Свою жизнь мы копим по капле. Кто-то разок лишь черпает муть и удивляется через несколько лет, отчего, теперь не чист. Делая ошибки, мы надеемся их исправить. Или забыть. Карма, искупление, прощение.… Этого нет. Прошлое всегда остаётся с тобой таким, каким ты сам его сотворил. Поймёшь – сможешь жить. Не поймёшь, начнёшь искать способ «искупления прошлого» - потеряешь и настоящее и будущее. И эта ошибка как раз та, которая убивает саму жизнь. Получая прощение или искупая ошибки, мы не меняем прошлое. И не меняем будущее к лучшему. Наоборот. На нас накатывает мнимое удовольствие от того, что мы теперь «безгрешны» и чисты. И ни к чему это не ведёт, кроме как к тому, чтобы снова совершать ошибки. Ведь их можно «искупить»… И снова начать жизнь с чистого листа… Великое искушение «искуплением». Для тех, кто слаб в своей решимости жить. Так я скажу – искупления нет. Его нет вообще в том виде, в коем мы представляем его себе. Мы забываем: прошлое изменить нельзя. И то, что мы сотворили, останется вечным тогда, когда было сотворено. Навечно. Мы можем изменить только настоящее и будущее. Оно стоит того. Если захотим. И мы можем простить и быть прощены за ошибки. Но они останутся с нами. Всегда. Кто говорит, что это не так – лжёт.
Если человек всю свою жизнь прожил, кладя ночью рядом с собой меч, вряд ли он будет думать о чём-то другом больше, чем о мече… Исключения редки в этой жизни. Посвятив всю свою жизнь мечу начинаешь понимать, что, даже отбросив, его ты остаёшься с ним. Потому что он давно стал частью тебя. И тот кусок железа – не меч. Меч внутри тебя. Меч – это ты. С рукоятью, впитавшей пот в кожаный переплёт белыми разводами. С лезвием, выщербленным, но также остро отточенным и готовым убивать. С матовым блеском клинка в глазах. С душёй из холодной стали.… С душой из холодной стали, которая до сих пор кричит, не способная опомниться от того горнила, из которого началась её жизнь. И та маленькая капелька тепла огромного и сурового очага, растопившего и переплавившего клинок, болью отзывается каждый день. Каждый час. Каждую минуту и мгновенье. Даже в сырых, промокших от непогоды ножнах тебя дёргает этот огонь. Дёргает, заставляя звенеть, и жар его просит тебя напиться. И ты бьёшься о бедро, цепляясь за плащ и требуя воздуха, чтобы вздохнуть. И крови, чтобы напиться и хоть на мгновение забыть эту боль. Лязг клинка о клинок. Глаза в глаза. Мы делимся друг с другом своей переплавленной болью и поим друг друга своей кровью. Никто не ищет врагов. Для клинка нет врага или друга. Есть боль. И любой, в ком живёт та же боль, притягивает его как магнит. Притягивает, чтобы дать напиться и успокоить хотя бы на время свой дух. Чтобы снова жить той давней болью. Разве клинок виноват в своей сути? Ведь даже будучи сырым железом, мы сами… я сам прыгал в горнило, подставляя себя под молот мастера и желая стать калёным булатом. Кто же знал, что будет такая боль. Потом. Навсегда. Каждый раз, укладываясь спать, уговариваешь клинок внутри себя позабыть хоть на миг эту боль. Можно отбросить меч из ножен. Как вырвать клинок из своей души. Как обернуться, взглянув на мир без страсти утолить свою боль. Протягивая руку к любви или дружбе, всегда режешь своей кромкой, причиняя боль. Клинок. Ты или в ножнах или звенишь о другой клинок. И только так не причиняешь боль, выплёскивая свою. Иначе никак.
Дверь. У каждого своя. Маленькая калитка со скрипучими петлями или окованные железом врата. Не важно. Какая она не важно. Не так важно как то, что она здесь есть. Нашлась. И то, что за ней есть. А что? Это ещё больше не важно. Потому что важно только то, что за ней есть то, что она отделяет от тебя сама собой. Смерти нет. Жизнь будет вечной. И глупо убиваться от того, что открылась чья-то дверь. Но иногда так тоскливо от того, что не успел в ту дверь, куда ушли твои друзья. Когда-то было время, что дергал за ручки все двери подряд, пытаясь разглядеть ушедших за ними. Но каждый раз дверь захлопывалась, отбрасывая тебя назад как чужака. Бродить неприкаянным всю жизнь, ища закрывшуюся дверь.… Искать тех, кто когда-то был твоей жизнь, потому что тогда была Жизнь.
Знаешь, в чём дело и почему мы там плохо живём? Всё очень просто. Мы живём так плохо, потому что нам хорошо. Нам хорошо ровно настолько чтобы мириться со всем, что мы считаем плохим. Обрывают крылья, а ты смотришь в холодильник и видишь там пару котлет и бутылку кефира. Тебе хорошо. Поливают клинок кислотой, а ты, корчась от боли, размыкаешь глаза и видишь, что над тобой потолок твоей квартиры. Тебе хорошо.
Крючочки. Крючки. Крючочечки. Альпинистские штыри. Везде, вокруг нас. Мы держимся за них. Вися на отвесной стене. У кого-то их много. Тот перемещается по ним и радуется свободе. У кого-то мало. Тот висит на них и радуется самой жизни. Радуются, потому что не знают иной радости, кроме этих крючочков. Забыли. И каждый со страхом смотрит не на закат Солнца, которое уходит навсегда, а на свои крючки, боясь, что потеряет опору. Там. На вершине они не нужны. Там, на вершине ты не сможешь потерять своё Солнце. Для этого нужно всего лишь оторваться от своего крюка и полезть вверх. Может быть туда, где нет ни одного вбитого штыря. Без альпенштока, срывая кожу на пальцах рук, срываясь и снова ползя вверх. Добираясь туда, где не заходит Солнце. Где может быть исчезнет боль клинка в твоей груди. Туда, где может быть откроется твоя Дверь.
Как мало их осталось этих крючочков. А ты всё ждёшь и думаешь, ну вот… ещё один… ещё один, и я пойду. Теряешь самое дорогое и терпишь, держась одной рукой за обледеневший и забывший боль кусок безжизненного металла, думая, что он заменит тебе тот, что в твоей груди.
Держаться легко. Когда внутри пустота, пепел от костра давно уже развеян и ветру не за что зацепиться и обжечь леденящим морозом. Ничто так неприступно для ветра перемен, как ровная выжженная поверхность. Ничто не зацепит... ничто не ранит... неприступно. Есть ниточки, которые удержат тебя над пропастью. Но с каждым днём их всё меньше. И они всё тоньше. Улыбка стального клинка с загнанной внутрь болью огненного горна и скользящие пальцы, срывающиеся с последних крючков...