ПЕТР ЯКИР (1)
а теперь (в продолжение дискуссии с Павлом Литвиновым) я расскажу

О ПОЛЬЗЕ «ПОКАЮХ»

В последний свободный год (1978-79) , приезжая в Москву, я обычно останавливался у Петра Якира в его крошечной однушке на Рязанском проспекте.  Несмотря на ранний час – поезд приходил около 7 утра – Петя резво просыпался – и, конечно, сразу бежал за водкой.  В соседнем доме у него был гастроном, с черного хода которого незаметненько от советских граждан жил районный распределитель.  В распределитель б. лидера демократического движения Якира, конечно, не пускали, но там его знали и уважали все грузчики, так что минут через 15 Петя возвращался с бутылкой и не простой, а с «Wyborowa» (!).  После чего начинали пить.

Пил, в основном, конечно, сам Петя – я и тогда с утречка был не любитель.  И если Петя пил, то начинал рассказывать – и всегда очень интересно.  Истории, люди, имена, лагеря – все можно было записывать, жаль, что это пропало вместе с человеком.  Но вот, что я заметил: независимо от того, с чего Петя начинал, через час он возвращался к одной и той же теме – почему он дал покаюху, и почему обстоятельства именно так сложились.  И объяснив это уже в надцатый раз, мирно отключался , сидя в своем кресле в черных сатиновых трусах и прямо с Беломором в руке.

А я брал «Архипелаг Гулаг» или что-то еще из свежего тамиздата и читал, думая думку.  Думал я о том, что Петя замечательный человек, просто уникальный человек и талантлив был по-своему и добр.  Да, пил, но не это его сломало – а покаюха.  Что бы там ни говорили – и Амальрик писал, и Павел говорит, что ко дню аресту он уже спился – но не зря ему в Лефортово устраивали рандеву с Красиным, который уговаривал его колоться по полной (и уговорил).  А если бы не устраивали, то еще не известно, как бы Петя себя повел на с суде, ибо была в нем хорошая зэковская злость – «А вот хрен вам, суки…».

И именно тогда до меня дошло, что хуже покаюхи ничего не бывает, ибо зона рано или поздно кончится – период резиновых андроповских сроков еще не начался – а вот склеить себя после покаюхи уже не выйдет.  И останется только доказывать 24/7 , что бес попутал, и пить горькую -- что Петя и делал.

Посему после ареста (ноябрь 1979-го) я уже твердо заучил себе линию поведения и вел себя, как последний отмороженный антисоветчик: подписал две бумажки о том, что ознакомлен, протоколы допросов не подписывал, а позднее и вообще бросил с ними разговаривать.  И лишь только в один момент у меня начали подгибаться коленки, в конце января 1980-го.  Тогда я получил ксиву от отца, где он писал, что Сахарова выслали, что вообще «ситуация изменилась, и тебе надо переосмыслить свою линию поведения».

Не знаю, до чего бы я переосмыслился, но как раз тут ГБ устроил мне шоу – а именно очную ставку со свидетелем (обвинения), моим б.другом Борей З.  Борю взяли в октябре, обвинили по ст.209, но на обыске у него взяли мои тексты, и следователь Иновлоцкий (прокуратура) Боре прямо заявил: «Скажете, кто автор – условно и на свободу из зала суда.  Нет – будем считать, что вы автор , и тогда 190-1…».  На этом Боря и раскололся.
И вот картина Репина, вызывают прямо в тюрьме на очную ставку.  Я захожу, вижу Иновлоцкого и еще кого-то, кто сидит на табуретке.  И не могу узнать, это кто.  Только через минуту до меня доходит: «Да это же Боря…».  А не узнать было неудивительно.  На воле Боря был высокий блондин, с которого можно было писать русского Иисуса Христа: атлет, светлая борода, длинные волосы, глаза голубые.  Тут передо мной сидел в свитерке какой-то сгорбленный человечишка, волосы потемнели, и глазками – все время в сторону.

Очную ставку он провел в лучшем для обвинения виде, все, о чем Иновлоцкий спрашивал, помнил, и даже больше – казалось, уже про всю литературу, которую я ему давал, рассказал, но тут еще вспоминает: «И еще какой-то машинописный текст о советских евреях…»  Я только диву даюсь: еврейского самиздата у меня отродясь не было, о чем он мелет?  (Потом догадался: это он Хронику открыл на разделе «Евреи в СССР» -- но какого беса ты вспоминаешь, если Иновлоцкий уже все записал и следующий вопрос задает?)

Очная ставка кончилась, я тупо отмолчался.  Иновлоцкий все же собрался устроить допрос, а Борю – назад в хату.  Только тут он как-то искоса на меня посмотрел и вроде бы попытался попрощаться, но неуверенно – снова картина Репина «Чует кошка, чье мясо съела…».  И в тот момент я вспомнил Петю, и сказал себе мысленно: «Ни-за-что.  Чтобы потом ходить по городу с такой ущербной рожей – ни за что…».

Следователь Соколов (КГБ) вел торг прямо и откровенно: покаюха – из зала суда, нет – СПБ.  Сказать честно, что если бы тогда я об СПБ знал побольше, то может быть и пустился в эти заведомо проигрышные игры, потому что было три самых страшных острова на архипелаге – «красная» зона, уголовная крытка и СПБ.  Это только в Благовещенске мне карта тузом легла, а оставили бы меня в Казани – так загнулся б еще при дорогом Леониде Ильиче и не дожил до Андропова.  Но уже после освобождения и до сих пор я только могу сказать спасибо – спасибо вам, Петя, Боря.  Вы мне показали, что НЕЛЬЗЯ делать, и на вашем печальном примере я научился.

А с Борисом мы пересеклись уже в начале 90-х, совершенно случайно.  Приезжаю в Самару и прямо с поезда заскакиваю к б.жене Любане – а он там, какие-то книжки принес.  Увидел меня—и как пришипился.  Но я был добрый – мы же тогда победили? – протягиваю ему руку, и он пожимает ее легонько и трогательно, чуть наклонясь: «Спасибо, барин, что не обидели…»  Больше мы не встречались.

PS А следователь Соколов получил-таки на мне свою звездочку, так что , когда взялся за дело подпольных марксистов Разлацкого и Исаева, то был уже подполковником.

С Якиром я тоже больше не виделся. Он умер в ноябре 1982 г., когда я еще сидел, при достаточно мистических обстоятельствах. Мистика заключалась в том, что еще в начале года его чуть не добило професссиональное заболевание людей сильно пьющих -- цирроз печени. Врачи уже сказали Ирине, что шансов нет. Но через неделю Петя выкарабкался с того света и снова «затопал ножками» (цитата из письма Любани).

Ему удалось пережить Брежнева, но ровно за день до смерти Генсека на Москву налетел ураган, Петя возвращался домой -- станция метро была всего через дом -- и попал под падающее дерево. Ударило оно его точно по печени. Через четыре дня он умер.
Это совпадение наводит на странные мысли о том, что Якир в каком-то метафизическом смысле стал первой жертвой Андропова.