крест и радуга

Лоренс Стерн, практически, туды его в качель
И, значит, теперь я сижу на станции Дубна в электричке, неподвижной уже долгое время, и наблюдаю саженый сосновый бор, распростирающийся куда-то за пределы Дубны, в сторону Савёлова, в честь которого в Москве названа станция метро, украшенная изображениями в духе «Неоконченной пьесы для механического пианино». Кстати, а почему Михалков сошёл с ума? Недавно заявил вот: «крепостное право — это патриотизм, закреплённый на бумаге». Я, например, считаю, что большую часть Кремля (то, что построено после 1700 года — подчистую) надо снести, включая кремлёвскую стену (кроме Никольской башни — потому что красивая, и Спасской), а на месте стены сделать велодорожку, и вообще разбить газоны, посадить липки и осинки и поставить ларёчки с сахарной ватой, мороженкой, обнимашками и котиками; старые соборы, конечно, оставить (своё мнение о них с суда над Pussy Riot я не поменял). На Спасскую башню вернуть часы работы Христофора Галовея (который при царе Михаиле установил часы с неподвижной стрелкой и крутящимся циферблатом, мотивировав это «ну у вас же, русских, всё через жопу»). Мавзолей разобрать и с обитателем перенести в музей истории тоталитаризма, а на месте кладбища восстановить Алевизов ров, в котором в принципе можно поселить слона, вроде того, что шах Аббас подарил царю Алексею. Иначе поцреотизм, закреплённый на туалетной бумаге, будет продолжать нас преследовать.

Только что видел Волгу, сегодня увижу её ещё раз в Ярославле. Ярославль, сказывают, хороший город, и Розанов в «Русском Ниле» про него хорошо писал. До Петра-Антихриста был второй город в Московии по населению, родина Надеи Светешникова, опять-таки. Не будь он хорошим, красные орки не стали бы ровно за семьдесят семь лет до дня моего рождения бомбить его с аэропланов динамитом и готовить хлор. А Волга, кстати, в Дубне совсем не то, что в Саратове, в жизни бы не подумал, что они могут быть одной рекой.

Кстати о городах России по населению: третьим, после Ярославля, в благословенные годы царевны Софьи, городом в России была Вологда (а на территории нынешней РФ при так похожем на неё Николае третьим по населению был Саратов, но неважно). Из Вологды я совсем недавно, и готов под присягой заявить, что она в тысячу раз более европейская, чем Питер. Будучи форпостом московитской экспансии на Север, в сердцевину Новгородчины (подобно как Воронеж стал при Петре центром порабощения Войска Донского), она стала при Иване Ужасном столицей Опричнины, и задумывалась как нечто грандиозное, как этакий Дворец Советов времён Шекспира и Сервантеса, и, как оный же дворец, реализована не была. Однако даже один Софийский собор, самое главное из предсердий заброшенного и заросшего сердца Сталинодара времён Ливонии и взятия Казани, впечатляет не менее, чем здание мехмата; единственное, что приходит на ум, когда озираешь его интерьеры — это «торжество православия», и надо всею этой композицией возвышается сцена Страшного Суда. От вида иконографических англичан в шляпах и со шпагами, по хребту змия нисходящих в адское варево, где кипят котлы с подписями «волховство» и «пьянство» через букву юс, по коже пробегает холод, и становится ясно, сколь убоги и суррогатны совковые скульптуры со станции «Площадь Революции» и особенно маршаковские жирные буржуины с сигарами. Несмотря на всю свою азиатскую гнусность, Иван Грозный боялся и уважал врага своей Орды 2.0 в виде христианства в его папистском или пуританском изводе; для сравнения можно взять квасно-патриотические лубки времён Русской кампании Наполеона, где бабы вилами протыкают французишек-лягушатников. Надсмехательство, убогое до отвращения. И эта макулатура не так давно по случаю двухсотлетия Бородина выставлялась в поезде имени Сергея Андрияки на Арбатско-Покровской ветке, рядом с до смеха патетическими статуями совковых работяг в ватниках, той самой станции, где «весь советский народ либо сидит, либо стоит на коленях». Письма русских крестьян к Наполеону с дюже умильными орфографическими ошибками, где его величали освободителем, конечно, там выставлены не были. Стыдно! Стыд, смех, убожество, отвращение, мрамор грандиозный, интерьер такой серьёзный. Но Вологда… в ней и это какое-то всамделишное, не сталинско-суррогатное; как бы ни было это мерзко, но тогда весь мир был таков. В остальном это чудесный провинциальный город, не кажись мне, что в нём можно умереть со скуки — мечтал бы там жить.

А тем временем я приехал на станцию Вербилки, где расходятся зубцы двурогой вилки, накалывающей на себя Дубну и Савёлово, ручка которой держится на Бутырской заставе с её тюремным замком, с подпольной типографией напротив её, замаскированной под продуктовый магазин дореволюционных времён; где задолго до кровавой петровской резни стоял Бутырский полк генерала Касогова, где солдатам платили жалованье и который не знал бритых рекрутских лбов. И я качусь прямиком туда; воздымается ближе и ближе Москва. Vexilla regis prodeunt inferni. Ничего, скоро Ярославль, город Светешникова и Савинкова, сквозь липкие чёрные сгустки веков сияющий оплот свободы на Московии. И математика. Математики тоже, но это менее важно. Неважно, как и в каких количествах было оно раньше, не имеет значения, что столько лет не ощеривалась Русь шпилями ратуш и легислатур, скоро всё это закончится, и люди будут из света; будет один только свет, одна только математика, будет вечный Ярославль.

Current Mood: excited
Current Music: Гражданская Оборона -- Вечная весна