уклоны
линия искажения сознания, когда погружаешься в сон, изнутри совершенно незаметна, кажется абсолютно прямой: никогда невозможно понять, засыпая, мечтаешь ли ты еще по периферии бодрствования, или уже пересек невидимую границу, и вокруг уже предместье сна. Вчера, обхватив руками деревяшки кровати, как уносимый волной штурман держится за штурвал, еще подумал, что следовало бы записать так давно не вспоминавшееся впечатление детства - как отслаиваю от книжной корки бумагу, и вижу за ней желтый грубый картон, с фрагментом обложки каких-то неведомых ярких книг, порезанных для этой серой - и жалел, что утром непременно погаснет это ночью внезапно вспыхнувшее. А сейчас держу в зубах это уцелевшее сожаление, как ярлычок от пакетика чая, к которому привязан утонувший пакетик впечатления, и понимаю, что не было никогда того воспоминания - хотя бы уже потому, что из-под того корешка через секунду хлынул поток маленьких черных муравьев, меня совсем не удививший в том сожалении - и, значит, я уже разжал руки, мысля, как крепко держу ясень в ладонях, и, крутясь, уносился прочь, считая, что держу прямой курс сквозь бессознательное. А ведь зачем-то это нужно, чтобы этот зловещий уклон был виден только снаружи, только постфактум, когда вынесло утром на берег постели, ежедневным робинзоном. А может быть и так, что стоит приглядеться к привычке бодрствующего рассудка проводить черту, а не подозревать рассудок засыпающий в привычке заметать следы. Что первично - это колено трубы, на которую садится бабочка, влетевшая на строительный рынок, или это гладкое вороненое бликование вокруг пятна света, когда философ заглядывает в ружейный ствол?