записи сделанные в кафе в ожидании обратного поезда
Конечно, боль и оглушенность были во мне, когда я вылез из ее машины на пл.Восстания и встал на тротуаре. И мне не хотелось шевелиться, а хотелось стоять и смотреть прямо перед собой, на эту рекламу колеса в целый дом, на развевающуюся девушку рядом, как будто в них был какой-то ответ на мой бесконечный вопрос. Подошел мужик, спросил, жду ли я 203-ю. На остановке я, что ли, оказался. Я не верил, что все кончилось, хотя маршрутка сдав назад, задавила собой то место, где только что была она. Смешно: загадал, еще прежде, влезая на Ладожском вокзале в ее машину, что нарисую ей сердечко на сухой грязи лобового стекла, куда не достает дворник, и тогда все будет хорошо. И когда она собралась отъезжать, нарисовал, но была только тяжкая обязанность в этом рисовании, и не знал, что делать с синей пылью на пальце. А когда ее машина тронулась и влилась в поток на Восстания, я уже не мог не расслышать шепот демона, иронизировавшего: где сотрет она это твое сердечко? перед домом родителей? или перед встречей ее с ее Арсением? или на следующем светофоре.

Все идет, как должно, я сказал ей об этом еще в "Жили-были", и это чувство, сквозь все развихренные мысли, главное, что я испытываю сейчас. Не зря я вчера, еще не зная о своей вылазке сюда, писал об ощущении, что плыву в реке, и гляжу на струи вокруг, желтый листик, проплывающие берега. Главное - осознавать движение этого потока, не выгребать из него, подчиниться ему, спокойно делать то, что он говорит, не подчиняясь себе, а только ему. С большой буквы. Я. в общем-то, не понимаю, что происходит. За стеклом "Идеальной чашки" тянутся по Невскому сотни людей, друг за другом, как кораблики в игровом автомате моего детства, и все они имеют какое-то отношение ко мне, и вместе - никакого. И мне должно быть все равно, в этом смысле, кого из них взять за шкирку и вытащить с их льдины. Но ни с кем не получается, потому что "со всеми" - не получается. Только с кем-то - может получиться. Стоят две девушки, раздают рекламки, и половина берет - но никто не дойдет до заявленного в бумаге магазина за навязываемыми прелестями. Надо брать ее за шиворот и вытаскивать ее со льдины, и вытащив, сушить и заворачивать - но тут мне мешает гамлетов порок: сомнение. В ореховой скорлупе пространства уютно, как в материнской утробе, я готов замкнуться туда, но время, за которое я стану отвечать - сколько лет мы проживем вместе? - вдруг моя болезнь сомнения настигнет меня опять, через пять лет, или через пятнадцать?
Нет ничего, что женщины слушат лучше, чем сомнение мужчины, и нет ничего более оскорбительного для них, чем это сомнение. Прямо Ларошфуко.

Все мечтается, что она еще придет, вдруг отыщет меня, как Бог Иону во чреве китовом, и я сразу поверю ей, если она поверила мне. Начинаю торговаться с Богом, и самому смешно от торговли: "Боже, пусть будет, как ты хочешь, а не я. И все-таки пусть она придет" И вместе знаю, животом знаю, что она не придет. И все равно торгуюсь. И этот размен - перекладывание решения, и поэтому Бог отмалчивается, и ничего не делает.
Что такое любовь? Нарожать детей - вот что такое. Троих. Иначе зачем я обнимал ее твердую маленькую спину, согнувшись над рычагом коробки передач? Мне нравятся черноглазые, потому что им легче быть ясноглазыми, востроокими. Мысль пошла рваная, хлопьями, как последние облака перед восходом солнца. Почему-то когд я сейчас ходил в туалет наверх, все странно смотрели на меня - я посмотрелся в зеркало - все вроде в порядке, кроме всегдашней странности предсказуемости: смотришь туда, и там всегда один и тот же человек, и он - это ты, и этот ты все старше и неприятнее год от году.