В 1612 г. в этот день состоялся разгром вторым ополчением, возглавляемым Д. Пожарским и К. Мининым, польских войск гетмана Ходкевича под Москвой.

Зимой 1612 года не получившие жалования польские воины устроили конфедерацию и покинули город, под которым уже вскоре объявились войска Минина и Пожарского.
И в этот момент на сцене появился еще один великий актер — гетман польный литовский Ян Кароль Ходкевич, полководец, прославленный разгромом шведов при Кирхгольме. Поначалу все шло неплохо, ему удалось даже добиться плавной замены войск в кремлевском гарнизоне. Но уже 1 сентября Ходкевич оказался с глазу на глаз с отрядами ополченцев. Битва у стен Москвы была неминуемой.
Такая перспектива нисколько не огорчила гетмана. Напротив, как каждый старопольский военачальник, он имел в крови тягу к решающей схватке, невзирая на численное превосходство противника. Это было мировоззрение боксера, который знал силу своего удара (в нашем случае атаки гусар) и одновременно свою слабую подготовку (или же хроническую нехватку денег на продолжительную кампанию) и стремился как можно быстрее нокаутировать соперника. Военное искусство Речи Посполитой погрязло в добродетельном и всепроникающем убожестве. Польская армия привычно не имела никаких шансов в маневренной войне с какими-нибудь маршами и контрмаршами. К тому же в то время польские полководцы были привычны к победам, уверены в себе и способностях своих подчиненных. В решающем сражении бивали всех, кто попадался под руку, а не только московские полки, боеготовность которых они оценивали пренебрежительно. Обычно все заканчивалось полным разгромом, после которого были лишь погоня, резня и трофеи. Но во время московской кампании планка поднялась выше. Тут нужно было сражаться с противником, окопавшимся в городе, и непременно с уличными боями. Такая перспектива мало радовала армию, привыкшую решать исход битвы кавалерийской атакой.
Целью Ходкевича была доставка подкрепления в Кремль. Это был главный и достаточно экзотический для старопольского военного искусства критерий победы в битве. Однако гетман не знал, что исход борьбы не определится в первых раундах — ожесточенная битва продолжалась с перерывами два дня. Численное превосходство противника не было таким уж внушительным — против десятитысячного гетманского войска (1500 кавалерии, 1800 пехоты и около 7 тысяч казаков) встали 14-тысячные отряды Пожарского, в которых также сражалось несколько тысяч казаков. Итак, одна из самых важных польско-русских битв была в определенном смысле баталией казаков с казаками же.

Не хватило 1800 метров
Ходкевич составил план полностью в духе польской военной школы. Сначала кавалерия (как обычно с гусарами в главной роли) должна была сокрушить противника на подступах к городу и с помощью пехоты овладеть улицами самой западной части города — Скородома. Во вторую очередь в полусожженный город должен был въехать мощный обоз из ста повозок — передвижная крепость. Гетману удалось заблаговременно договориться с командующим кремлевским гарнизоном Миколаем Струсем (Госевский уже давно оставил Москву), который должен был учинить диверсионные вылазки в тылу Пожарского.
Но польского полководца подстерегала неприятная неожиданность: Пожарский выстроил свои войска двумя эшелонами, одно крыло наискось к другому (прием почти как у древнего грека Эпаминонда!), чем под угрозой окружения вынудил Ходкевича разделить свои скромные силы. При этом поляки сражались, имея за спинами реку. Джокером в колоде Пожарского должен был стать дворянский отряд в несколько сотен, команду над которым князь отдал рассорившемуся с ним руководителю первого ополчения Дмитрию Трубецкому. Московский полководец предполагал, что в критический момент битвы удар этого резервного отряда может сдержать прорыв поляков.
Сражение началось 1 сентября около часу дня. Невзирая на клушинский урок, Ходкевич судя по всему полагал, что его закаленным в боях частям вмиг удастся разбить соперника в поле и быстро проникнуть в город. Но Пожарский (также не усвоивший клушинского урока, когда именно попытка перехватить инициативу привела к катастрофе) принялся атаковать сам. Московские воины (точно так же как под Клушино) держались мужественно — бой на равнине продолжался вплоть до восьми часов вечера — это были без малого восемь часов страшной бойни. Один из очевидцев вспоминал, что это был смертельный бой: «Там была великая резня, большой напор с обеих сторон, обычно один на другого наваливался свирепо, направляя копья свои и поражая смертельно; в воздухе свистели стрелы, ломались копья, густо падали мертвые».
Наконец в сумерках гаснущего дня ряды московских воинов стали трещать. Пожарский приказал своей коннице вернуться за линию укреплений Скородома, где окопались стрельцы. Ходкевич бросил на них казаков, которые проворно справились с противником и ворвались в заваленные пепелищами улицы. Чуть ли не в эту же минуту солдаты Струся ударили из Кремля. Боевой дух русских должен был — как это уже случалось раньше — угаснуть. Гетман был уже в дамках…
Но в это время, о диво, бой стал складываться к выгоде Пожарского. Атака Струся захлебнулась (скорее всего потому, что его воины были истощены голодом). Дворянский резерв Пожарского, отданный под командование Трубецкого, ввязался в битву. Ему на подмогу пришли казаки Трубецкого, где-то даже вопреки воле полководца, который искренне презирал Пожарского. Вот и парадокс этой битвы — все случилось вопреки желаниям сражавшихся!
В темноте гетманские воины стали падать все чаще. Был уже первый час ночи, оставалось только отойти. Потери Ходкевича были тревожными: в первый день полегла почти тысяча солдат, по большей части пехотинцев и казаков. Правда, Пожарский понес не меньшие потери, но не ему приходилось ломать голову над тем, как доставить подкрепления в Кремль. Ходкевич тем не менее еще надеялся выиграть. Спустя день (2 сентября он двинулся в бой уже после полудня и не удалось закончить сражение до наступления темноты) атаковал Скородом с юга. И это был пожалуй лучший замысел, который давал больше шансов на успех. Район Замоскворечья был более обширным, но и более трудным для обороны. Отряды Трубецкого были здесь более малочисленны (всего 3—4 тысячи воинов, в основном казаки), а их боевой дух вызывал сомнения. Впрочем, на помощь прибыли несколько сотен бойцов из лагеря Пожарского, но предыдущие схватки сильно ограничили их возможности. В чистом поле бой принимать они не хотели.
Как и раньше, гетман литовский взялся за диверсионную работу. Посланная им к Кремлю венгерская пехота заняла одну из двух замоскворецких церквей, превращенных казаками Трубецкого в крепость. Контроль над ней принес господство над речной переправой и ближним участком дороги, ведшей в сердце Москвы. Вскоре после этого, 3 сентября в шестом часу утра, гетманские отряды вступили в бой. Однако только в полдень им удалось выбить хоругви Пожарского с вала Скородома. Сам князь был ранен. Казаки Трубецкого, видя отступление дворян, скопом оставили позиции и потянулись к своим лагерям. Гетман приказал ввезти в предел города обоз, который однако быстро застрял — а ведь поляков отделяло в тот момент от Кремля всего какие-то 1800 метров! Челядь купцов, которые под прикрытием войск гетмана собирались проникнуть в Кремль, уже приступила к расчистке главной улицы. Одновременно специальный отряд казаков под командованием Александра Зборовского временно захватил вторую из ключевых крепостей в этом районе. Временно, потому что по причине пренебрежения якобы поверженным врагом составили слишком слабое охранение этого места, и оно было быстро отбито другими казаками, на этот раз князя Трубецкого.
Ходкевич оказался перед лицом серьезной угрозы. Часы уже собирались бить пять часов вечера, а обоз из ста повозок все еще торчал среди руин. В это время противник вновь начал собираться с силами. Вдобавок — а это чрезвычайно важная деталь для понимания хода событий — раненый Пожарский нашел возможность укрепить боевой дух своих казаков. Не имея возможности сесть на коня, он выслал в лагерь Трубецкого Авраамия Палицына, монаха Троице-Сергиева монастыря, чтобы тот склонил к борьбе казаков. Бросив на стол увесистый кошель с деньгами из монастырских хранилищ, Палицын смог поднять молодцов на ноги. Такие вещи всегда тешили их самолюбие.
Удар казаков Трубецкого принес молниеносный эффект: обоз гетмана литовского, атакованный с нескольких сторон, был быстро повержен, а его обслугу уничтожили поголовно. Перед лицом катастрофы Ходкевич вновь приказал отступать. Это был конец надеждам помочь гарнизону. Гетман потерял практически всю пехоту, сильно потрепанной из этой переделки вышла и конница. О гетманских казаках и вспоминать нечего: спустя несколько дней они отправились искать счастья (то есть добычи) своей дорогой. Нужно было отступать от города. Спустя два месяца голодающий польский гарнизон в Кремле — творились там страшные вещи, со сценами каннибализма — сложил оружие. С тех пор Москва ожидала польских солдат ровно 200 лет: они теперь придут только с Наполеоном.
И встает вопрос: почему Ходкевич, полководец, овеянный только победами, проиграл в этой битве, которая (а не Клушино!) предопределила исход всей кампании? Можно предположить, что если бы он сразу ударил на южную часть Скородома, ему удалось бы доставить свой обоз в Кремль. Пожалуй, подвела разведка, которая обычно была сильной стороной польского военного искусства. Вести уличные бои далеко не то же самое, как воевать в поле, где летучая кавалерия быстро управлялась с противником. Но и без того гетман что-то здесь, как говаривал Генрик Сенкевич, «дал слабину».