bombay people shops trucks etc
Теперь о неприятном – то есть о реальности. Реальность такова, что здесь очень много людей, - как в переходе московского метро рабочим днем. С этим сознание все время хочет что-то сделать, и как будто ничего не может, его сбрасывает с резьбы. Передохнуть совершенно негде. Положение это усугубляется тем, что я белый, я отвратительно белый, и каждый взгляд липнет ко мне. Перенести тысячу взглядов в час оказывается так невыносимо тягостно, что хочется опустить глаза, но поскольку тогда ничего не видишь сам – то в конце концов привыкаешь глядеть украдкой, мельком, или, глядя, посылать взгляд узким лучом, не входя в eye-контакт с десятками лиц по его периферии. Стоит задержаться, как встречное лицо расплывается в улыбку, порой польщенную, порой глумливую (как будто у тебя на носу прищепка, и ты ее один не замечаешь), порой изо всех сил сдерживаемую, но равно тягостную. При этом улыбка по всем параметрам дружелюбная – но никак не можешь выкинуть из головы подозрения, что за ней кроется второй смысл - как почему-то не можешь поверить до конца в полную искренность приветствий, которыми тебя встречают со всех сторон, и думаешь, что они хотят поиметь с тебя какую-то выгоду - хотя и коришь себя за мнительность и гордыню.

Может быть, преувеличенная реакция на белого человека объясняется не давностью исчезновения англичан, - которых лично видели столько же человек, сколько видели гитлеровцев в России, - а просто иными маршрутами европейцев. Стратифицированная жизнь не позволяет индийцам видеть нас – «мы» выходим из гостиницы и исчезаем за тонировкой кул-кэба, наши дни проводим в офисных небоскребах, а вечера – на частных площадках ротари-клуба. Поэтому, хоть внимание дружелюбно, от него остается осадок неприятной вины за свою белизну, среди них, таких черных. Единственное виденное тут ДТП усугубило это чувство, потому что моя неосторожность невольно стала его причиной: я стоял на перекрестке, заглазевшись на что-то, и не удержался от соприкосновения взглядами с юношей, катящим на велосипеде. Слипшись со мной глазами, юноша никак не мог их оторвать и выворачивал голову через плечо, пока не вкатился во встречный мотоцикл – успевший, впрочем, встать как вкопанный. Может быть, впрочем, что дело тут было вовсе не в белизне моей кожи, а в прищепке на моем носу.

Это произошло – мне лучше рассказать все как есть, а то я опять увлекся обобщениями – на углу внутренних улочек. В старых районах (Колаба, Форт) город сильно делится по смыслу. На больших проспектах сосредоточена цивилизованная жизнь. В величественных зданиях прошлого - если вы разрешите мне сказать как вождю индийцев - гнездится облик будущего: банки, западные бутики и пр. (кстати, вспомнил соблазнительную рекламу на Томми Хилфигере: «cool american modes” – надеюсь, выработанную в поте лица, а не случайно угодившую в яблочко). В улочках же, отходящих от проспектов, начинается Азия - дома с лавками на первом этаже и некое жилье (вероятно, лавочников же) наверху, куда прямо из точки продаж ведет наверх истертая лестница. Торгуют всем подряд, хотя в глаза бросается всякая прикладная электроника - особенно любимыми кажутся заправка картриджей для принтеров и ремонт мобильников. Надпись XEROX также хит столбов, иногда рядом с ней «мануал тайпинг» и мужчина с пишущей машинкой – довольно часто он играет роль писаря и заполняет формуляры, перемедая их копировкой. Вся эта горбушка перемежается цирюльнями, аптеками-«химическими» (Chemist) и лавками с загадочными лентами пакетиков, которые местный народ надрывает и сыплет в рот. Очень много, по неизвестным причинам, разного рода «разрезаний бумаги» и вообще бумажных дел, в т.ч. скупки макулатуры, чем заняты особенно затертые и чуханные лавочники – вероятно, обтирающиеся о свинец. При мне вчера вытаскивали из недр лавки по полозьям токарный станок.

Очень удобно, хоть на первый взгляд дико (как это часто и бывает) устроена телефонная связь. На стол или приступочку выставлены крупные красные аппараты, в прозрачном чехле от дождя, в них сверху есть щель, куда можно забросить железную рупию для местного звонка. Этим устаревшим автоматам есть и замена – просто телефон на шнуре, с написанной масляной краской аббревиатурой PCO= местный. Плата взимается по счетчику, рупия за минуту, и это удобнее: люди не имеют обыкновения пожирать монеты. Интернет-телефонии почему-то нет как класса, в ответ на мой вопрос обычно указывали: «сайбер-кафе!» - но киберпространство оказывалось просто интернетом (ишь, на что вздумал пенять! вспомни болотистую Германию с ее елями и мхами!) Точки доступа в инет распространены как овощные – увы, только через модем.

Каждая такая каморка метра полтора-два в ширину. Сидят в них, как пауки в баночке, и в белом котелочке мусульманин, и стриженый индус (в чалмах в Бомбее не ходят), и ныне дикий сикх. Я звонил раз от приятного молодого исламиста с бородой, как будто прилепленной под челюсть – пока я звонил, он с помощью толстенных проводов, уходящих к тестеру, проверял крошечную плату от разобранной Нокии, на которой ножки микросхем выходили на волосок друг от друга; в очередной раз не дозвонившись, или дозвонившись, что было примерно одно и то же, я спросил его, понял ли он, в чем поломка. Он нежно улыбнулся и, покачав головой, сказал, что еще нет,- причем из улыбки следовало, что он не оставляет надежду на благоприятный исход. У него было сильно угреватое крыло носа.

Скажу заодно – поскольку неизвестно еще, соберусь ли вообще – что взгляд мусульманина более понятен, при том, что эту культуру инстинктивно хочется почему-то считать более далекой своей (хотя, ясен пень, индуизм совсем удален на горизонт от наших единобожеских заморочек). Индус же часто глядит своими карими глазами как оглоушенный, так что европейцу непонятно, соображает ли он что-либо в этот момент, или просто впал в забытье. Если он захочет быть понятым, то он, конечно, даст об этом понять, но как будто в несколько преувеличенных формах, в чем проскользнет эта номинальная исходная чуждость, а не только вежливость (интересно, остановит ли кто мое вдохновение на кофейной гуще?). И думаешь, не лучше ли иронический, чуть враждебный, контакт этого скрытого равнодушия.

А в некоторых проемах – я забрел тогда в сторону порта – сидят совсем жуткие типы - например, почти голый черный старик, скрытый за весами фемидовой системы, только древними, огромными, подвешенными к потолку. За весами виднелась гора угля. Так, думаю, выглядела эта лавка и этот старик и при Ганди, и при Георге V, и при раджах. Увидев меня, старик что-то хрипло мне крикнул, мне показалось, что английское «пять», но я почему-то ужаснулся и поспешил прочь - как будто этим предположением, будто я могу хотеть купить у него угля, он засасывал меня в свое страшное время. Через двадцать шагов лавки оказались скрыты – я шел, как и все, по дороге, не решаясь на тротуар – рядом мощных индийских грузовиков, и меня тут же пригласили во время поближе – молодежь поинтересовалась, не ищу ли я перевозки. Вероятно, в 60-е - грузовики эти более всего похожи угловатостью на КрАЗы, но потупомордей и повеселей. Жарко красный фоновый цвет и богатая орнаментальная роспись превращает их в подобие каких-то передвижных алтарей - порой видишь такой несущийся дворец, с большим водяным баком, яростно грядущий сквозь трафик, и почему-то думаешь, что вот так же приходил Вишну, во всей своей славе, заставляя трепетать врагов. Дверей у грузовиков нет, или они всегда распахнуты, как и полагается храмам, вместо водительского кресла обтянутая дерматином табуреточка, того известного типа, на которых у нас сидят в кочегарках, отделениях милиции и провинциальных музеях. Сегодня на набережной видел такой тормозящий на красный свет грузовик-водовоз – свисающие с бамперов цепи пришли в раскачку, а из-под передней крышки бака, в соответствии с законом сохранения инерции, фонтаном хлынула вода - за рулем же был парнишка десяти лет, чему я поразился на все те полторы секунды, которые мне понадобились для воспоминания о левосторонности индийских дорог. На заднем торце бака этих водовозов принято писать HORN и чуть в стороне PLEASE – напоминание на бомбейских улицах почти что издевательское. Распространенность этих водовозов, куда большая, чем машин с отопительной соляркой в Европе, косвенно говорит об обеспечении города водой и еще более косвенно – о причинах повсеместности грязи, от легкой чумазости до тяжелых степеней черной липкости, которая поражает в Бомбее даже меня, известного терпимостью к жизни во всех ее проявлениях. Вообще, воткнув эту четвертую скорость, я могу писать километрами, а это нечестно по отношению к честным читателям, которым пора спать, так что прекращу до поры дозволенные речи.