Вчера со мной случился приступ счастья. Хочу сразу сказать, что речь идет о состоянии, а не о растрепанных кудрях - потому и решился написать, наперекор опасно засасывающей близости собственного образа. Это состояние, как чувствовалось поверх самого переживания (признаюсь, перехватывающего дух) - объективное, имеющее общее основание, подчиненное не личному произволу, а закону, распространяющемуся на всех людей и, думаю даже, всех живых существ. Хотелось бы спокойно и холодно вспомнить это произошедшее вчера, и сквозь него, подобное происходившее ранее.

Как оно начинается? Будто "с ничего", на пустом месте - но обычно в минуту расфокусированности мысли, часто в дороге, когда душа принимает впечатления - стучащиеся в сознание как метель в очки - ровно и равно, не ранжируя их. Бездумно перебираешь явления, как четки - и в их внезапном сочетании внезапно рождается что-то, удивительно большее суммы частей, мгновенной вспышкой - всегда так скоро, что видишь ее сразу целиком, как зигзаг молнии на сетчатке, не успевая никогда различить самого ее извилистого хода. Но он есть, этот ход, его излом и треск вызывается сошедшимися полюсами - взрыв часто случается в минуту утомленности от ровного постоянного гнёта, протестом и спасением цветовой вспышки после равнин серости. Задним числом пытаясь реконструировать триггер, вызвавший это небывалое - конечно, душой не можешь успокоиться и снова и снова толкаешься к ту дверь, опять замурованную, из-за которой так хлынул тот свет - часто находишь мыслительный протест, отказ, отодвигание того, что держало тебя до того момента балластом: отторжение не только исхода, но и самих правил игры. Опоминание, отряхание - вот примерные слова, подходящие по звуку тому круглому звуку, от которого вдруг в душе сходит лавина.

Как оно происходит? Вещи, оставаясь собой, перестают быть собой. Начинаешь видеть все то, что видел и прежде, но не видел, оказывается. Осознание - вот ключевое слово этого состояния. Все прежде серое наполняется цветом. Все прежде малозначительное становится равно важным с прежде значительным. Вчера удар застиг меня, когда переходил угол Варсонофьевского переулка и Рождественки, и я увидел сразу тысячу (вру, десяток) вещей, которые и отвлекали меня от этого состояния, но в которых оно и было дано. Асфальт обнаружился испещренным темными пятнами, холмистым, кочкообразным. Передо мной я видел подол дубленки, у женщины, спешившей по тротуару, и он, тонкий, завивался и махал в такт ее шагам, и я видел это завивание как необыкновенно налитое смыслом, как говорящее мне нечто, что я отчетливо слышал, после прежней немоты, и хотя не понимал - это было уже неважно. Чувство прорвавшегося, хлынувшего, разверзшегося - вот что было главным. Я спешно поворачивал глазами по сторонами, и предметы, на который бы ни падало мое чувство, световым снопом, представали магически иными. Помню, как отблеск фонаря скакнул рывком по капоту автомобиля, с увеличением скорости в середине, где (домысливаю сейчас) был более крутой хребет, и помню, как это изменение было схвачено душой как сообщение, ценное тем, что расшифрованное, а не самим своим смыслом.

Что со всем этим можно делать? (длить, конечно, на все их пять, семь, десять секунд. Но вопрос не в том). В эти секунды вся душа занимается, в авральном порядке, фокусировкой на новообретенных ландшафтах, спешно выставляет новую глубину резкости, пытается примениться к ним - и это, в целом, не получается, потому что нет слов, нет крючков, которыми можно было бы зацепиться за существо происходящего. Мыслительный аппарат скользит по ощущению как лапка ящерицы по кафельной плитке. Перед глазами все те же явления, равные сами себе, как хватаешь их струбцинками слов - и все, что можно тут сделать - привычное насилие, форсирование, законтращивание явлений, покрытие их желтым цветом, освещение их. Метафоры - "что нам еще остается, кроме метафор, когда подступает то, что не имеет слов, не имеет обоснований и причин, но когда вот как сейчас на морозной улице (...) все наполняется смыслом, изгибается как пленка надуваемого флага, дыбится - сравнивать с музыкой, цветом", как малодушно жаловался я мобильнику через минуту после внезапной встречи. Сравнение этого невесть чего с другим невесть чем - действие, может, и жалкое, но осмысленное, потому что хоть и не передающее смысла этого явления, но передающее его масштаб - отсутствие точной цифры дает возможность показать хоть его порядок, по числу звездочек (и любых фигур), как в пароле или ПИН-коде.

Что остается на руках? ничего и кое-что. Золотой песок рассыпается в руках, но остается чувство его тяжести. Знание наличия иных горизонтов взгляда, возможности соединения известных элементов в неизвестное сочетание - как сон, счастье дает иррациональную веру в возможность иных берегов и континентов, иных морей, иного неба. Состояние счастья не дает понимания, но дает чувство осмысленности, сквозь непонимание и даже благодаря непониманию. Все, что я мог бы дальше рассказать, было бы уже исключительной отсебятиной, поэтому скажу только, оставаясь в рамках объективной проверяемости и экспериментальной повторяемости, что это состояние счастья, стократно описанное, то как вдохновение, то религиозный восторг, странным образом имеет в своей радужной короне урановый сердечник. Это не опьянение, не экстаз,- чувствуешь всеми фибрами души - а, напротив, чувство подлинности подступившей реальности. Счастье - искра, рвущаяся из касания сознания о действительность, минусовой клеммы о плюсовую: есть ток, есть контакт. И это дает странную долгую веру: сознание вздыхает успокоенно, когда понимает, как многое ей еще не подчинено

АПДЕЙТ от 15.11.07:
вот я длинно писал о чувстве счастья, делал развертку октаэдра - но лучше всего в эту минуту просто закрыть глаза и слушать изменение звука вокруг (глаза жадны и падки, в их сбивчивых донесениях путаешься):
исчезновение эха, огромное расширение пространства, плеск новых звуков, будто смех невесть кого, наблюдающих мягкое обрушение стен, в которые ты был собран, как в коробку