил Одинокий Пилигрим, — система случаев является закономерностью, а закономер­ность есть ни что иное, как среднее значение относительностей. Сэр Дэвил не может быть лишь тем, что называют вы­сшей материей. В противном случае при жизни с ним было бы невозможно соприкоснуться. И именно это я намерен тебе предложить.
— Но что же тогда он есть?
— Он крайне неоднозначен, как весь этот мир. Он может обернуться смертью и рождением, птичьим полетом и дождем, любовью и ненавистью, ошибкой и великой мыслью. Стоит далее продолжать? Я думаю, нет. Ты спросил, от чего исходит вера человека. Здесь стоит подумать. Первое — относитель­ность всего вокруг и умение все это видеть. Слепой видит толь­ко ночь и не может сказать то, что скажет на какой-то случай зрячий. И те, кто отказываются видеть — упрямцы, от кото­рых отвернулась их природа в результате их лени, нежелания мыслить и воплощать свои высшие мысли в реальность. Неве­рие будет ограничено в своих действиях, а вера — нет. Ведь даже неверующие осознают, что вселенная бесконечна, чем же ее можно постичь? Только высшим разумом. Неверие ле­жит на плоскости, а вера — в пространстве. И мышление веру­ющего, несомненно, выше, но опять-таки в той или иной мере.
— Но ведь движением анализа всего служит логика, — за­метил Жан.
— Разумеется, — согласился Одинокий Пилигрим, — это так же верно, как и то, что логика может лежать и на плоско­сти, и в пространстве. Я знал слепого паломника Марка, кото­рый еще помнит себя зрячим. Это самый умный из тех неверу­ющих, которых я встречал за почти сто тридцать лет жизни. Но и он признавался, что представлял себе вселенную каким-то бесформенным пространством, висящим в вопиющей и полной пустоте. Ему не хватало воображения представить себе бесконечность.
— Но только ли одна относительность несет в себе веру? — усомнился Жан.
— Разумеется, нет. Но попытка объяснить это с точки зре­ния небытия — лекарство для слабых. Все создано временем, которое доносит через столетия в своем сумбурном течении растворенные в пространстве мысли.
— Да, но если так считать, то на этом свете было всего че­тыре сильных до предела человека, и не больше. А я считаю иначе и здесь. Между всеми верами нет твердых границ. И в плавных переходах живет совершенно разная вера, пусть даже в одно и то же. И этого не уничтожить и не подчинить чему-ли­бо.
— Чем тогда можно объяснить то, что вера в Бога лежит на одной плоскости с неверием?
— Тем, что вера в Бога рождает в большинстве своем по­клонение великому страху перед всем, а не истинной вере. В большинстве своем человек боится, а не верит. И смешение не­
верия с верой в сэра Дэвила положило начало великой веры в Бога на плоскость НZ, отдав оси D все пространство борьбы. И Бог стал слаб и малодушен в сердцах многих верующих. Он подтолкнул их на истребление истины, смелости, любви и без­заветной отваги в сердцах бойцов. Он позволил развязать не одну лживую войну "за гроб господень", хотя это несло только горе людям.
А сэр Дэвил создал веру только для смелых. Он не прощает надругательства над человеческими чувствами и их высокой природой, не признает подчинение малого большому и не оставляет шансов на спасение закоренелому преступнику. Мало того — он допускает победу над собой, если природа и талант сделали тебя сильнее твоего создателя. Правда, в его вере очень много борьбы за выживание, но что в этом мире может быть естественнее? Большой талант всегда должен поглотить малый, уничтожая неталантливое навсегда. Он учит не глядя вступать в смертельный бой с противником, в мыслях не допу­ская надежды на пощаду. Он горд и честен в своей борьбе со всем, что враждебно ему.
Проницательный взгляд Одинокого Пилигрима скользнул по задумавшемуся лицу Жана. У него вызвало почти юноше­ское волнение состояние его ученика, который пытался пере­бороть в своем мозгу созданные веками противоречия. Ему страстно хотелось помочь Жану все понять, но он знал, что это будет равносильно гибели свободной мысли.
Одинокий Пилигрим был незаурядной личностью. Обла­дая даром ясновидения, он с пятнадцати лет жил в страхе быть пойманным и преданным беспощадному суду инквизиции. Он умел уничтожать и воскрешать людей с помощью своего та­ланта, которым его наделила природа. На его счету было свы­ше двадцати жизней инквизиторов и духовников, которые безжалостно притесняли народ, обращая всех в свою веру. Наконец, он был пойман и посажен за решетку. Церковь хоте­ла заставить его работать на себя, грозя в противном случае страшными пытками и смертью. Сам папа посетил Одинокого Пилигрима в тюрьме, обещая ему все удовольствия этой жиз­ни за работу.
Сломить юношу не удалось. Однажды ночью, за каких-то три дня до казни, стражник открыл камеру узника и вывел его на свободу.
Тюремщика приговорили к колесованию, но он до послед­ней минуты своей жизни утверждал, что не может понять, как с ним такое вообще могло случиться.
Духовники поняли, что Одинокий Пилигрим обладает страшнейшим оружием, которое не сокрушить сталью и пет­лей. Страх обуял духовенство. Одинокого Пилигрима повсюду преследовали и пытались найти, но безуспешно. Уничтожили все, что было ему дорого — любимую, детей, дом. Ему удалось спасти лишь своего единственного внука. После потери люби­мой он вступил в лигу Первого, проскитавшись более полувека по Европе, Азии, Аравийскому полуострову. Судьба свела его с Рубиновым Жезлом, который уже был в лиге, и их дороги на­всегда слились воедино. Рубиновый Жезл никогда не имел де­тей, но судьба его была не лучше, чем у Одинокого Пилигрима.
Сейчас этот человек воспрял духом, увидев в Жане своего приемника.
— Итак, согласен ли ты обняться с Прозрачной Носталь­гией? — спросил он у Жана.
— Да, — твердо ответил Жан.
— В таком случае, нам незачем медлить. Ты сделаешь все, что я тебе скажу, безо всяких вопросов.
— Хорошо, — кивнул Жан.
— Тогда приступим, — произнес Одинокий Пилигрим и резко встал с кресла.