6400 зн.
Брошенная сигаретка, пав на утоптанный снег, не погасла, но вытаяла себе ковчежец, в который и легла пеплом - какой это был, понимаешь постфактум, осмысленный процесс, как укладывание пса в свое собственное пятикратное вокруг-себя-кружение, стоит уцепить взглядом этот кончик клубка, торчащий из-под ног. Во внимании к окружающему есть, наверное, и некоторое малодушие, признание своей слабости, опираешься на мир как на стенки из пластиковой вагонки, когда ноги ватнеют после сдачи крови. Вот я и шел по бульвару (опять Чистопрудному) с остановившеся-удивленным лицом. Глядел под ноги, пытаясь придти в согласие с собой, выйти из несчастного состояния, когда кажется, что все будущее будет бесконечной репродукцией настоящего - и лучше сразу на кол, чем такой клон. Грустная наблюдательность, возвращающая тебе самого себя, с каким-то политэкономическим штрихом, в виде налипшего окурка, как будто открывает какие-то шлюзы, что-то впускает в себя, и выпускает, помогает первоначально уравновеситься, начать переливаться половинками себя как сообщающиеся сосуды. Успокоился уровнями только когда вошел в чуть сжавшуюся осанку осторожного интереса к себе самому, к тому, какие резонансы и волны возникают там в этом себе от очередного входящего сообщения. Как они потом возвращаются вспять и обливают собой внешние льды - как раз работал брандспойт, Мосводоканал заливал каток, надо будет сказать Юре, когда вернется из Китая. Наверное, можно, напустив на мысль нейтральное выражение, обследовать, как дом, собственную душу, в которой конечно есть и парадные и спальни, и точно определимые четыре этажа, - не мешая ее жизни, сторонним инспектором. Интересное первое упражнение - будто глядеть на мир душой, а потом поняв очертания этой души, из которой глядел, возвращаться в более привычную внешнюю сторожку просто "себя", и уже начинать разговор уже с этой своей не запятнанной ничем внешним безличностью. В этой беседе, когда начинает схватываться, полнота ощущения и загрузка чувства настолько полна, что отстраняет внешний мир, и проезжаешь свою станцию в метро, или чувствуешь холод в раскрытой полости рта, и видишь только в эту минуту мутное небо над собой, в которое ты, оказывается, глядишь.

В состоянии самодельного транса вместо людей видишь грустных нежных существ, совершенно равных собакам и воробьям, по какому-то капризу вставших на задние лапы и укутавшихся в шубы, а в душе оставшихся такими же детьми, какими почти всегда остаются животные, и видя свечение этих вещей, проникаешься мыслью о связности всего наружнего и себя в нем, равенством себя этим наружним существам, неотвратимой любовью ко всему и всем, родственным жалости к себе. Я шел в учреждение за справкой, это было уже начало Мясковского бульвара, навстречу мне мальгучан пытался катить по снегу огромную черную спортивную сумку, борясь с увязшими колесиками и своим неумением, а невдалеке, оборотившись, стояла юная женщина в дубленке, скорее его старшая сестра, чем мать, и с немым сообщением в повороте фигуры поджидала его. Я следовал мимо, приоборачиваясь, чтоб не пропустить и понять сцену, и наблюдал, как скульптурно изменялись соотношения между ними как водоизмещающими пространство телами, и сдвиг ракурса давал будто прирост понимания, пока, наконец, не увидел, что вижу мальчишку уже со спины, а женщину в удаленный анфас, а себя пятящимся от них, удаляясь, не в силах оторваться, - и, уличив себя собой внутренним в попадании в схему, улыбнулся собой внешним, чтобы таким образом врасти, пусть ухажером или насмешником, в эту диспозицию, только чтобы не задуматься над тем, кто есть я и зачем все это видимое происходит передо мной так полно и бессмысленно, чему не придашь смысл, какой ни давай заголовок этому посту в сообществе оверлук_мск - -  

В учреждении в Едином окне сидел хмурый молодой человек, уже пухлый и мрачный, несмотря на свежесть небритых щек. Параллельно с выдачей формуляров он объяснял в трубку мобильного телефона достоинства своего автомобиля ИЖ, которых всего три во всей Молжаниновке, а когда зазвонил конторский телефон, без тени иронии сказал в трубку: "повисите немножко", будто равнодушно приняв к рассмотрению трагически запоздалую апелляцию. В кассе банка из-за пулене- стекла мне сказали: "сто два рубля: два рубля комиссия", и хоть я был к этому готов, но не мог ведь никак этого на месте вообразить, и, вообще, хоть душой и чувствуешь правоту мнения, по которому мы воображаем себе существующее, но, душой же, не можешь принять мир всего лишь равным себе самому зеркалом. Ведь тогда будешь отчаянно шарить рукой молоток, глядя в анфиладу уходящих в бесконечность карцеров. Выйдя из банка, ступив ногой на скол керамогранитной ступеньки, куда ступила по закону удобства всякая плательщичская нога, и даже успев начать думать о том, что неизвестна здесь причинная связь, нет ли умысла - -  увидел, как нагромождения марьинских панельных домов уходят уступами вдаль, бледнея по мере удаления, и понял, что вижу, под видом этой японской графики, миллионы мелких снежинок, парящих в воздухе и застящих мой взгляд, и что только такой планктон дает средства к существованию крупным китообразным, которым не прокормиться тунцом и селедкой. Мелкое, только мелкое, самое основное, пирамида, не обязательно пищевая. Если построить дом не на песке, а на целой пустыне, он, почему же, будет стоять - -

А в комнатке выдачи, куда я, ломая шапку, потом вошел, было жарко и тесно. Одна из работниц сразу указала мне на приготовленный для посетителя стул у своего стола, и я, поместив рюкзак на колени, а ушанку на рюкзак, мог спокойно озираться новичком-Ионой. На стене висел самораспечатанный на принтере ч/б. плакатик - мускулистый Путин в майке сидел на корточках, отводя скромный взгляд. Рядом с ним на календаре 2006 года два сморщенных мопса в красных колпаках валялись вокруг праздничного стола с початым окороком и смутно проявляющейся вдали бутылочкой, - а над ними шла вязью рифмованная сентенция про сытость и довольствие. Проворно перебиравшая бумажки немолодая женщина с завитой крашеной шевелюрой переговаривалась по делу со своей коллегой, не поворачиваясь к ней, как будто я был ею, отсутствуя собой, - глядя на ее морщины, вязаную кофту, быстрые пальцы, умиротворение, переводя глаза на плакатики на стене, я думал почему-то о том, что у меня нет ни единой причины считать себя в чем-то иным, нежели эти женщины, чем все родные мне по крови люди моей недоевшей страны, мирным мечтам которых о куске свинины и вязании под телевизор я могу только завидовать салтаном, глядящим из наружного холода на теплую молчаливую жизнь внутри, за окном.