bars_of_cage's Journal
[Most Recent Entries]
[Calendar View]
[Friends View]
Monday, April 26th, 2004
| Time |
Event |
| 10:44a |
8.38. Белорусский вокзал. Вижу группу рюкзачников. Догнал, познакомился. Симпатичный Штефан был не против, но порасспрашивал, что и как, с немецкой обстоятельностью (наш брат или сразу взял бы, или сразу послал подальше), прежде чем взять письмо. Зато можно быть уверенным, что, вникнув, все сделает и передаст как надо.
Возвратился к родителям. Накормили с утра пораньше грибным супом. Как-то, невзначай, папа упомянул, что богатыри в былинах сравнивались с сенными кучами: на коне как сенна куча сидит – и пошел доставать сборник Беломорских былин Маркова, зачитывать для полноты и точности цитату. Я был уже одет, собрался идти, но сел на папину незастеленную коечку, послушать. Он всегда так оживляется, когда разговор касается его любимых тем, что кажется, будто существует для него только два душевных состояния: одно печально-парующее (или как перевести standby?), скучноватое, осознающее, что он в пыльном городе (ведь в природе нет такого даже и понятия, как пыль и серость) – и другое, к которому он всегда - и как это здорово – готов: дорогие его сердцу северная природа, какая-нибудь вычитанная в старой энциклопедии легенда или отысканная в архиве фотография. Жалею всегда страшно, что нет под рукой диктофона, - но и неловко этой мысли, потому что получается, что уже хочу запастись впрок, что по странной логике обозначает что тороплю время – хотя на деле ведь так хочу его ухватить за ноги, за уши, как коня: стой! А жалобщик или искатель в былинах вьется перед покровителем как налим под камнем. Из словаря Дьяченко: гуменцем называли тонзуру на макушке священника, и пошел этот обычай от тех лет, когда Моисей выводил свой народ из Египта – в дороге старики выпекали хлеб у себя на голове, вот макушка и облысела. Так пишет монах из Соловецкого монастыря, судя по дьяченковской ссылке. Смеялись с папой радостно и одобрительно (как только и можно смеяться). И казалось, что мы не разговариваем как отец с сыном, а как будто я забираюсь в какое-то теплое густое облако, и выпускаю в нем свою тучку – словно мы такие две каракатицы, одна с седым панцырем, с приросшей какой-нибудь актинией (чепуха, у каракатиц нет панцыря никакого), другая – ну, что про себя скажешь? Молодая-бодрая? Вошедшая во вкус жизни? Ну да ладно, проехали. Загадка общения и загадка любви – вот о чем речь. Сходишься сквозь слова какими-то то ли аурами, то ли излучениями монад, как у Даниила Андреева. Слова – все равно что бумага для картины: способ быть вместе, настроиться на волну, способ, может быть, физический, а вовсе не интеллектуальный. И про монады – в такие истинные минуты чувствуешь, что ты – это не просто ты, а отец – не просто он, а та личность, которой он был. Он становится не только любимым (что уж там скрывать от себя) папой, и не только отцом, а еще и кем-то, в сущности, совсем незнакомым и неизвестным, кто прожил свою жизнь так, как прожил, кто в деревне конспектировал Гегеля и Спинозу, кто любил жизнь в лесах, кто в мутных страданиях советской жизни как-то сохранял себя. Я ведь так и не узнаю его, и я останусь навсегда отдельным от него человеком. Будто есть капсюла в нем, и есть во мне, и они не равны нам, и не являются нами, и соприкоснуться им не дано, как бы плотно мы не обнялись на прощанье. | | 8:05p |
Странная история.
Глядел в третий раз кассету с австрийским детским фильмом, который надо было переводить («Каникулы с Сильвестром»), и на одной сцене, под самый конец, вдруг разрыдался. Слезы полились ручьем, сладкие, будто не твои.
Две девочки нашли клад с подзорной трубой, который спрятал дедушка. Девочки смотрят сквозь трубу - а труба показывает дедушку мальчиком. На друга его, тоже старого старика, наводят – он тоже в штанишках. Труба запомнила то, что видела. И девочки решают поклясться, как деды их 70 лет назад, что будут всегда помнить друг друга (по-немецки лучше, «aus dem Auge nicht lassen») - навести трубу друг на дружку, и спрятать. И вот – в темном кружке лицо девочки, на которую смотрит подружка, желтоватое, размытое (труба-то старая уже), девочка ровно стоит, прядку смахивает. А потом – в том же кружке другая сепия, другое личико, и тоже ровно стоит, серьезно, смотрит перед собой. Вот и все, но я и сейчас с трудом различаю клавиши. Что-то такое правдивое есть в этих двух кадрах, предчувствие, касание истины. Что-то пришло и коснулось по открытой душе. Много лет не было такого, ни в каком кино, хоть много голливуда пережевал глазами за последний год. Да и по книгам даже давно не помню. Можно, конечно, здраво рассудить: эстафета поколений, вечные истины, музыка грустная. Но нет, не все. Светлый круг, который стоит, и потом сворачивается в точку. Хорошо. Будто «Не надо идти в продажные сценаристы», сказал мне Бог (он-то знал, что ночью просмотрел по зомбоящику два американских фильма, и поскольку новыми, кинематографическими, глазами смотрел, то было интересно, как планы выстроены, как монтажер работал ножницами, как интрига держится в эпизодах, и конечно думалось о том, как сам бы и что придумал).
Есть рука невидимая в жизни, что ни говори.
Добавлю сейчас в интересы «прямой взгляд» и «касание». | | 8:41p |
По поводу опроса «Кто чего не читал?» вспомнил, как однажды Набоков шокировал интеллигентных эмигрантов, заявив, что не читал «Севастопольских рассказов». Кто-то (Ходасевич? Берберова?) добавлял потом, что читал конечно, но иногда любил поиграть в анфана терибля.
Вообще этот опрос совсем как пти-жё в Идиоте: кто свой самый мерзкий поступок вспомнит. Кто-то (Ганечка ?) такую розоватость понес, что получилось, что сам себе песнь пропел. Как бы не вышло того и у меня.
1. Ничего не читал Б.Акунина. Страницу одну прочитал когда-то, и стало скучно. Хотя Мисима в его переводе был хорош. Может, даже слишком складен (представлялось отчего-то, что Мисима будет более сучковат, такие корни вишни лакированные и пр. – а получились немножко досочки икейные).
2. По тем же соображениям «Кысь». Почему я должен читать? - спросил себя и не нашелся что ответить.
3. Мураками. Обоих. Наверное, одного напрасно.
4. Бодрийяра. Может быть, его, как и Маркса, не надо читать – с воздухом впитается.
5. «Лед» не читал. Хотя автор так затягивает, как только м.де Сад до него. Так что увы где-нибудь в книжном магазине когда-нибудь погружусь конечно. Получу сладострастное, со слезящимися глазами (падать-то глубоко, ветер) мучительное наслаждение. Чтоб ему гореть.
6. У Набокова не читал нарочно один рассказ – «Путеводитель по Берлину». Хочу его перевести как-нибудь с немецкого языка (книжечка желтенькая ровольтовская где-то валяется), куда он был переведен с английского, куда он был переведен, кажется, сыном автора. Хочу насладиться собственным провалом (Niederlage).
7. «Севастопольские рассказы». |
|