Оправдание Ивана Ефремова
1. Ему "не нравилось” свое отчество, и он поменял его. Иван Антипович стал Иваном Антоновичем. Гремучая, как лист железа, эпоха. Родительское имя было для него пустой звук. В гражданскую отец ушел от матери, та в 1919 вышла за красного командира. Оставила детей тетке. Тетка умерла от тифа. Иван прибился к автороте. Дошел с ней, сыном полка, до Перекопа. Везде прибавлял себе год - когда родился? в 1907-ом.

2. Через 50 лет Ефремов получил письмо. Писал ему ветеринар. В Вашем рассказе "Сердце Змеи”, смущенно говорилось в письме, есть эпизод, где больной глотает стальную сколопендру-хирурга, та добредает до пораженного участка кишечника и проводит там операцию. Последовательность участков кишечника указывает на то, что больной вовсе не глотал сколопендру - а совсем наоборот... Ветеринар обнаружил то, чего не заметил никто из сотен тысяч читателей. В рукописи Ефремова сколопендра, действительно, запускалась через анус. Стыдливый редактор переменил место впуска - но позабыл выправить насекомому новый путевой лист.

3. “Хорошая порция рома, разбавленного апельсиновым соком, дала желаемое направление моим мыслям, и я погрузился в неторопливые размышления о чужой жизни и о том восхитительном праве неучастия в ней, которое всегда ставит зоркого странника на какую-то высшую в сравнении с окружающими людьми ступень” ("Встреча над Тускаророй", 1942). В таком черноморском стиле Ефремов начинал писать.

4. “Как вы успели выработать такой изящный и холодный стиль?” - спрашивал Ефремова Алексей Толстой. (Цит. по: Собр. соч. в 5 тт., т.1.- М.: Мол.гвардия,1986, с.536)

5.
Он был мрачноватым солидным мужчиной, палеонтологом, с недоверчивым, как это было принято тогда, лицом, и при этом он писал совершенно подростковые книжки. Не книжки для подростков, а книжки, написанные подростком. Сочетание абсолютно взрослых, серьезных намерений и детского пафоса выражения - освежает так же, как вид мужчины в костюме и завернувшемся на плечо галстуке, с увлечением катящего на складном велосипеде. Нет, не так. Лицо ребенка, катящего в жестяном мерседесе и примеряющего на себя мир взрослости, в виде нарочной угрюмоватости.

6.
Его краски - краски фресок, а не академических полотен. Дело не в скорости работы, к которой принуждает стремительность высыхания штукатурки. Пластичнейшие описания Ефремова двумерны. Это откровенно видно во всех “звездных эпизодах” "Туманности Андромеды" - но от своей размазанности-по-плоскости персонаж не может отделаться и на “земных” страницах, хотя автор безжалостно мажет его по контуру жирной светотенью, как лубочный художник Невского бульвара. Все это производит неизгладимое впечатление. Лубок на классический мотив, с выписанными античными телами (у которых правда не слишком согласуются члены и которые стоят в экспрессивных неустойчивых положениях), сам по себе любопытен - но особенно интересны телодвижения анимируемого наскального рисунка, пытающегося вспухнуть из своей двумерной могилы - не в третье, так хоть в какое-то добавочное второе измерение. На плоскость Ефремов налагает другую плоскость, и получается некая иллюзия объема, несогласованность, когда не знаешь, на какую из плоскостей смотреть. И это получается почти как жизнь - к которой тоже ведь не знаешь с какой стороны подступиться, хоть вся она распахнута и прозрачна. В "Туманности" Ефремов начинает каждый новый пассаж одним и тем же е2-е4. Скажем, "женские" сцены. Героини выспренно говорят, а потом автор чувственно и серьезно описывает их наряд. Получается коллаж, где на изящные сепиевые чресла эпоксидкой наклеен меховой треугольник. И, ощутив на мгновение подушечками чувства этот лоскут, живущий на картине по правилам плоскости, а не стереометрии женского бедра, потом скользишь по дальнейшему битумному зеркалу повествования уже без прежней слепоты и сонливости. Будто что-то вспомнил, и, вспомнив, живешь дальше уже по-другому, хотя это воспоминание ничего тебе не дало, кроме напомненной на миг возможности иной перспективы.
“Низа Крит стояла рядом в шубке из голубого меха и такой же круглой шапочке, из-под которой выбивалась масса темно-рыжих волос” (с.276). Все это происходит на краю антарктической пропасти, и Низой Крит зовут отважную космолетчицу, собирающуюся в столетнюю звездную экспедицию. И вот она стоит у бездны мрачной на краю в одеянии кокотки из кафешантана, а диалектический писатель на могучей волне своего восхищения и не подозревает, что волосы Низы крашены хной, и что роскошь голубого меха запросто объясняется его синтетической природой. Но как приятна угрюмая завороженность шестидесятилетнего палеонтолога юной красотой! и как здорово, что она не в джинсовом комбинезоне и не в скафандре, и что свободные волосы ее (неужто какой Лагерфельд введет моду на круглые шапочки в XXX веке?) не изведены в шедевр акрилового искусства безнравственными ножницами популярного парикмахера, какого не затруднится вообразить тороватая фантазия американского строгальщика science fiction.

7. Будущее, XXX век - а их там будто человек пять живет. Все друг друга знают, все друг друга на работу устраивают, случайно встречаются... все мужчины - знаменитые ученые и скульпторы, все женщины - великие певицы и художницы. Так, что им все хочется это исправить.

8. Дар Ветер... “...вызвал ближайшую станцию распределения работ. На экране возникло молодое лицо. Юноша узнал Дар Ветра и приветствовал его с едва уловимым оттенком почтения, что считалось признаком тонкой вежливости.
- Мне хотелось бы получить трудную и продолжительную работу,- начал Дар Ветер,- связанную с физическим трудом: например, антарктические рудники.
- Там все занято,- в тоне говорившего сквозило огорчение,- занято и на месторождениях Венеры, Марса, даже Меркурия. Вы знаете, что труда, где труднее, охотнее стремится молодежь.
- Да, но я уже не могу себя причислить к этой хорошей категории... Но что есть сейчас? Мне нужно немедленно.
- Есть на выработку алмазов в Средней Сибири,- медленно начал тот, глядя на невидимую Дар Ветру таблицу...”
Тут много туфты дальше, Дар просматривает какие-то пленки про Сибирь, там “величественные лесные великаны” - кедры и секвойи, ему слишком комфортно на Колыму ехать и пр., но разнарядчик вдруг объявляется вновь.
“- Только что получено требование - освободилось место в подводных титановых рудниках на западном побережье Южной Америки. Это самое трудное из имеющегося сегодня... Но туда надо прибыть срочно!”
(Дар Ветер беспокоится, что у него нет санитарной книжки, но все улаживается, Ветер резервирует себе на руднике нары и собирается в путь (161)).
“Дар Ветер собрал все мелкие вещи, принадлежавшие ему лично, уложил в шкатулку пленки с изображениями и голосами близких и важнейшими записями собственных мыслей. Со стены он снял хроморефлексную репродукцию древней русской картины (каким-то образом ясно, что это “Над вечным покоем” Левитана), со стола - бронзовую статуэтку артистки Белло Галь, похожей на Веду Конг. Все это, с небольшим количеством одежды, поместилось в алюминиевый ящик с кругами выпуклых цифр и линейных знаков на крышке. ДВ набрал сообщенные ему координаты, открыл люк в стене и толкнул туда ящик. Он исчез, подхваченный бесконечной лентой. Потом ДВ проверил (почему-то прочитал: проветрил) свои комнаты. Уже много веков на планете отсутствовали какие-либо специальные уборщики помещений (чем вздумал удивить!). Их функции выполнялись каждым обитателем, что было возможно только при абсолютной аккуратности и дисциплинированности каждого человека...

Понятно, что такие слова мог написать только человек:
а) повидавший грязи;
б) слишком знающий жизнь, чтобы верить в эту аккуратность и дисциплинированность. Считающий их фантастикой. Стремящийся, однако, зафиксировать эту фантастику, выработать ей правила. Создающий силой мысли ее правила.
б) имеющий домработницу.

9.
“Мвен Мас вернулся в рабочую комнату, вызвал Институт Метагалактики, работавший ночью, и попросил прислать ему на завтрашнюю ночь стереотелефильмы нескольких галактик. Получив согласие, он поднялся на крышу внутреннего фасада. Здесь находился его аппарат для дальних прыжков. Мвен Мас любил этот непопулярный спорт и достиг немалого мастерства. Закрепив лямки от баллона с гелием вокруг себя, африканец упругим скачком взвился в воздух, на секунду включив тяговый пропеллер, работавший от легкого аккумулятора. Мвен Мас описал в воздухе дугу около шестисот метров длиной, приземлился на выступе Дома Пищи и повторил прыжок. Пятью скачками он добрался до небольшого сада под обрывом известняковой горы, снял аппарат на алюминиевой вышке и соскользнул по шесту на землю, к своей жесткой постели, стоявшей под огромным платаном. Под шелест листьев могучего дерева он уснул.” (179-180)

Как прекрасно думать, что в будущем, как и в прошлом, можно просто раскинуть ватник под деревом и спать! А дорога! Прохладный ветер хлещет в лицо, а ты летишь над землей, над вершинами платанов, как над зелеными кучевыми облаками. По дорожке ползет алюминиевая гусеница с японскими туристами, неярко и красно закатное солнце. И все разрастается впереди и внизу кафельная крыша Дома Пищи, и в миг, когда черные ступни Мвена Маса коснулись гудронированной посадочной площадки, его мощных ноздрей достиг густой аромат кильки в томате, распространявшийся над зданием. Нет, лгу - не смешно - а здорово. И Институт Метагалактики работает по ночам, как коммерческие палатки в городах эры Разобщенного Мира! Правда, редактор забыл вставить “в нем”, когда речь про то, что африканец “достиг мастерства”, но это неважно. Это мы перескочим и без аппарата. Счастливо вздохнешь и продолжишь читать. Удовольствие получая не постмодерн-, а самое натуральное, без консервантов. И, главное, как написать об этом, как передать это удовольствие так, чтобы поняли, не подумали упростительно, что дескать стеб по-черному? Дом Пищи. Предел мечтаний беспризорника.

“Праздник Пламенных Чаш получил свое название от известного стихотворения поэта-историка Зан Сена, описавшего древнеиндийский обычай выбирать красивейших женщин, которые подносили отправлявшимся на подвиг героя боевые мечи и чаши с пылавшей в них ароматной смолой. Мечи и чаши давно исчезли из употребления, но остались символом подвига. Подвиги же безмерно умножились в отважном, полном энергии населении планеты. Огромная работоспособность, в прошлом известная лишь у особо выносливых людей, называвшимися гениями, полностью зависела от физической крепости тела и обилия гормонов-стимуляторов. Забота о физической мощи за тысячелетия сделала то, что рядовой человек планеты стал подобен древним героям, ненасытным в подвиге, любви и познании” (180).

Определенно светлая сила счастья излучается из этой книжки. Все слова тяжелы, приблизительны, но что-то стоит за ними легко и просто. У меня недоверие к словам. Все философии языка сомнительны. А тут человек абсолютно без размышлений о словах обходился. Обходил слова как мины-ловушки. Сомнамбулой Ефремова не назовешь. Плотно, грубо-зримо ходил человек. Так уверенно ломил свою дорогу, что стрелы свистели уже сзади, мины разрывались за спиной. И все-таки странна эта уверенная, зашоренная слепота. Какие-то вещи свежи, какие-то перетащены из пыльнейших чуланов. И как всегда смешно, что прошла тыща лет, а люди все любят в 30 веке замшелую древность? Ладно, Есенина читают - Брюсова! Набоков смеялся: “В 2066 году представляю себе газетный заголовок: Никто не читает Набокова и Фулмертона! Страшный вопрос: кто такой Фулмертон?” Ефремов возможность фулмертонов исключал. Он мыслил бульдозером и не ожидал бомбардировщиков.

10.
Тут мне лень курсивы вставлять.
"Следовательно, вопрос в основных путях эволюции, создающих мыслящее существо.- мыслит любимый герой Ефремова, его альтер-эго.- Каково оно? Что требуется для развития большого мозга, для его независимой работы, для мышления? (незаметно для самого себя подставляя здание под строительные леса) Прежде всего должны быть развиты мощные органы чувств, и из них наиболее - зрение, зрение двуглазое (а так хотелось цивилизацию циклопов), стереоскопическое, могущее охватывать пространство, точно фиксировать находящиеся в нем предметы (Ремизов говорил, что стал писателем потому, что был страшно близорук, а родители не догадывались сводить к окулисту), составлять точное представление об их форме и расположении. Излишне говорить (сейчас скажет!), что голова должна находиться на переднем конце тела (о!), несущем органы чувств, которые опять-таки (опять-таки: характерное ефремовское словцо, подчеркивающее угрожающую центростремительную природу его мира, в котором все насильственно-перекрестно опыляется и чудно сводится без остатка к одному знаменателю) должны быть в наибольшей близости к мозгу для экономии в передаче раздражения. Далее (опять далее? все, я прекращаю комментарии, иначе мы дойдем до материнских пород ефремовского рассуждения сивыми стариками), мыслящее существо должно хорошо передвигаться, иметь сложные конечности, способные выполнять работу, ибо только через работу (hi, энгель-с Вышинский!), через трудовые навыки происходит осмысливание окружающего мира и превращение животного в человека. При этом размеры мыслящего существа не могут быть маленькими (опять за свое!), потому что в маленьком организме не имеется условий для развития мощного мозга, нет нужных запасов энергии. Вдобавок (всякий ребенок знает, как опасно вовремя не остановиться, громоздя башню!) маленькое животное слишком зависит от пустяковых случайностей на поверхности планеты: ветер, дождь и тому подобное (слово пустяковый здесь обворожительно) - для него уже катастрофические бедствия. А для того, чтобы осмысливать мир, нужно быть в известном смысле независимым от сил природы (мне больше импонирует мыслящий тростник). Поэтому мыслящее существо должно иметь подвижность, достаточные размеры и силу, ergo - обладать внутренним скелетом, подобным нашим позвоночным животным. Слишком большим оно также быть не может: тогда нарушатся оптимальные условия стойкости и соразмерности организма, необходимые для несения колоссальной дополнительной нагрузки - м о з г а. Я слишком распространился... Короче (!), мыслящее существо должно быть позвоночным, иметь голову и быть величиной примерно с нас (Вот это славно сказано, просто и без ухищрений). Все эти черты человека не случайны. (Неужели опять?). Но ведь мозг может развиваться тогда, когда голова не является орудием, не отягощена рогами, зубами, мощными челюстями, не роет землю, не хватает добычу (чудно! чудно! прямо про нас! подождите, а что автор имел в виду?)” (...)

"Это изумительно! В такие минуты чувствуешь, как могуча наука, чудесно мышление человека...” - восхищенно пробормотал собеседник ученого (И.Ефремов, Звездные корабли, М.-Л.: Гос. изд. дет. лит., 1953, с. 66-68)

11.
Да, идол Ефремова на три четверти свинцовый, на четверть алюминиевый. Но слепленный с драгоценных скульптур и честно раскрашенный под них серебрянкой. Наш Пракситель не боялся возможного сходства с девушкой с веслом. Его больше отвращали деревянные, начиненные ураном троянские кони советской власти.
Но лучше бы он оставлял свой свинец в изначальном виде погруженных в щелочь аккумуляторных пластин, а не отливал из него античных статуй.

12.
Вот как пишет о свойствах атмосферы энциклопедия: “Земная атмосфера прозрачна для электромагнитного излучения, приходящего извне, в сравнительно узких интервалах длин волн (“окнах прозрачности”): оптическом - в диапазоне от 0,3 мк (3000А) до 5,2 мк и радиодиапазоне - от 1 мм до 30 м. Непрозрачность атмосферы для волн другой длины определяется поглощением излучения молекулами, атомами и заряженными частицами, входящими в состав атмосферы. В инфракрасной области спектра поглощение определяется в основном парами воды и углекислым газом. Меньшую роль играют молекулы O3, CH4, N2O и O2. Область 1,2 мк - 8 мк состоит из многих узких полос пропускания, разделенных полосами поглощения перечисленных газов. Для волн длиной 5,2-8 мк атмосфера совершенно непрозрачна. В области более длинных волн (8-14 мк и 17-22 мк) имеются окна прозрачности” и т.п. (Физика космоса, гл. ред. проф. С.Б.Пикельнер, М.: Сов.энциклопедия, 1976, с. 438, автор статьи В.Г.Курт).
Чувствуете, где легкая мощь поступи? Здесь знание, не смягченное (не сгорченное) провинциальными литературными нравами (стареющими скорее чем голова одуванчика), идет во всей своей спокойной славе. Здесь человек говорит, по библейскому завету, да, да, или нет, нет, а не по наущению публициста: “да-да-нет-да”.

13.
Там же, где Ефремов хочет писать беллетристику - “красивую литературу” - у него получается ужасно, ужасно настолько, что перекрывает все возможные пародии на советский стиль.

“Шатров быстро вошел в свою комнату, окинул взглядом размещенные во всех углах “бронзюшки”, как он называл свою коллекцию художественной бронзы, уселся за покрытый черной клеенкой стол, на котором бронзовый краб нес на своей спине огромную чернильницу, и раскрыл альбом.
Прекрасный художник-самоучка, он всегда находил успокоение в рисовании. Но сейчас даже хитро задуманная композиция не помогла ему справиться с нервным возбуждением. Шатров захлопнул альбом, вышел из-за стола и достал пачку истрепанных нот. Вскоре старенькая фисгармония заполнила комнату звуками брамсовского интермеццо.” “Необычайно ясные глаза Шатрова блестели под густыми бровями. Высокий лоб мыслителя, квадратные челюсти и резко очерченные ноздри усиливали общее впечатление незаурядной умственной силы, придавая профессору черты фанатика” (Звездные корабли, с.6)

“Художественная бронза”, подменявшая искусство еще у набоковского Чернышевского (“вот эта-то изящная бронза многое и объясняет”), пугает и подавляет бедного соглядатая всего этого процесса, пока наконец свербящее читательское возбуждение не разрешается, в унисон фисгармоническому Брамсу, здоровым смехом.

14.
Но все не так просто для вынесения приговора. Смехотворность соцреалистических жанровых сценок незаметно заменяется иной, более авторской, хотя и не менее тягомотной, речью, в которой время от времени от авторского экстаза выскакивают более-менее внятные выражения вполне ясных переживаний. Первоначально установленные ориентиры рассказов Ефремова скоро расплываются, повествование идет наперекосяк, не туда. Это напоминает языковую интригу Сорокина, где секретари обкомов, благопристойно начав заздравной речью, через некоторое время ожесточаются и принимаются срать на столы. Языковое развитие стилистики Ефремова более традиционно. Воодушевившись, ученые Ефремова забываются, скидывают пиджаки и отстегивают галстуки, перестают приглаживать волосы и не замечают более изящества бронзюшек. Целые страницы просто наблюдают звездное небо. Целые страницы просто думают о безмерности мирового пространства. Тот читатель, кто прежде смеялся, либо закрывает книгу, либо перестает смеяться. Соцреалист ли Ефремов? Да никогда. Все граждане в эпоху москвошвея ходят в топорщащихся пиджаках. Напротив, тихой сапой в сером как у все пиджаке в 40-е годы Ефремов прошел сквозь проходную и пронес в кульке никем не замеченное, смешанное с цементом гексагеновое сообщение: есть мир и по ту сторону вонючей калитки. Там, может, люди более прекрасны, умны и счастливы. Может, они обходятся там без “Краткого курса ВКП(б)”.

15.
Тяжеловатая, втайне имеющая египетскую, а не эллинскую, природу, красота Ефремова, имела все качества, кроме легкости, веселости, смеха - то есть жизни. И это понятно. Идеальная красота была рассчитана ученым, жившим в душно-детерминированном миресоветской власти и пытавшимся высечь фонтан из скалы штангенциркулем, заневозможностью использовать моисеев жезл. А все воссоздания и реконструкции отличаются всегда отсутствием каких-то легких последних черт, улыбки что ли,нехваткой жизни во всех своих, в общем-то, верных силуэтах. Но Ефремов расчислил и воссоздал идеал иной, большей красоты, отметая метростроевок с перфораторами и бритозатыльных коммунаров - удивительно, что своими проржавевшими домодельными инструментами он вообще сумел определить местонахождение потерянного мяча. Удивительна не мера его приближения к далекойистине, запущенной как мяч для гольфа через дальнее озеро, а то, что ему вообще удалось сквозь колючие проволоки и охрану прорваться на зеленый газон мировой культуры.

16.
В мир будущего Ефремова веришь, потому что он насквозь земной и близкий. Техническими изысками и “усовершенствованиями” плохо скрыты все те же рамы и редукторы, которые скрипели и кряхтели в его геологических экспедициях.

“Сильный ветер завивал вбок редкую пыль, трепал густые, коротко остриженные волосы девушки-водителя. Они едва уселись на узком трехместном сиденье - громоздкое тело бывшего заведующего внешними станциями стеснило его спутниц”. (107)

Женский пол автомедона и его короткая стрижка не обманут нас - перед нами полуторка или 51-й ГАЗон, грохочущая по степи, и полусонные экспедиторы в ватниках, глядящие вперед в мутные маленькие стеклышки, истертые изъеденными дворниками, держась за железные поручни. Но это мир иной, светлый, где ГАЗон не грохочет, а сладко и ровно льется вперед, где вместо стеклышек, мутных как бычий пузырь, прекрасная перспектива, где не нужно спорить с завскладом, где не полетит через десять километров задняя полуось, где будущее еще что-то обещает, кроме повторения прошлого. Сил нашей человеческой фантазии хватает только на исправление ошибок, а не на прокладывание новых совершенных путей, и Ефремов мечтает о все том же человеческом мире, свободном от самых отъявленных перекосов и самых назойливых гадов, с той же степенью страсти и убедительности, как детдомовец, украшающий будущее полными пайками пшена и сонливыми надзирательницами. Эта близость писательской фантазии к нашей повседневной жизни делает его утопии, конечно, особенно убедительными, особенно сладкими и особенно берущими за сердце своей несбыточностью. Этой иллюзорной сцены, навоображенной себе самому, я никак не могу избежать: человек освободился из лагеря, добрался на товарняках домой. Сталин подох, мир как выгоревший барак, в котором больше нечему вызывать пожара. В его руках роман Ефремова. Каждое слово о счастье болезненно отзывается в сердце, привыкшем к уголовному мату и битью в рельс у штабного барака и в морду у любого другого. Каждое НЕ/упоминание про вождя на некоторых очевидных местах романа (полного такими мысленными лакунами), едко и мстительно толкает в душу, при том что общая необходимое пустословие коммунистической риторики проходит мимо как содержание газеты, которой подтираешься. Роман, в котором НИЧЕГО НЕТ! Разве это мало? Да он весь - убежденное творение насквозь “ревизиониста”, иллюмината, обскуранта! В каждой строчке - кукиш ГБ! Люди свободны, люди вольны, им нет управы - чего вам боле? Да за одно на Колыму!

“Внутри колпака, в розовато-серебряном свете, неподвижно вытянувшаяся Низа казалась погруженной в спокойный, счастливый сон. Много поколений здоровой, чистой и сытой жизни предков отточили до высокого художественного совершенства гибкие и сильные линии тела женщины - самого прекрасного создания могучей жизни Земли” (140-141) - такие заявления, сказанные в жизни больной, грязной и голодной, не кажутся ни прописями, ни банальностями, а только исполненными тоски.

Кстати, идеальный рост женщины, (вы)считал Ефремов - 162 см.

17.
Сегодня (писано, видимо, в день смерти Раисы Горбачевой - boc) был у N., а по телевизору шли новости - и появился Горбачев с красными глазами и каким-то налитыми опухшими веками, и сказал общими словами, с прежней своей повадкой задорного вскидывания головы: “переживания, конечно, захлестывают” - и видно стало вмиг, и как он потрясен, и как он жалок в своем вскидывании головы, и как не отпускают его, даже в самые страшные минуты, затверженные пустые формулы, ставшие им самим, и как не мешают эти пустые формулы вырываться тому, что заполняет сердце. Так и Ефремов, был честный человек, и писал ужасно, но понимаешь сквозь все его слова, что он думал честно перед собой, хотя и негодно выражался. Мычал, как все мы мычим, с той или степенью успеха, зависящей от того, насколько умела декодировать окружающая среда. Запеленутая мумия, отчаянно в тугих простынях извивающаяся - вот что такое Ефремов и вот что такое мы. Хотим ли мы понять такого узника слов?

18. Своего сына Ефремов назвал Алланом - в честь Аллана Квотермейна, героя Хаггарда.