Отчет о вчерашнем сне
Какой-то правый придел в каком-то огромном театре (Большом? Советской Армии? Армии Ангелов?), некое фойе, некий фуршет людей, шапочно друг другу знакомых. Затем произошло движение, раздался голос, некто вышел на некую сцену. Смысл его сообщения был такой: на этой пустыне есть Игла Бога (эти слова помню дословно), точка откровения.
И вот бреду по этой пустыне.
Песок истоптан тысячью ног, как ялтинский пляж, следы по следам, живого места нет. Но никого вокруг. Солнца нет, только тусклое рассеянное свечение. Задником сознания мне известно, что эта пустыня ограничена двумя-тремя километрами, хотя никаких иных ландшафтов за горизонтом не видно. Я уже почти добредаю до конца, пережевывая в сознании какую-то ерунду, когда вдруг наступив на безликий бугорок песка, чувствую, будто наступил на плотный скользкий пузырек. И он мгновенно проходит в меня насквозь, и оказывается у меня во рту, полностью забрав в себя мой язык, скруглив его в шар. Другой шарик разгорается у меня где-то в глубине тела, там, где находится простата – сообразил бы я уже тогда, когда бы не мучительный бесконечный ужас. За эту разбухшую полость меня подцепляет вверх и опрокидывает на спину и начинает вращать, так что я вижу перед собой только одно бесконечное крутящееся небо, в мелких размытых облачках. Я кричу, но крика не получается, и из глотки выходит одно блеяние – и никто не приходит на мой крик, как я надеюсь – то ли чтобы спасли, то ли чтоб разбудили. Я кричу, спеленутый этой слепой силой, пока сон не отпускает меня. «Господи, за что мне этот сон?».
Спущенный на кровать, вспоминаю «отче наш» и, путаясь (всегда эта молитва, единственная, какую знаю, при произнесении разваливается на части, пытаюсь соединить куски – и от этого всегда думаю, что она теряет свою силу, а потом осаживаю себя сам за эту мысль) – и, путаясь, соображаю одновременно, что Бог, ткнувший в меня иглой (или, точнее, на иглу которого я напоролся), был ветхозаветный, безжалостный, нелюдской, Бог-Отец, не смягченный еще рождением Сына, действующий с механической предопределенностью пружины, а не с гибкой непоследовательностью живого глядящего существа, и что, следовательно, молитва, обращенная к Отцу, совершенно правильна и уместна здесь. Почему-то, оставленный отливом сна на кровати, я думаю о том, что ведь мне должны были вырвать язык этим пузырем и вставить туда что-то другое? и что, вообще, зачем насаживать человека на Иглу, как не для некоей цели? и понимаю в этот момент, что мой язык сведен судорогой и что тот второй центр в районе простаты тоже одубел и горит как во сне, и это не дает мне посмеяться над собой за то, что решил сорвать лавр пушкинского пророка.
Сейчас понимаю, по холодной реконструкции, что виноват во всем был диалог http://www.livejournal.com/users/mashkovsky/14163.html - за который я тотчас добавил Машковского в друзья, не зная, что тот так жестоко со мной за это расправится – и, более широко, весь тот комплекс переживаний, который этот диалог расшевелил и который цельно выражен «Ультимой Туле» Набокова. Прутья клетки, прутья клетки, и скворец кричит напрасно. Выйдет только насаженный на шомпол. Понимает ли это мышка Машковского? Пусть бы хоть написал мне два слова священник, - так ведь они все заняты разборками ПЦ, РКЦ, ЦПШ-ППШ.