Новая (и последняя) "Русская жизнь"
Вышел новый номер "Русской жизни". Он же, увы, и последний. Больше журнал выходить не будет. Сказать, что я сожалею об этом, - значит, ничего не сказать. Тем не менее, следует выполнить последние формальности, что я и делаю. Тема последнего номера - чудо. Вот мой текст.

Пузыри бытия
Два случая из повседневной жизни

У меня, как и у каждого, наверное, человека, в жизни было довольно много событий, каждое из которых я считаю чудом. В основном, это разнообразные случаи проявления ко мне милости Божией. Можно было бы рассказать об этих случаях, погрязая в высокопарности, восторге и умилении. Но я не любитель этого жанра. Память о такого рода событиях лучше сохранить для себя – когда ей делишься с другими, ценность событий ощутимо девальвируется, а слушатели (читатели) испытывают неловкость.

Лучше я расскажу о двух случаях из самой обыденной, повседневной жизни, которым я до сих пор не могу найти никакого объяснения. Они не хорошие и не плохие – просто пузыри серого ежедневного бытия, пустые, но лично для меня очень удивительные.



Первый случай произошел двадцать лет назад. Я тогда работал сторожем в музее Маяковского на Лубянке, ночь через две. В один из осенних вечеров я, как обычно, поехал на очередное ночное дежурство в музей – от «Курской» до «Таганской», переход на «Таганскую-радиальную» и до «Площади Ногина» (ныне – «Китай-город»). Поднимаюсь по длинному эскалатору, иду к стеклянным дверям в подземный переход. Из комнаты милиции выходит молодой высокий милиционер, рука к козырьку, добрый день, старший сержант такой-то, вы не могли бы уделить нам несколько минут (предельная, подчеркнутая вежливость), да, конечно, а что случилось, да ничего особенного, задержали пьяного, нам нужен понятой, всего несколько минут, да, пожалуйста, почему бы и нет.

В комнате милиции – еще один милиционер, тоже молодой, еще один понятой (совершенно не запомнился, мужичок с отсутствием каких-либо особых примет) и, собственно, объект действия – совершенно пьяный парень лет двадцати пяти, тихий, вялый, засыпающий, чуть не падающий со стула.

Обыск, протокол. Из потертой грязноватой сумки через плечо вытряхивается набор каких-то ничтожных предметов. Початая пачка сигарет «Ява», газета «Московский комсомолец», пустой мятый пакет, еще что-то, столь же мелкое и несуществующее. Карманы куртки, карманы брюк. Так, понятые, смотрим, проверяем. Связка из пяти ключей. Кошелек. Содержимое кошелька – раз, два, три рубля, двадцать, сорок, шестьдесят, шестьдесят две, шестьдесят три копейки, так и запишем, зажигалка – одна штука, в пачке сигарет – раз, два, четыре, восемь, девять сигарет. Паспорт… прописка… проездной билет на метро… Все. Понятые, подпишите протокол. Вот здесь, пожалуйста. И вы тоже. Хорошо. Все, спасибо большое, вы свободны, спасибо, что уделили нам время (удивительная вежливость).

Надо же. Побывал понятым. Интересно. Хотя, что, собственно, интересного.

Ладно.

Договорился с напарником, что следующую ночь отдежурю за него. Следующим вечером еду опять на работу, в то же время, что и вчера (около девяти вечера). «Курская», «Таганская», «Площадь Ногина», длинный эскалатор, молодой милиционер (другой), сержант такой-то, здравствуйте, у вас не будет свободных пяти минут, совсем ненадолго (вежливость, вежливость), не могли бы вы поприсутствовать в качестве понятого, мы тут пьяного задержали, да, конечно, комната милиции, еще один милиционер, тоже молодой, еще один понятой (какой-то дядька), пьяный, ничего не соображающий паренек, бессмысленно озирающийся по сторонам, обыск, протокол, из черной сумки через плечо, заляпанной какой-то гадостью, на стол выпадает пачка «Примы», сложенная в четверть газета с частично отгаданным кроссвордом, целлофановый пакет с двумя бутербродами с докторской колбасой, обследование карманов, протокол, понятые, смотрим, проверяем, один рубль двадцать четыре, двадцать пять, двадцать шесть копеек, зажигалка, ключи на металлическом кольце, четыре штуки, паспорт, прописка, сигареты «Прима» четыре штуки, единый билет на сентябрь, вот здесь распишитесь, да, фамилию и подпись, и вы тоже, вот здесь, спасибо, вы можете идти, спасибо, что помогли, извините, что отвлекли, вежливость, вежливость, вежливость.

Добрел до музея, как в тумане.

Никогда и нигде – ни до этого случая, ни после, ни на станции метро «Китай-город», ни в каком-либо другом месте, – мне не приходилось выполнять обязанности понятого.

Другой случай произошел в 1998 году, в самый разгар тогдашнего экономического кризиса (хотя, кризис в данном случае совершенно не причем, так, к слову пришлось). Серый октябрьский день, около полудня. Иду в магазин за продуктами. Недалеко от Курского вокзала, рядом с чахлым сквериком и конечной остановкой трамваев располагалась (и по сей день располагается) кучка небольших продовольственных магазинов, с ассортиментом умеренной скудости, дешевых, простых, даже слегка убогих. Очередь. Надо купить гречку, пшено, надо купить растительное масло, надо купить картошку, надо купить сыр, надо купить еще некоторое количество съедобных веществ и предметов. Очередь небольшая, несколько человек. Некто, стоящий в очереди впереди меня, подходит к прилавку, говорит что-то продавщице, оглядывается и смотрит на меня. Высокий мужчина неопределенного возраста. Лицо какого-то ужасающего цвета, землисто-фиолетовое, я не знаю, какого рода болезнь окрашивает лицо в такой цвет – это не просто «человек плохо выглядит» или, там, «лицо человека, злоупотребляющего алкоголем», нет, это именно какая-то болезнь, судя по лицу, серьезная, впрочем, я в этом не разбираюсь.

И одет как-то странно – балахонообразное, бесформенное грязно-светлое нечто типа пальто или плаща, огромная стоптанная трудноопределимая обувь, теплый шарф (хотя на улице еще почти тепло). И взгляд очень тяжелый. Человеку с таким лицом, наверное, трудно смотреть на других людей и на мир вообще, поэтому взгляд и тяжелый, трудно ожидать, что у человека с таким лицом взгляд будет лучистый и радостный.

Человек с коричнево-фиолетовым лицом сложил купленные продукты в сумку, еще раз оглянулся, посмотрел на меня и вышел из магазина. А я дождался своей очереди, купил некоторый набор съедобных веществ и предметов и пошел домой.

Я провел несколько часов дома – читал какие-то книжки, разговаривал с кем-то по телефону, занимался какой-то еще мелкой суетой. Вечером у меня была назначена встреча с одним человеком. Я поехал на станцию метро «Тимирязевская», встретился с человеком, обсудил с человеком все, что нужно, передал человеку все, что нужно, заверил человека в совершеннейшем к нему почтении.

Часть обратного пути я решил преодолеть на троллейбусе. Хороший тихий осенний вечер, уже темно, в Москве в это время хорошо и уютно, спешить особенно некуда, работы все равно нет, вечер свободный, и завтрашний день свободный, и послезавтрашний и так далее, совершенно некуда спешить, не хочется как-то спускаться в метро, лучше доехать на троллейбусе до «Новослободской», а там уже три остановки на метро.

Вошел в ярко освещенный, практически пустой троллейбус сорок седьмого маршрута и увидел человека с коричнево-фиолетовым лицом. Того самого, в длинном бесформенном грязно-светлом пальто-плаще, с теплым шарфом на шее.

Он сидел далеко, в самом конце салона. Мы взглянули друг на друга. Я не сомневаюсь, что он тоже узнал меня.

Сел на свободное сиденье, уставился неподвижным взглядом в окно, доехал до «Новослободской». Выходя из троллейбуса, еще раз посмотрел на человека с коричнево-фиолетовым лицом, и он тоже на меня посмотрел своим тяжелым взглядом.

Человек с коричнево-фиолетовым лицом уехал в сторону Садового кольца, а я спустился в метро и поехал домой.

Стоит ли говорить, что этого человека я больше никогда не видел. И очень надеюсь, что не увижу.

Можно ли назвать это чудесами? Не знаю, не знаю. Чудо – это, все-таки, что-то возвышенное, прекрасное, что-то искрящееся и сияющее. Сидение два вечера подряд в заплеванной комнате милиции станции метро площадь Ногина, стояние в очереди в убогом привокзальном магазине с целью приобретения крупы, овощей и «чего-нибудь к чаю» – что может быть в этом прекрасного, а тем более искрящегося и сияющего.

Это не чудеса, это вот именно пузыри жизненной ткани, они вспучились, причудливо надулись и лопнули, не оставив после себя, можно сказать, никакого следа. Кроме, разве что, воспоминания о том, как разом остановились мысли в голове и перехватило дыхание – как во сне, когда снится, что падаешь в бездонную пропасть.

И, конечно же, я никогда не забуду взгляд человека с коричнево-фиолетовым лицом в троллейбусе сорок седьмого маршрута, следующего от станции метро «Тимирязевская» в сторону центра.