Настроение:	discontent
Музыка:	throbbing gristle 'merely nodding'

теперь Скворцов
Это лицо могло быть лицом подонка, но в его чертах не хватало решительности. Лицо у Скворцова было как блин: сырое, серое, неузнаваемое. Мысль, которую никак не могли додумать, сводила лицо Скворцова постоянной судорогой - нижняя губа время от времени поднималась и ощупывала зубы верхней челюсти, словно бы проверяя, не застряли ли между зубами фрагменты старой пищи. Мечтательное выражение в глазах дополнял постоянный испуг и особенно неприятно Скворцову было смотреть на себя в профиль, пользуясь для этого створками трюмо или двумя поставленными под прямым углом зеркалами. Кроме тика и повышенного интереса к своему профилю, у Скворцова не было работы.
Найти работу всегда непросто. Если у тебя есть энергия - ты будешь бегать по оптовым рынкам, засовывая голову в окошки самодельных палаток. Ты будешь смело набирать номер найденного на столбе объявления, но если энергия покинула тебя, либо ты никогда не знал, что это такое - работу тебе не найти никогда. Бесконечное поле рефлексии - вот, что будет твоим единственным богатством, но кто заплатит тебе деньги, узнав про такое сокровище?
Пользуясь осенним сумраком, как плащом уже отравленного, но всё ещё живого дожа, Скворцов шёл домой, не скрывая нигилистических настроений - пошатывался, бормотал, делал руками некие объясняющие жесты - внутренний спор, несколько усиленный лёгким алкоголем, владел Скворцовым. Что и кому он доказывал, было тайной и для него самого. Лица врагов не были ему известны, скорее всего он спорил с обстоятельствами, но по чьей-то злой воле обстоятельства размещались не снаружи, а внутри Скворцова. Жизнь, в 15 лет казавшаяся загадочной, в 18 - полной приятных сюрпризов и тайн, в 22 - тёплой и уютной как подогретое молоко - в 27 превратилась в захламлённый тупичок. В тупичке гнездились неразрешённые вопросы и лишённые развития мысли. - Надо что-то делать. - эта мысль обычно доминировала, но за её положительным потенциалом, как за ширмой, пряталось множество надоевших советов. - Отправляйся спать - советовал кто-то внутри Скворцова - Сходи вина попей. Скворцов трясся от злости, но послушно следуя подсказкам, шёл пить вино, или ложился на кровать прямо в ботинках. Бессилие не давало ему даже выдавить из себя несколько слёз. В лучшем случае он чуть слышно говорил: - А идите вы все…
Шаркая ногами, обутыми в стоптанные тяжеленные башмаки Скворцов шёл домой, вспоминая своё детство. Эти воспоминания не то, чтобы его успокаивали - они дарили ему забвение. Решения, принимаемые другими, мир подчинения, безраздельная забота родителей - мир детства был и далёк и близок. Скворцов вспоминал моменты, которые, как ему казалось, способствовали его превращению в безвольную размазню. Он вспоминал, как ещё в школе, его отправили навестить заболевшую учительницу. Вместо того, чтобы спросить у прохожих дорогу, Скворцов решил идти наугад. Уже давным-давно кончились дома неизвестного района, улицы сделались безлюдными и узкими, а туго повязанный острохвостым галстуком ребёнок продолжал идти, рассматривая железные крашеные ворота и маленькие пристальные окна. Ему уже давно было ясно, что он идёт не туда, и видя идущего навстречу деда или мужика с ящиком инструментов, маленький Скворцов напрягал всю свою волю, думая: - Вот ещё два шага и я спрошу. Спрошу дорогу. Но дед или мужик проходили мимо, не обращая никакого внимания на заблудившееся существо. Вскоре пионер вышел на окраину леса. Почему он не повернул назад, а пошёл, углубляясь в чащу? Потому что, в одном из фантомных страхов стояло существо, жестоко расхохотавшееся бы, увидев как Скворцов поворачивает назад. - Заблудился, заблудился!!! - хохотало бы существо - Слабак, растяпа! Ну уж нет! Растяпа был готов заблудиться в лесу и сгинуть в его чаще, нежели услышать язвительный смех неизвестно кого; того, о ком нельзя и подумать. Кому знакомо ощущение бессменного наблюдения, тот легко поймёт, почему пионер шёл всегда прямо и никуда не сворачивал. Он просто не хотел метаться. Пусть его маршрут был неверен, но его путь был прям. - Лучше представлять себя танком, с медленными, уверенными и правильными движениями, чем казаться себе насекомым, суетливо бегущим во все стороны сразу.
Даже проходя мимо крайне подозрительного сарая, представляющего собой как бы последнее подтверждение ошибки, пионер не расставался с отрешённым и скучающим видом, будто бы он просто пошёл погулять, и ему спокойно и не страшно. Хотя, страшно Скворцову на самом деле не было. Ему было тоскливо и в мыслях ему являлась не то детская игрушка, жёлтая, пластмассовая, с колёсами, не то какая-то кружечка с клубничкой на боку. Вспоминать эти неопределённые предметы не было никакой возможности, оттого, что каждое воспоминание сопровождалось мучительными горловыми спазмами: Скворцов едва удерживался от слёз.