как я прожил день
Напишу такое школьное сочинение.

Почти весна, я стал говорлив. По улице иду, непременно заговариваю со всеми, кто внимание привлек. На Кузнецком Мосту сказал девушке, несущей необъятной красоты и размера пакет ГУЧЧИ, как будто из алюминия: "О! какая сумка! ради нее уже стоило деньги потратить". Испугался, что оскорбил, взглянул проверяюще на лицо, но девушка оказалась польщена. Около винного бутика Кауффманна вижу, девчонка с двумя канареечными DHL письмами сложенную карту изучает, спросил, что ищет. "Газетный переулок". "О, это тут прямо, сам туда иду, вместо пойдем". Пошли вместе, но тут я вспомнил, что иду мимо пункта А. "Подожди меня, я мигом". "А долго ждать?" "Минуту", солгал я. Через 15 минут вышел. Девочка преспокойно докуривала сигнарету и не сказала мне ни слова упрека - я даже зауважал профессию курьеров. "А куда несешь?" "В Боинг". "А где там на Газетном Боинг?" задумался я. "В бизнес-центре, написано". У девицы были толстенные башмаки, как у всех курьеров, и неопределенное от юности лицо. "Может, туда влетел". Я не поверил своим ушам, но глаза удостоверились: девочка улыбалась.

Потом запомнилось, как на углу с Никитской таджик вывозил из котлованчика тачку с землей - но его нога съехала, и он повалился вниз, а его поймал приятель, и они вместе там повисли, так что только головы торчали прямо из мерзлой земли, под листами полипропилена, и головы смеялись, ужасно симпатичным смехом, радуясь внезапности жизни и ее сюрпризам.

Вечером, что скрывать, решил, в пику проклятьям ленты, нарисовать валентинку - а то никогда в жизни этого не делал. Увлекся и нарисовал целую книжечку о десяти листиках, похожую на жизнеописание будды. Переплел, с наслаждением изготовил выходные данные и аннотацию. Обнаружил, что уже девять вечера. Пошел в метро. В Гагаринском переулке, у самого бульвара, увидел вываливающий из особнячка народ - подошел посмотреть - а там оказался дом Нащокина, и Пушкин там в 1831 году останавливался. Позаглядывал в окна, но там только шкафы с немецкими папками-орднерами оказались видны. А ведь сто раз тут проходил. В раскрытых дверях деревянного домика на Гагаринском, 11 курила женщина в синей форменной робе. А я летом туда через ограду ползал - там внутри садик, некошено, елка, под ней дачная скамья, укроп кто-то выращивает, грядка с картошкой. Подошел, спросил: "а здесь, наверное, госучреждение?" "Нет, здесь ничего нет", ответила мне женщина. "Совсем-совсем ничего?" спросил я Винни-Пухом. "Этот дом в свое время (какой замечательный оборот!) ГлавУПДК передали, здесь жила семья американского журналиста Стивенса. Полтора года назад он умер, и дом стоит пустой". Я признался в преступлении. "Да, проспала дежурная, не заметила," укоризненно покачала головой хранительца дома. "Я подумал, солью в зад стрелять не будете", сказал я. "Проспала": моя собеседница все качала головой, будто не желая разубеждать.

Подойдя к нужному дому, начал набирать СМСку, а из соседнего подъезда вышел покурить охранник. Заговорил с ним, не помню о чем. Вскоре разговор перешел на дом Мельникова. "Иностранцы все ходят, спрашивают, где он тут. А недавно два дома перед ним построили, там Рагозин живет, и другие. Ну, и не видно стало. А дом известный, иностранцы все время ищут. Там внук его живет, сделал музей - и живет".

Оставил у другого охранника конвертик. Дядька взял письмо, с сомнением смотря на булавку, которой был заколот кувертик. Как будто это была чека или язычок мышеловки. Я обЪяснил, кому. "Да она же тут не живет", сказал он. "Да как не живет, живет", настаивал я. (хм, как же он тогда понял, о ком речь?) Охранник подумал. "А, эта? Эта живет".

Пошел другим путем, к Смоленской. Решил зайти в МакДональдс - за терпким, тоскливым ощущением, таким понятным, что и объяснять не буду. Заказал кружку кофе и вишневый пирожок. Потом еще рожок за 6 рублей. Странно, когда вот так описываешь, то становишься совершенно не собой, а жизнь становится литературой похлеще Северянина. Сел за одну из стоек, столики ведь не для одиночек. Передо мной решетка и оборотная сторона стойки.

Начал писать на салфетке, приятное чувство, бумага подается в точке нажатия, стремится следом, как реальность за стилусом сознания. Скромная решетка, которыми разгорожена стойка, создает непроницаемую стену, написал на салфетке. На другой стороне решетки две девушки поедали чизбургеры и разговаривали, одна, толстушка, сидела на стуле плотно, было видно, что она выработала некоторый командный цинизм к жизни - может быть, в качестве защитной стратегии выживания. Вторая худенькая, с прозрачными глазами, уходящими от контакта, нечистой кожей, как почти у всех посетителей этого заведения. Юноша в бейсболке жестами косаря возил шваброй по плацдарму опустевшего уже зала. "Представляешь, он звонил своей бывшей подруге, с которой 6 лет назад был", сказала плотненькая. "Может быть, он просто хотел поговорить", отвечала худая - и сама застыдилась своих слов. Тут у плотненькой зазвонил телефон, она послушала и, не выключая, протянула трубку худенбкой - давая послушать. Это, к слову, совсем иной жест - говорящий телефон протягивают осторожно, как бы боясь расплескать. Девушка стала слушать из чужих рук, ее лицо все больше перекашивалось от отвращения, медленно, пластилиново. В крайней точке лица хозяйка вернула телефон к своему уху и произнесла в трубку, будто переводя выражение лица подруги в емкое слово: "Охренеть."

Когда разговор по мобильнику закончился, худая сказала: "Анька на проверку налетела. Завтра Анисимов приедет". За столик за ними села парочка постарше и поприличней. У мужчины на лбу была красная полоса, будто он снял шлем, а не шляпу. "Ее же уволили, тоже из-за проверки. Тогда подружка вместо нее устроилась, и она теперь работает под чужим именем" - "А зарплату как получает?" - "По доверенности". Руки у обеих рабочие, красные, в трещинах. Я задумываюсь, насколько обе девушки не реагируют на мой прямой взгляд, которым я их разглядываю. При этом мое лицо в интимном расстоянии от них - пиша на салфетке, я облокотился на стол, - где-то всего в полуметре. Вместе с тем супруга шлемоносца мгновенно реагирует на мой взгляд - она в долгой клетчатой юбке, курточке, с карими глазами и крашеным в сливу каре. Понятно, такие всегда реагируют, да и я на них всегда реагирую.

Но эта внятная мне парочка быстро уходит, на их место садятся два одинаковых мужчины, в черных офисных куртках. Татарского типа молодой человек реагирует на мой взгляд как на опасность, возвращая мне мою пристальность уже в сниженной огласовке угрозы, и я решаю не смотреть на него. Когда я снова смотрю меж девушек - он одним указательным пальцем прижимает у уху Нокию, причем по всему боку откормленной головы пробегают волны жевания картофеля фри, так что телефон покачивается как уточка в ванне. Протиснулись с подносиками три мента в сизом, уселись в ряд, как три лосося, спинами к нам.

Девушки съехали, на их место поместились два молодых человека и девушка, типаж студенты. Длинноволосый рассказывал, что может уехать в командировку на ББС, на Белое море. Его грустный друг размышлял, как остаться в науке. Я не выдержал и через прутья клетки спросил, куда на Белое море и в какой науке. Юля оказалась энтомологом, занимается систематикой, мои вопросы привели к дискуссии о границах видов, в которую я подкидывал уголь из-за колосников, о партеногенезе и пр.пр. Я судорожно вспоминал посты ivanov_petrov@ljа, чтобы блеснуть эрудицией, но вспоминалась все время "другая мама", так что пришлось пасть лицом в грязь. Написал на уцелевшей салфетке двойной ник, просунул трубочкой в решетку. Оттуда мне протянули чек с их тремя адресами. Вот сейчас звякнула почта - может быть, Женя или Лёва уже дома и написали мне привет.