Итак, 6:30 утра пятого января 2008 года. За окном -15 градусов мороза, и куда же отправятся юные герои нашей новогодней сказки? Конечно, они, то есть я, отправятся на платформу 146 километр Павелецкого направления Московской железной дороги. Это же очевидно, друзья мои, нельзя допускать столь предсказуемого сюжета!


ну, хоть сто пятьдесят..." и тогда рассудок: "Ну хорошо, Веня, - сказал, - хорошо, выпей сто пятьдесят, только никуда не ходи, сиди дома".

Что ж вы думаете? Я выпил сто пятьдесят и усидел дома? Ха-ха. Я с этого дня пил по тысяче пятьсот каждый день, чтобы усидеть дома, и все-таки не усидел. Потому что на шестой день размок уже настолько, что исчезла грань между рассудком и сердцем, и оба в голос мне затвердили: "Поезжай, поезжай в Петушки! В Петушках - твое спасение и радость твоя, поезжай."

"Петушки - это место, где не умолкают птицы, ни днем, ни ночью, где ни зимой, ни летом не отцветает жасмин. Первородный грех - может, он и был - там никого не тяготит. Там даже у тех, кто не просыхает по неделям, взгляд бездонен и ясен..."

"Там каждую пятницу, ровно в одиннадцать, на вокзальном перроне меня встречает эта девушка с глазами белого цвета - белого, переходящего в белесый - эта любимейшая из потаскух, эта белобрысая дьяволица. А сегодня пятница, и меньше, чем через два часа, будет ровно одиннадцать, и будет она, и будет вокзальный перрон, и этот белесый взгляд, в котором нет ни совести, ни стыда. Поезжайте со мной - о, вы такое увидите!.."

"Да и что я оставил - там, откуда уехал и еду? Пару дохлых портянок и казенные брюки, плоскогубцы и рашпиль, аванс и накладные расходы - вот что оставил! А что впереди? Что в Петушках, на перроне? - а на перроне рыжие ресницы, опущенные ниц, и колыхание форм, и коса от затылка до попы. А после перрона - зверобой и портвейн, блаженства и корчи, восторги и судороги. Царица небесная, как далеко еще до Петушков!"

"А там, за Петушками, где сливаются небо и земля, и волчица воет на звезды, - там совсем другое, но то же самое: там, в дымных и вшивых хоромах, неизвестный этой белесой, распускается мой младенец, самый пухлый и самый кроткий из всех младенцев. Он знает букву "ю" и за это ждет от меня орехов. Кому из вас в три года была знакома буква "ю"? Никому; вы и теперь-то ее толком не знаете. А вот он - знает, и никакой за это награды не ждет, кроме стакана орехов."

"Помолитесь, ангелы, за меня. Да будет светел мой путь, да не преткнусь о камень, да увижу город, по которому столько томился. А пока - вы уж простите меня - пока присмотрите за моим чемоданчиком, я на десять минут отлучусь. Мне нужно выпить кубанской, чтобы не угасить порыва".

И вот - я снова встал и через половину вагона прошел на площадку.

И пил уже не так, как пил у Карачарова, нет, теперь я пил без тошноты и без бутерброда, из горлышка, запрокинув голову, как пианист, и с сознанием величия того, что еще только начинается и чему предстоит быть.


Поехал я, в общем. Привет, Веничка.