сны
я какое-то редкое неполноценное существо, размером с наполненный пакет с мусором, мохнатый и грязно-влажный, констистенции как вертикальная тряпка для чудо-швабры, мне самому привычно стыдно за свое существование, как за запах изо рта - и я живу в закутках тут же,- в больнице, или в старом ГУМе,- в огромном доме, где везде продаются только каменные советские сандалии. Я брожу по этим комнатам, что-то незаметно себе подбирая на одежду, поверх стыда и презрения к этой одежде, выбирая то что мне кажется менее худшим, и в общем даже полюбляя это менее худшее. Но потом я уже не так отделен от людей, я попадаю от них в зависимость - чтобы спасти какое-то другое существо, от меня требуют добыть справку, и вот я всхожу вслед за кем-то в больничную палату, где я должен буду убирать, - десяток обитательниц мгновенно запахиваются с головой в ватные одеяла, превращаясь в кули на двухэтажных койках, и я произношу со свободой гнева этим кулям, низким мужским голосом, вдруг обретенным: "я буду играть в ваши правила, буду здесь убирать, но начинайте, суки, немедленно писать мне Акт об уборке - вздумаете обмануть, я немедленно разворачиваюсь" - и вижу, будто через какое-то время, или разобравшись, уже с ужасом и удивлением вместо гнева - что в этой палате все лежат с одним диагнозом - у всех на груди ужасные наросты, чудовищно толстые веревки и квадратные амулеты-ладанки на этих веревках, грубо вырощенные из человеческой же плоти, как косички на сдобных сайках - и все лежат тут, понимаю, для того, чтобы вырастить или сохранить эти ороговения. Помню, что вскользь удивляюсь, зачем это им нужно, потому что можно ведь просто вырезать из деревяшки маленький крестик и на нитке себе на шею повесить. Но хотя понимаю эту простоту действия и шага, сам не могу никуда уйти, пойманный за живое - они нашли моего сына, или мой отросток, и он умирает там, знаю - и вот я стою рядом с плитой, на котором молодой парень-хирург варит на скороводе это мое живое существо, - которое снаружи не похоже ни на что, а на кусок какого-то слоистого мяса, на то приблизительное лицо, которое проступило на Марсе - и вижу, как посыпает солью его, думая его накормить, и поливает соусом, которым залита вся сковорода. Я отодвигаю парня в сторону, показывая ему - у меня снова нет дара речи - как нужно делать, отслаиваю моему существу корочку, обветрившуюся пленочку, до розовой плоти, и прижимаю ему какую-то свою сочащуюся кровь, с какой-то моей части, разъясняя хирургу взглядом и мыслями, что его нельзя варить, и не чего ему давать, здесь на земле нигде нет такого питания, которое ему нужно, и только сырой кровью можно его питать, в которой есть все вещества и витамины - и понимаю, что меня поняли, и что этот мой сын не умрет - и на этом этот сон заканчивается, как исполненный и прожитый до конца.

Потом самолетик нашей делегации летит меж зданий и лачуг, я вижу этот городской объем изнутри его же - мы рыбкой плывем между небоскребов, как между скал. Я думаю, что нас могут сейчас сбить палестинцы из стингера - но потом вспоминаю, что израиль стережет воздушное пространство, и вообще легче будет погибнуть там-то и там-то- у меня какие-то точно известные мне ситуации и страны, которым не подберу названия, хоть знаю их прекрасно, - я будто осознаю, что у меня есть чин и ранг опытного переговорщика, хотя я и первый раз в такой делегации. Мы спускаемся все ниже и ниже, я понимаю, что мы садимся на аэродром прямо в черте плотной застройки города, на этом истребителе второй мировой - - но тут самолетик отворачивает вбок и взмывает, я узнаю 109-й Мессершмитт, в зеленом камуфляже спины, как полосатый окунь - и мы то ли идем идем на посадку, то ли рушимся, прямо в лачуги, пока как во сне, не спускаемся вдруг - как на резинке - посреди турецкого или американизированного двора - вокруг бетон, панцирные сетки заборов, свист турбин идет на убыль - я вижу наш самолет: это МиГ-21 с вертикальным взлетом!- а я и не знал, что производили такие модификации, думаю попутно одобрительно. Звук стихает, все разминаются и слезают с полок, я на самой верхней полке этого ангара, под двигателями - лежал с плеером. Проводник команды распоряжается всем вставать и выходить: "берем с собой всё, презервативы не забываем", и я спускаюсь, повисая на руках, вниз с трехметровой высоты, по нержавеющей стене, и вижу, что это поезд, наш состав прибывает на перрон - у окна двое, смоляно-кудрявый мужчина в белой полотняной рубахе и мальчик, такой же, как он - мужчина с восторгами узнавания шепчет что-то нежное, глядя за окно - и я грубовато рубля с плеча: "а мы к какому городу приезжаем?" - они немеют от невозможности вопроса, но отвечают, а я бестактно продолжаю: "это израиль, да?" - и понимаю, что мой вопрос оскорбителен для него - но ведь то, что я вижу там за окном, может быть везде: кирпичные сараи по горизонту и косые бетонные сваи, беленые снизу, как садовые яблони