REKVIEMS: Atdzujojis
доставал книжку с полки, увидел рядом корешочек - литовский перевод Реквиема Ахматовой, в NY в 66-ом изданный. Люблю это странное тканевое на желтом почти картоне издание, невесть как мне доставшееся. Перевод с параллельным текстом предварены в нем очерком Peteris Aigars (переводчика) на латышском. Вместо его перевода - простое "Резюме" на русском: краткая эпитафия Ахматовой. В конце книжечки - послесловие Франсуа Мориака, тоже в оригинале без трансляций. Отсутствие сносок, комментариев, лишних переводов (в стиле Адмиралтейской иглы, но не "Адмиралтейской иглы"*) вводит слова - не строки - Ахматовой в совсем иной оборот: не учеников средних школ, читающих поэму как контурную карту, не архивариусов, реконструирующих живую полёжку по отпечаткам в лингвоглине, а живых крупного роста людей со всего света, поверх языков и границ, поминающих свою сдавшую вахту подругу - как будто инопланетяне в фильме, являющиеся из тумана и кирпичных стен хоронить павшего брата. Сообщество людей, объединенных только общностью своих свойств (что-то, что в лучшие минуты и в жж проскальзывает). Ну, ладно.

Не удержался, прочитал вступление:

"В страшные годы ежовщины я провела семнадцать месяцев в тюремных очередях в Ленинграде. Как-то раз кто-то “опознал” меня. Тогда стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом):
- А это вы можете описать?
И я сказала:
- Могу.
Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом.
1 апреля 1957 года, Ленинград "

от неожиданности увидел, как происходит нечто с этим текстом - лист будто охвачен безумием, внезапным пламенем, и в нем всё на глазах скукоживается, изменяется, ветшает, тлеет и рвется, обращается в сизость и - вот! - черноту.

Начало - еще в стиле записных книжек Пушкина и царскосельских статуй - "годы ежовщины" сказаны спокойно, как будто уже отдалились на горизонт, как "хованщина" или "бироновщина" - в один абрис садящегося солнца.

Но - сразу же - тень безличия находит на это солнце, как еще невинная тучка: "как-то раз" "кто-то" в кавычках "опознал" - что за расфокусированность? уже наступили сумерки, в полуприкрытых веках: "не помню", "не видел", "не говорил".

"Опознал": что было опознавать? лиц "нас всех" уже не разобрать в черных петербургских ночах. У новых аристократов с "голубой" кровью в жилах, вставших в шеренги похоронного менуэта - у них нет имен, у них нет лиц, нет слов, нет речей - их заменили цифры: номера статей. Не "тогда" - "там",- другой континент, другой мир - не что-либо, а "это", что невозможно описать, но что берется описать говорящий, осознавая мощь и челлендж своего согласия. Невозможно - потому что все стерто, как черты известкового барельефа, которым следователи возили по асфальту. Как грифельная доска, с которой мел с человеческими словами вытерт до землистых волокон.

Вместо людей - персоны, вместо персон персонажи. Под маской герои вечных трагедий, от речи остаются самые несгораемые глаголы: чистое прошедшее, голое настоящее: "сказала" - "могу". Неверный дымок, подымающийся из головешки: анфилада отречений, тень, бегущая от дыма - уже ничего не остается от царского села, от утонувшего петербурга.

Подобие улыбки пробегает по подобию лица. Ряд минусовых величин, подобный отказам в таможенных декларациях: не имею, не имею, не имею. У ничего не забрать ничего - что взять с того, у кого все взято?

Какое-то полное исчезновение материи, при сохранении чистой энергии ненависти и странной гордости; свобода сыворотки от любых фильтров, знание своей неуловимости уже никакой масло- и прочей бойней.

(Вокруг Ленинград, празднующий космические победы (увы, мой анахронизм), прыщущий поливалками, полный молодежи в распашных рубашках. Но этим глазам - поливалки по весеннему асфальту - какой были иллюзией? та же царскосельская статуя, льющая струю из кувшина. Никакие отложные воротнички, никакая праздничная лепка локонов не может сделать эти скульптурные призраки реальней той доисторической обезличенности пустоты, которая была еще до слов )


_______________
* "сноски с переводом всем известных французских словечек достаточно определяют степень Вашей литературной опытности", писал набоковский рассказчик** коллеге Солнцеву

**напрасно он побаивался "книг, изданных в лимитрофах"