Дворцовая
каждый раз в Питере прохожу арку Ген.штаба и иду к Эрмитажу, будто чтобы убедиться, что ничего не повторяется, и вместо того чтобы искать новое пространство, нужно просто отмерить время. Время заката, в арке людно, подростки орут под гитару "Короля и шута", все никак не достроят элитный дом "Переезжайте в Петербург". Но летит в воздухе большой радужный пузырь, невесть откуда взявшийся, несомый течением с площади на Морскую. "Доживи до семи", взмолился я, но пузырь лопнул уже на пяти, свернувшись в маленький серый плевочек, рухнувший оземь, как всегда это бывает с трупами мыльных пузырей. На тротуаре, на берегу площади, отец выдувал пузыри для малыша, а тот ловил его голой рукой и пугался тому же, чему испугался и я: внезапности конца и липкому холоду, когда хочешь поймать красу. На площади, под закатный свет, саксофонист и гитарист играли какую-то очень знакомую мелодию, назубок известную, неслыханную много лет, и под эту музыку и этот закат казалось, что мы все прощаемся с чем-то: то ли площадью, то ли со днем, то ли со страной, то ли с надеждами на любовь. Катались велосипедисты и дети на роликах, будто стряхивая с себя прошлое, туристы обкусывали фотоаппаратами остовы зданий, ангел на вершине столпа грустно поник под крестом. Блеснул издалека стеклом военный козлик, и снова скрылся в панораме площади, следом за ним вспыхнул блиц чьей-то фотокамеры и тоже стих, как поверхность воды, принявшая упавшую каплю.