lost & found
наверное, это все произошло от того, что болела голова - будто чувствовал оболочку мозга, который при повороте головы словно не поспевал за черепом, проворачивался там гироскопом, как простокваша в стакане. Чувство, как от невыспанности или издалека подступающей болезни. Около пяти, после всех звонков, пошел в комнату, лег в кровать, трезво натянул на себя бодрое одеяло, стал смотреть в окно на серое небо, тоже простоквашное, комкообразное, серое на сером, и думать мысли, такими же проявляющимися кочками по кочкам, приятными, чего уж таить. Из открытой форточки тянуло звуками капели по жести, как всегда преувеличенными, раздувающими в хляби небесные обычный, в общем, дождь - у соседнего близкого дома струя течет с угла кровли мимо водосточной трубы, бьет по облицовке кирпичного забора. Услышал запах горелого фумитокса, наощупь выдернул из розетки горячее еще со сна тельце, погрузился обратно в полусон, обняв подушку. Какие-то видения проплывали перед глазами, которые осознавались мною, однако, как сон - я еще как-то оценивал чуть ли не с гордостью отказ от одного заказа и тревожное размышление над согласием на другой, потом сместился в какие-то арифметические действия (всегда признак нездоровья), - а потом вышел из двери, снаружи была стена, увитая плющом, садовник и садовница в строительных робах ножницами подстригали кусты роз у нее, все было розоватым и пастельным, и происходило, судя по цветам и проглядывающим впереди острым деревьям, в какой-то италии - и я начал смеяться, заливаться смехом, и от хохота меня стало носить по сторонам, от стены дома до стены цветов, стукать об них - тогда я сел на землю, хохоча и держась за живот от своего припадка беспричинного смеха - и в следующий момент увидел себя в этой же комнате, поднятым над кроватью, будто в гладчайшем коконе. От отсутствия трения в нем я проворачивался, как ротор, зажатый в точный подшипник. Все вокруг немо крутилось вокруг меня, в желтоватых размывах. Я чувствовал, что оказался в чужой власти, и потерял контроль за собой. Было какое-то изменение вокруг. Я был в сознании, и поэтому первым делом, чувствуя происходящую потерю, проверил свое сердце - оно билось, я был еще жив. "Господи, господи!", произнес я насколько мог вслух, и это тоже было осмысленным обращением, направленным на то, чтобы отряхнуть наваждение - но поскольку никакого эффекта оно не возымело, сказал, перестроившись, "Иисусе Христе" - но и это было напрасно: силы, меня взявшие, были совсем из другой оперы: мои обращения скользнули по ним, как полевые цветы по лакированному борту джипа. Тут меня стало утягивать куда-то, хотя я при этом оставался на месте, я старался удержаться усилием сознания, стараясь зацепиться восприятием, как арестованный пальцами за косяки, передо мной проскакивали несколько ясных мне вещей в моей жизни, о которых я теперь остро сожалел как о неслучившихся. Известное явственное чувство, что "еще не пора", проявилось и тут, не в виде невозможности крайнего зла и неверия в крайний исход, как в реальной реальности - на дороге, в минуту опасности т.п.- а теперь в формах несправедливости происходящего. В какой-то момент я увидел сквозь ресницы, то ли приоткрывшиеся, то ли и не закрывавшиеся, свой мутный локоть вокруг подушки, над которым я был уже не властен. Я попытался пошевелить им, уцепиться за свое тело, чтобы уже его руками схватить утекающую реальность - но тело лежало неподвижно, я не мог нащупать никакой связи с ним. Может, моя рука была заспанной, как порой случается - трезво понимал я в ту минуту - и, подумав так, хотел пошевелить чем-то другим. Нет, я бился внутри себя как в промазанной тефлоновой сковороде, ни за что не удавалось зацепиться - заспанным, как рука, было все мое тело, все ниточки к нему были обрезаны. Этот страх - быть погребенным в своем собственном теле, при полной ясности сознания - привел к новой вспышке этой ясности, подцвеченной и выконтращенной ужасом - и это обострение сознания и вернуло меня, вероятно, в постель и мир. Сознание пустило разветвленные корешки вовне себя, и вгрызлось в мир, установив с ним связи, остановив пустое вращение и восстановив питание. Если я пишу это пальцами, значит, я таки вернулся. Сознание оказалось способом его не потерять, ум не дал мне сойти с ума. Заусенцы сознания оказались жесткой необходимостью, не имеющей никакой иной практической цели, кроме вживления себя в жизнь зубом на шпунте. Нет, я сам пложу эти выводы только чтобы не впасть в панику, чтобы поскорее замаслить и замусолить словами и смыслами тот голый ужас отделения, отдаления. Нет, proschu prodlenie: лет сорок мне еще нужно