как все было (детям до 16-ти не читать)
Холл гостиницы, площадка перед лифтами. Не протолкнешься: свадьба. Неюная невеста в небелом платье, русоголовый муж, куча немаленьких детей в пиджачках вокруг: что за брак? решили наконец оформить, «увенчать» отношения? Забиваемся в лифт. Я оказываюсь рядом с невестой – ровня мне по возрасту ( из-за чего кажется, что старше меня), ровня по росту – ее немного веснушчатое, лицо совсем рядом со мной. Помню, что как-то опахнуло меня ощущение легкости и истины, странное сочетание из абсолютной свободы и полной предопределенности, после которого кажутся теперь бесвкусным винтажом любые более привычные сочетания. Ее обнаженное плечо прижалось ко мне, тугое, в веснушках, которое было бы крупным, если бы не общее сложение ее тела. Мы поднимаемся, и на горизонте сквозь стеклянную стену – вот и в России стали делать красиво – проступило тонкой полосочкой по горизонту море. Нужно бы выкупаться, говорит она кому-то, а этот кто-то возражает про несезон. Я как во сне произношу ей слова знакомства: лучше окунуться в лед, чтобы помнить об нем – вот мне много лет назад Байкал обжег кожу так, что ей его не забыть. Она отвечала в том роде, что мальчишки запомнят лучше – но странность этой ее реплики донеслась ко мне словно издалека, потому что она оборотилась ко мне. Какой-то туго перевязанный пухлый букет в ее руке. Наши губы оказались рядом, и как-то вдруг стали соприкасаться уголками. Ее яркие губы были налиты и гладки, и я не мог отказать себе не в удовольствии даже – а в бесконечном наслаждении этого краткого словно случайного соприкосновения, даже под вглядами ее мужа, с недоумением оборачивавшегося к нам от двери лифта. Дальше – а дальше она оборотилась ко мне в прямой, угрожающий анфас – как-то _встала передо мной_, как абсолютно правильно выражаются сказки и саги, знающие состояние, когда от удара сваливается вся окалина: войны, боли, сна, счастья - и поцеловала меня зрелым, чуть улыбающимся ртом – чтобы показать мне, что такое взрослая, настоящая женщина – и это было так полно спокойствия и страсти и какой-то полноты, что я погрузился в этот влажный, будто куда-то вводящий влажный красногубый поцелуй, как пловец вплывает в подводный грот, не зная, хватит ли ему воздуха на возвращение. Лифт будто оборотился в постель. Ее вращательные движения крупными бедрами, уже чуть рыхлыми, знойными, недевичьими, знающими, зазывающими и засасывающими - и небывалая полнота восторга от того, что я кончиком языка входил в ее ушную раковину, остро-ворсистенькую изнутри. Она отдавалась этой неожиданной точке нашего совокупления с той же остротой и отдачей, что и я – наверное, все-таки, мы были еще в том переполненном лифте – со спокойствием и страстью. Она как будто показывала и приносила мне себя, и вместе с тем наслаждалась своей властью надо мной, но впускала меня в это свое наслаждение власти, так что я был с ней заодно в эти бесконечные мгновения полного овладения ею меня и наоборот.
И вопросы, как «быть дальше», «куда она уйдет сейчас, со своим мужем, своими детьми», теперь растворялись еще не упав на землю, как дождь над пустыней - это касание настоящего, выраженного в такой знойной полноте, сделало все простым: теперь я пойду за ней, где бы она ни была. Это была Она, и, конечно, уже никогда мы не могли более разлучиться. Эту последнюю фразу я нашел поутру нацарапанную карандашом на случайном конверте рядом с кроватью, уже с трудом расшифровывая потрясенные строчки будто выгоревшего карандаша.