Кат. Рождество в СПб
Съездил в Питер на церемонию вручения премии Андрея Белого. Поскольку Анатолий Гаврилов приехать за премией не смог по состоянию здоровья, Данила Давыдов предложил приехать мне - забрать для Гаврилова папочку с премиальной грамотой и заодно произнести что-то вроде речи, прославляющей лауреата. Естественно, поехал.

Я-то думал, там каждому лауреату вручают легендарные рубль, яблоко и батл водки. Оказалось - все не так. Лауреатам вручают только папочки. В течение всей церемонии на лауреатском столе стоит бутылка водки. В конце церемонии водку наливают по рюмочкам, и лауреаты чинно выпивают. Было ли яблоко или яблоки - не помню. Рубля совсем как-то не заметил, кажется, никакого рубля и не было. Хотя, может быть, рубль тихо и незаметно лежал на лауреатском столе.

Познакомился с Борисом Останиным, Сергеем Носовым, Александром Ильяненом.

А вот, собственно, те пламенные абзацы, которые я, запинаясь, произнес с трибуны по бумажке.



О прозе Анатолия Гаврилова

Узнав о том, что премия Андрея Белого в прозаической номинации вручена Анатолию Гаврилову, я почувствовал нечто очень специфическое – удовлетворение и даже, пожалуй, радость от факта собственной неудачи. Моя книжка тоже была в шорт-листе, и я, естественно, на что-то надеялся, пусть и слабо. И вот я, вместо того, чтобы расстроиться, – обрадовался. Потому что, на мой взгляд, Гаврилов заслужил эту награду уж точно больше, чем я, и, могу предположить, больше, чем остальные претенденты. И еще – потому что я очень люблю прозу Анатолия Гаврилова.

Я люблю прозу Анатолия Гаврилова за удивительное сочетание в ней трагического и комического. К этому эффекту стремятся многие, но мало кому удается это настолько убедительно, как Гаврилову. И делает он это как-то легко и естественно, кажется, это очень просто делается и «ничего тут такого нет», но почему-то больше ни у кого ничего подобного не получается.

Я люблю прозу Анатолия Гаврилова за ее экстремальный лаконизм. Когда читаешь Гаврилова, кажется, что в тексте нет не то что лишнего слова, но даже слога. Гаврилов – чуть ли не единственный современный русский прозаик, который может себе позволить обильно использовать фразы, состоящие из одного слова, и это выглядит не нарочито или нелепо, а естественно и гармонично. Удельный вес гавриловского слова огромен. Его лучшие тексты напоминают миниатюрные предметы, сделанные из какого-то сверхтяжелого металла. Хармс говорил: стихотворение должно быть таким, что если его кинуть в окно, то стекло разобьется. Мне иногда кажется, что Гаврилов в своей прозе в значительной мере приблизился к этому недостижимому идеалу.

Я люблю прозу Анатолия Гаврилова за то, что ее мало – чисто количественно. Это другая сторона гавриловского лаконизма – его тексты небольшие (чаще всего – очень маленькие), и их, этих текстов, немного. Мы живем в мире, переполненном текстами, и если уж мы занимаемся их преумножением, то делать это надо чрезвычайно осторожно и экономно. Примером здесь как раз и служит Анатолий Гаврилов. По крайней мере, лично мне это симпатично. Качество и количество написанного может сочетаться четырьмя способами – можно писать мало и плохо, много и плохо, много и хорошо и, наконец, мало и хорошо. Последний вариант представляется мне наилучшим.

Я люблю прозу Анатолия Гаврилова за то, что она сосредоточена на обычном, обыденном. В этом есть какой-то особенный, очень привлекательный для меня аскетизм. Как пребывающий в сосредоточении монах воздерживается от ярких впечатлений и тем более удовольствий, так и Гаврилов воздерживается от увлекательной сюжетности, от описания ярких людей, совершающих удивительные поступки, от глубокомысленности и пафоса. В результате этого воздержания получаются тексты, в значительной степени состоящие из чистого поэтического вещества.

Да, именно поэтического. Я люблю прозу Анатолия Гаврилова за ее близость к поэзии – прежде всего, за счет присущего ей особого ритма. Вершиной в этом плане мне представляется повесть «Берлинская флейта», которая больше напоминает не повесть, а поэму.

Я люблю прозу Анатолия Гаврилова за то, что она – не рассказывание историй, а рисование картин (даже когда вроде бы и присутствует некая история). Собственно, ничего не имею против историй, но вот мне как-то ближе картины. Гаврилов делает несколько, казалось бы, небрежных мазков неопределенно-серого цвета – и получается шедевр, перед которым стоишь в тихом остолбенении.

А еще я с огромной личной симпатией отношусь к самому Анатолию Николаевичу и горжусь знакомством с ним.

Поздравляю жюри премии Андрея Белого с этим, на мой взгляд, единственно верным решением.