|
[20 Jul 2025|01:12am] |
Прочитала на иврите сборник рассказов автора по имени,
кажется, Эшколь Набу -- нет, Нево, говорят умные люди! --
под названием примерно "Ненасытное сердце". Последний
рассказ называется "Колокола". Сразу после похорон
матери авторский герой, к неудовольствию своих братьев,
сбежал в Италию -- друзья нашли ему квартиру,
в которой нужно пожить, пока хозяева в отъезде --
присмотреть за домом и за растениями. Квартира
прекрасная, вид с балкона лучше некуда, в баре
в двух шагах от дома можно смотреть на молодых женщин
и представлять, как он поднимается с ними в спальню
с огромной кроватью, расстегивает им пуговицы там.
где у них пуговицы, и проч. Только одно нехорошо:
церковные колокола звонят ему прямо в ухо,
громко-прегромко, каждые полчаса. Из-за этого
практически невозможно заснуть. Он поговорил
по телефону с Франческой, которая нашла
ему это великолепное место, но она сказала, что
с этим ничего поделать нельзя, колокола звонят сотни
лет. Авторский герой (израильтянин, иудей) немного
сердит на итальянцев -- как же можно держаться за
идиотские традиции только потому, что им много лет?
Гугль объяснил ему, что колокола нужны были, чтобы
христианский мир жил по одним и тем же часам. А теперь
мир изменился, и колоколов для этого больше не нужно.
Он решил попробовать поговорить со священником.
Франческа не поверила в успех этой затеи, но объяснила
ему, что священника можно изловить после утренней
службы. Он решил попробовать. Мама всегда ему это
советовала, и это неожиданно срабатывало, хоть и не
всегда.
Он пришел на службу, стали петь, он вспомнил, как мама
любила церковную музыку, у него полились слезы, и он
не заметил, как служба завершилась. Пришлось бежать
за священником, петлять в каких-то лабиринтах и занять
очередь в исповедальную будочку -- там уже сидело
несколько грешников. Ожидая на скамеечке, он рассудил,
что нельзя сразу начинать с колоколов, нужно сначала
в чем-нибудь исповедоваться. Он чувствовал себя неловко,
потому что не знал, можно ли это вообще еврею. Тем
не менее колокола требовали действовать. Он вошел
в будку; там контуры тела молодого священника
угадывались за занавеской в сеточку. Он сказал,
что несколько дней назад умерла его мать. Священник
выразил сочувствие. Герой сказал, что в день смерти
она написала ему сообщение, а он закрутился и не ответил,
и это его мучает. (Она писала, что была в парикмахерской,
а там женщины в очереди обсуждали его книги. Она
сказала, что автор книг -- ее сын, и тут же стала
звездой во всей парикмахерской.) Священник сказал --
я уверен, что она простила тебя за это, сын мой.
Герой поморщился -- почему это он так уверен? Но
сказал: это еще не все. Сразу после похорон, он сказал,
я уехал сюда, в Италию, хотя отец остался один и ему
нужна была моя помощь. Священник, помолчав, сказал
ему, что он наберется здесь сил и вернется на свое
место нести свое бремя. Он спросил, есть ли еще
что-нибудь, и тогда авторский герой завел речь про
колокола. Ведь теперь у всех есть часы? Священник
сказал, что колокола нужны не только для того, чтобы
сообщать время, но также для того, чтобы напоминать
людям о том, что в небе есть Бог. -- Но почему ночью? --
У нас есть пожилые прихожане, они не спят ночью, и
колокол говорит им, что они не одни. Герой
поблагодарил священника, попрощался, но тот окликнул
его и спросил, в котором часу умерла его мать. Тот
сказал -- в два часа ночи.
Ночью он лежал и слушал колокола -- бьют полночь, час,
бьют половину второго -- а в два часа колокол промолчал,
и молчал до половины третьего.
Звучит не очень убедительно. Так мог бы поступить
жрец Одина, да и сам Один, но не католический священник.
Тем не менее, этот рассказ мне понравился, и еще один,
наоборот, первый, про смерть отца. В остальном это
рассказы о статусе "все сложно" с сайтов знакомств
(которые в текстах израильских авторов, в том числе
и довольно давних, фигурируют очень часто), о
трудностях адюльтера, и о том, как медленно,
по-рембрандтовски, иногда идет время в некоторых
закутках шоппинг-мола. Иногда "все сложно" проходит
мимо экзотических психотерапевтических практик или
дурдома, но все равно остается сюжетоносным.
В этом есть некий местный колорит, какая-то незнакомая
нежность, много женской инициативы, но все равно
зубодробительно скучно -- при всем уважении. Я не
говорю на иврите, но почти уверена, что у автора
очень хороший слог. Но мне бы не хотелось больше такое
читать (а, подозреваю, придется -- год назад надарили
мне всяких книг на иврите, кто будет их читать? Пушкин
не будет). Хотелось бы найти что-нибудь, что читаешь,
не считая страниц, особенно сейчас, когда совершенно
нет времени.
|
|