суточные щи -

Шопенгауэр, как и Лев Толстой часто возбуждают у читателя мизантропию, выход из которых либо в некий сектантский, либо обобщенный буддийский/браминский идеал покоя и отстранения от житейской суеты. Жизнь в башне из слоновой кости. Относительно благополучный Толстой, у которого своя башня была ого-го, всю жизнь боролся с личными противоречивыми страстями что, выражалось под закат жизни в нескончаемых желудочных неприятностях.

Шопенгауэр похоже, при помощи рано постигших его несчастий и неудач как карьерных, так и любовных, страсти поборол и напротив, в пожилых годах отличался завидным аппетитом и читал без очков, и только в последний год жизни заболел и через несколько месяцев скончался в весьма зрелых для своего времени годах. Задолго то своей смерти он жаловался, что все его друзья уже умерли от естественной дряхлости и только он один продолжает коптить небо.

Толстой однажды решил непротивляться злу насилием и жил под опекой жены, которая нанимала охрану из головорезов.

Шопенгауэр был постоянно готов лично сопротивляться и держал заряженные пистолеты и саблю наготове, и прогуливался с пистолетом и биноклем, чтобы увидеть опасность заранее.

Когда Толстой убежал из-под назойливой, но полезной жениной опеки, он тоже заболел и умер через несколько дней. По мнению жены, смерти он боялся и старался её отодвинуть как можно дальше, и она себя корила все оставшиеся годы, что не уберегла мол. Например, она варила ему овощной суп на курином бульоне, добавляя туда еще и перетертое куриное мясо, уверяя мужа что это что-то вегетарианское, может необычайно бледный шпинат или спаржа, а может и грибы. А когда он удрал на свободу, увы. Всё насмарку.

Толстой был лично смелым до отчаянности и бравым образом отслужил по молодости, а Шопенгауэр был скорее трусоват, навидавшись лиха и был лицом гражанским до мозга костей.

Оба хотели окончательной ясности, но Толстой резко отвергал те источники, которые претили его вкусовым предпочтениям, Шопенгауэр же был всеяден и ему нравилось всё интересное, от Гегеля до Упанишад, плюс всю текущую научную периодику он проглатывал вперемешку со статьями о столоверчении, оживлении мертвецов электричеством и проч.
Очень характерно однако неприятие Шопенгауэром Гегеля как шарлатана и гегельянства как течения. Он читает, ему явно интересно, он всё понимает - и не принимает. Я кстати тоже к Гегелю отношусь плохо, - это дурной пример, как не следует философствовать, и притом очень заразительный.
Шопенгауэр пытался дистиллировать всё усвоенное в некую непротиворечивую, ясную схему, которая бы не уводила в "бесплодные мечтания" как современный ему немецкий романтизм, Толстой же главным образом высасывал свое, весьма ясное, но абсурдное и даже смехотворное на практике мировоззрение из пальца. Он искал единоверцев, а не оппонентов и учителей.
Очень характерна однако резкая неприязнь его к Шекспиру, которого Лев поносил примерно теми же словами, какими Шопенгауэр ругал Гегеля. Но с какой стати Вильям попал под горячую руку - трудно объяснить, не унижая светлый образ Великого Писателя Земли Русской.
Оба автора производят сильное впечатление и вызывают целые лавины мыслей у читателей, причем самым странным образом Шопенгауэр повлиял на Толстого. Думаю, Толстой вынес из Шопенгауэра некое далекое эхо своих собственных мыслей, а вовсе не то, что Шопенгауэр хотел высказать в сумме своих философских воззрений, а не в выдранных из контекста ярких цитатах.
Что еще можно добавить? Оба автора были воинствующими филистерами. Толстой пальцем не пошевелил, чтобы действительно улучшить положение своих крестьян, имея все средства к этому, и отвергая убийство всего живого, продолжал стрелять птичек чисто для удовольствия и чтобы убежать от семейных передряг. Шопенгауэр видел идеал в аскетизме, ахимсе, и жил однако как благополучный буржуа, притом вооруженный.

Воинствующий филистер имеет интеллектуальные потребности и духовные идеалы, однако его личный круг интересов настолько узок и сведен к бурной духовно-интеллектуальной жизни внутри Я, что он вольно и невольно воюет со всем остальным миром. Если он кому-то и помогает, то скорее жуликам и таким же воинствующим филистерам, как он сам.

Думаю, Шопенгауэр сильно обиделся бы, если его назвать филистером. Дело в том, что среди немецкого студенчества филистерами было принято обозначать людей им противоположных, просвещению чуждых, всяких солдафонов и прочее бездуховное быдло. Однако практика показывает, что и человек просвещенный, элитарий, интеллектуал, литератор или студент всяческих наук может жить сущим филистером, создав вокруг себя просвещенный образ, как охранительный периметр.

Выход из пустоты атеизма Шопенгауэр видел в соединении науки с практической магией (продолжая идеи Джордано Бруно) и стал тем самым предтечей Алистера Кроули и прочих шарлатанов неосатанизма. Толстовское христианство это до такой степени антихристианство, что даже добродушный Владимир Соловьёв на него взъелся и написал весьма резкую карикатуру в Трех Разговорах.

Шопенгауэра уже за меня обругали всячески Витгенштейн с Расселом, но ругать Толстого намного сложнее, - у него, увы, до сих пор совершенно иконописный лик. Когда я его ругаю, постоянно ощущаю неловкость - вот он Лев, он же Кит, Тигр и Слон, зеркало Русской Революции ... и кто же я со своим ничтожным гавканием.