поражение
Я прихожу в кафе, где мой друг - мы давно сговариваемся о встрече - с ним встречается. Я еще удивляюсь, меня втайне это так приятно и веселит, как небывалое прежде - что вот так можно встретиться и побеседовать с Богом, я еще обдумываю, какой бы вопрос про мироздание мне позаковыристей задать, если выдастся минутка вставить свою реплику в их разговор.
Он сидит, мой друг, не очень веселый, напротив него крупный человек в сиреневато-зеленом, крупнолицый, чуть даже одутловатый, отдаленно похожий на типаж актера Максима Суханова или Александра Лужина, каким его изображают книжные иллюстраторы. Помещение похоже на небольшой Макдональдс, вроде того, который на углу Мясницкой и Чистопрудного, но они сидят не у окон, а в центре, за отдельным столом.
Моему другу заданы три вопроса, понимаю я, он должен за 15 минут правильно ответить на них, иначе Бог заберет его. Это вообще, не Бог, а Смерть.
Я слышу вопросы - это скорее задачи из учебника занимательной физики - они простые, я понимаю, что решил бы их сам с легкостью. Мой друг думает и бормочет, нащупывая решение - Бог сидит напротив, не поднимая взгляда от стола, он как-то смутен лицом - но когда я пытаюсь осознать вопросы, их смысл вдруг выветривается из рассудка, их разрывает на клочья и сносит горизонтальным сдвигом воздуха, как пятиэтажки в замедленной съемке атомных испытаний, у меня остается только пятно в памяти на их месте. Я понимаю смысл этой эрозии: вопросы заданы не мне, и я не могу участвовать.
Слепое пятно такое большое, что я не вижу моего друга, не знаю, чем закончилось испытание, и даже забываю, что он здесь был, - все это даже не вызывает во мне ни страха ни гнева ни отчаяния: ведь выжженой оказалась лужайка такая большая, что исчезли и все корни и подводившие тропинки.
Я тоже хочу получить свои вопросы, говорю я сиреневатому. Он не спрашивает меня, зачем мне это нужно, и тут я понимаю, что при решении вопросов меня ждут гигантские бонусы - это игра не на то, чтобы остаться при своем.
Он говорит мне вторую задачу, и я встаю с кровати.
У меня два противовеса, железные полосочки, куски хлеба, их нужно выровнять, взвесить из них мобиле - и тут я понимаю, что за те 15 минут, что есть на все задания, я никогда не справлюсь и с этим одним. Я не понимаю даже смысла задания. Но все-таки прилаживаю пальцами две железки по крашеной масляной краской стене, стараясь выстроить их под прямым углом друг ко другу. Я не успею, ясно - но в свете проигрыша думаю все-таки достичь решения хотя бы приблизительного, а не полного, как требуется - сократить решение упущением деталей задачи - установить хотя бы примерное равновесие, коли высчитать - не смогу.
Проходит время, он молчит, сидя рядом на моей кровати, и я наконец не выдерживаю, не могу больше оттягивать понимания смысла этого молчания.
"Что, уже? - говорю я.- А третий вопрос?" - и понимаю, что все давно ясно. Он молчит - я бесцветно бормочу, что знаю, не имею права требовать третьего вопроса, что не заметил хода времени, что хочу знать хотя бы ответы. Он сидит на постели рядом, совсем близко, с опущенной головой, а со спины ко мне молча подсаживается его напарник. Так мы сидим.
Вдруг он встает и на стене показывает мне, как должно было подвесить хлеб, и когда кусок перетягивал, закрывать его куском ветчины, я понимаю, что условия были совсем иными, никакого подсчета не требовалось, важна была только моя реакция - сторона моих поисков ответа, а не решение. Меня подставили: я должен был не решать задачу, а поменять ее условия. Но не испытываю разочарования, а только киваю - я ведь втайне знал, что задачи решаются, только выломавшись из их правил. При этом я вижу, что никакого этого разъяснения не было - он не вставал, мы как сидим, так и сидели на узком матрасе.
И тут Он поднимает голову и произносит улыбаясь как человек, долго державший про себя: наша договоренность не имела никакого веса.
Я испытываю чувство оживления, - вы не знаете, как это много, - и от радости и смущения, что все оказалось фарсом, начинаю лепетать, что смотрел фильм Матрица, и скрытое в нем сообщение ведь так много несет про свойства реальности! Она кивает мне (она уже женщина), она стоит за стеклом, на улице, и слушая меня, в какой-то момент делает ужимку, говорящую о том, что все-таки она для разговора хочет зайти вовнутрь, а не говорить через стекло , и когда заходит, признает, что знает этот фильм и кивает чему-то в нем.
Потом она снимает обувь с ноги, и ее коллега - это все в банке - говорит: она носит всегда прекрасную обувь, она стоптанная, но изначально офигительных денег стоила - и я вижу на ее ноге квадратные туфли, украшенные крупными квадратными камнями, как цукаты, на толстой резной платформе, и не удерживаюсь, говорю в легкой атмосфере, меня окутывающей, - ведь я жив! - "они как корабли, эти туфли", она смеется и бросает, не глядя, снятый сапог в выдвижную ячейку, под бронированным стеклом кассы, и сапог издалека туда ровно всасывается и там укладывается. "Ты работай, я тебя для оборота наличности сюда вызвала", говорит она своей подруге за стеклом, и в этом нет никакой грубости, а только веселость, и та - стиженая крашеная блондинка - кивает и с радостью принимается за свое дело, она приехала из какого-то недальнего среднерусского города - кажется, из Рязани