Памятник Ленину как Франциск Ассизский - это очень забавно. Спасибо.

А я вот ехал в Каргополь странно. Туда меня вёз странный, дополнительный и случайный автобус. В его неисправном двигателе закипала вода, автобус пускал пар и останавливался у каждого ручья. Пассажиры, ехавшие в нём без счёта, выползали наружу и начинали собирать малину. Шевелились придорожные кусты. Переговаривались, бормотали что-то с набитыми ртами пассажиры.
Двигатель остывал, залитая в него вода вновь заполняла какие-то полости, и путешествие продолжалось.
В те дни я боялся оставаться один, со страхом представляя себе ночную тоску, которая подступит ко мне, когда все дела будут переделаны, а ночлег мой - обустроен. Я боялся этой внезапной тоски, которая сжимает вдруг сердце, и хочется бежать куда-то, бежать, бежать без оглядки.
Хмуро было вокруг, однако вскоре после нашего приезда туман исчез, а небо засинело.
В центре города, в том месте, которое во всех городах называется Красной площадью, а в Каргополе - Соборной горкой, стояли маленькой толпой соборы. Один из них, Христорождественский, напоминал домик кума Тыквы. Он утыкан главами, возникшими на нём, как опята на пне, оброс пристройками и пристроечками, контрфорсами и кучами мусора.
Стояла там и шестидесятиметровая колокольня. Над её нижней аркой был укреплён фанерный герб - серебряная корова на ярко-синем поле - след каких-то недавних торжеств.
Крест колокольни при постройке ориентировали не по сторонам света, а относительно бывшего Санкт-Петербургского тракта.
Это уже след приготовлений к приезду Екатерины II.
Приезд не состоялся.

В этот крест потом молния грохнула, и колокольня сгорела (крыша, наверное). Народ удовлетворенно роптал.
Мне Каргополь запомнился запахом мокрого дерева, черных старых моклых досок. Онега пахла, наоборот, свежей пилорамой

...Грязный грузовик выплюнул меня у речного причала. На пустых ящиках у причала сидел баянист и пел Злобную Песню.
Я пошёл искать столовую, оказавшуюся длинным бараком с запахом свежей стружки.
У входа в барак стоял иссохший бородатый человек и говорил каждому входящему:
- Знаешь, брат... Тяжела жизнь, брат...
Съев сметану с хлебом, я вышел.

сметана с черным хлебом - да, это совпадление ужасное
о, ужасная опечатка
сов.падение, да простит меня НБП

Однако, возвращаясь к литературе, я заметил, что все края, в которые я заезжаю по своей или неведомой воле, уже освещены чьими-то книгами.
Север уже хорошо описан, описана его деревянно-посконная экзотика, комары, мошка, пролезающая в сапоги через портянки. Описаны монастыри и брусника, байдарочные походы и лесные избушки.
Сначала во мне жил запах казаковской прозы, и Север подослал ко мне его героя «странной, тёмной тогда для меня судьбы. Был он сух, костист и как-то пронзительно, часто до неприятности даже, остёр, стремителен. Чёрные глаза его во хмелю горели фанатическим огнём человека, потрясаемого дивными воспоминаниями. И ничего не помню из его слов, помню только, что не давал он никому слова молвить, кричал, стучал маленьким костистым кулачком и открыто презирал всех. А презирал он потому, что прошёл и проехал когда-то от Пинеги до Мезени.
- От Пинеги до Мезени! - говорил он шепотом, зажмуривался и крепко стукал кулачком.
- А? Эх, ты!.. Понимаешь ты это? От Пинеги до Мезени я прошёл весь Север!».

Ленин вздымал руку над площадью в нацистском приветствии.
Площадь была полна силуэтами: "Чайки".
Замерли. Ждут, в которую сядет.

наконец-то минут через 20 пошлю тебе на тутошнюю почту текстики.
Лови.

спасибо! только спать упаду... завтра с утра, хорошо?

ок

позвони, как прочтёшь.
Я не у компа буду днём (боюсь, весь день)

значит ли это, что первый вариант текста произнес тот самый лирический двойник - а новая редакция это попытка "упростить выражение"?
вообще, я уж умолчу об известном анекдоте, когда дедушка боялся, что семья хм... выродится до мышей...
понятно, что кое-какие скобки полезно открыть... но все же не сокращал бы все дроби, не отдавал бы все свои писания мартыновскому почтальону, а? он какой-то японец почти.

я ради того, чтобы понять, как тут быть, и запостил это непонятное... Про дедушку я не знаю, но в ширмах из рисовой бумаги мне самому неуютно. Но полезно самому сейчас было перечитать этот пост.

"Молчат, как рыбы некогда" - вот здесь натяжка. "рыбы некогда"... "некогда". Типа, догадайся, читатель, какие тут рыбы. То есть по звучанию японское, а по характеру - "по-мо-йка" двадцатого века.
Мне почему-то по кривой аналогии вспомнилось, как мой дед рассказывал: едет он в электричке, два пригородных парнишки пытаются склеить девицу, та молчаливо делает вид, что глядит в окно. Один парень толкает другого в бок и говорит: "Да, плохо мы знаем Фому Аквинского".
Вообще каждая часть этого текста выглядит пародией, стилизацией. Авто-парнас-дыбом. дыбром.

пожалуй, так и есть... я вот понимаю, что плохо, а в чем дело, не очень понимаю. Ложный путь сублимации (как мясо бывает сублимированное). Я и не умею этого, а то, что умею, как раз не в сухом остатке, а в жидкой пропитке, как-то так. Как-то не сложился у меня коммент. Ну, пускай повисит пост, ради Березина - другим наукой.

да, именно что пропиткой! видимо, скорее надо задуматься о конструкции коржей и составе крема - а не пытаться экспериментировать с калорийностью входящих продуктов и усвояемостью готового изделия.