(Обливаясь холодной водой, задумался, и впал в гнев)
Вспомнил, потихоньку закручивая красный кран в пользу синего, как давным-давно романтически отстаивал перед отцом во время какой-то беседы (шли, что ли, через пустыри в баню?) идею инородности духа от тела, а он в ответ осторожно сослался на Печорина, который ложился в ванну со льдом и чувствовал потом такой подъем сил, что заметил «вот и толкуй тут о том, что душа независима от плоти». И вспомнив этот наш разговор, ощутив вновь всю пленительность этого мира «сын-отец», без которого мужчина всегда будет чувствовать свою ущербность, вдруг понял, толчком, что этот мир «литературных» цитат, намеков, ссылок, четкой сферы интересов, непререкаемых для меня-мальчишки, внебытового существования и – хоть и не презирания, но правильной оценки (нищий не может презирать деньги) всего, что связано с коммерцией и прибылью – он ведь был верен. И остается таким. Да полно, сколько можно осаживать себя самому? – спросил я себя. Почему это нужно сейчас чувствовать себя изгоем, гоем, изжившим себя, выжившим из ума, только потому что не попадаешь в новую структуру уважения всего, за чем стоит деньга - жирная, с большой буквы, Тэнге. Почему это все начинают с постно-удовлетворенными минами толковать о каком-то «Ночном дозоре», потому что он принес столько-то миллионов долларов прибыли, а о другом фильме – незачем говорить, потому что это элитарное, узкопленочное и узколобое кино. И ты поддакиваешь: да, интересно, такой новый феномен. Ничто никуда не делось, все ориентиры на месте, просто нам неловко признавать свою устарелость. А еще точнее – признавать ошибочность тех критериев, которые нам тут, как красные пластиковые короба при ремонте дороги, порасставляли. Открыл в магазине какой-то роман Уэльбека, а там на первой странице рассказчик на тело умершего отца смотрит и ему говорит, что вот «сдох ты, а раньше матери моей промеж ног штуку свою вставлял и пр.пр.» - захлопнул с ужасом и потрясением: зачем? Он что, с ума сошел? Но ведь не скажешь никому, ведь скажут: «Это линия, открытая Камю, «детранжер», …ер-муер, Бодлер, труп лошади, эстетика падения и падали, Селин, «новая откровенность»... А должно быть так, что если посмотрел «Ночной дозор», или Уэльбека прочитал, то об этом не должно вслух рассказывать, как о своем жидком стуле или посещении собеса. А не о том молчать, что «Египетские ночи» перечитал, чуть не тайком, чуть не прикрываясь одеялом, с фонариком. Как бы это научиться откровенно называть дрянь-дрянью, истину-истиной? Да о чем это я: как бы... Король голый! Голый! Он повсюду, этот король! И он голый везде. Куда ни взглянешь. Везде глянец, перетяжки, коммерция, рвущаяся в тот отдел головного мозга, который раньше отвечал за искусство. То есть что-то долбящее изнутри серебряным молоточком, куда-то зовущее. Почему это читают вокруг меня уважаемые люди глянцевые журналы? Почему это я сам писал какую-то пульпу туда же? Это же недостойная пустая болтовня, наживка Лонгман и Патрик-Хельмана! Уважаемый мной юзер, автор проницательных реплик, на днях подморгнул-подметил, что я являюсь, дескать, обломком советской эпохи. Прямо уж так и советской! Это большевики так к Пушкину примазались, с 37-го года, что ли, что теперь и не оторвать их гадливый коралл от его бронзы? Что-то, братцы, все старое у нас теперь с советской властью, не успевшей все искоренить, ассоциируется? Такие «Покровские ворота», лживые, прости Господи, ворота. Нет, в совок прошу не заметать, но и мазать губы изваянию Золотого ГлянцА не хочу. Злость берет. Как будто не могу отвязаться от окрика: «изволь, выбирай».