Какашкина живопись
Не каждому художнику удается выставить свои произведения в приличном зале, а не в подвале сельского клуба или коридоре поликлиники. А художник Владимир Степанович Кашкин выставил целых восемь работ на одной из самых престижных столичных выставок. Два букета сирени, три заката, да три натюрморта с дарами природы. Что тут сказать? Такой высоты он никогда не достигал и даже во сне не думал, что когда-нибудь с ним может произойти столь немыслимый полет. А все, потому что его унылую, тягучую, провинциальную творческую жизнь встряхнула встреча с давним однокурсником по художественному училищу, который после закончил еще пару институтов и сейчас был высоким чиновником от Культуры.

Чиновник растрогался встречей, пригласил Владимира Степановича в ресторан и там, окончательно очеловечившись от воспоминаний молодости и коньяка, горячо шептал в ухо Кашкину: «Эх, Вовка! Давай я тебе выставку в Москве устрою! Да что там выставка! Несколько статей в прессе, несколько сюжетов на центральных каналах и ты – звезда! Потом премию тебе организуем! Мастерскую новую выделим! А там и «заслуженного» получишь!»

Не прошло и полгода, как чиновник, к чести его, исполнил свои обещания. На открытие выставки Кашкин пригласил всех своих завистников и ожидал триумфального наслаждения и славы.

Приехал и тот чиновник, выступил, пожелал творческих успехов, особенно выделил одного провинциального живописца, который де сохранил старые реалистичные традиции и чистый взгляд на мир, чего так не хватает столичному искусству. Потом выступали еще какие-то искусствоведы, академики, бородатые метры и знаменитости. Прессы было столько, что от камер и вспышек рябило в глазах. Владимира Степановича все поздравляли, желали, записывали телефон, давали свои визитки…

Ну и как водится, все закончилось сумбурным и шумным банкетом, во время которого у Кашкина в голове окончательно смешались с водкой и счастьем все события и лица.

Утром его разбудил звонок того чиновника: «Ну что, Вован, доволен? Включай телевизор, сейчас в новостях о тебе материал будет. И купи такие-то газеты».

Владимир Степанович заметался в поисках пульта по комнате родственника, где он остановился. Но, не найдя, опустился на колени перед телевизором и стал вручную искать нужную передачу. И вскоре увидел сам себя! Увидел букет сирени и два натюрморта! Потом стал искать звук, пока настроил, репортаж закончился. Какая досада! Но ничего, будут повторять! Сегодня во всех новостных выпусках будут повторять!

Кашкин быстро умылся, жадно глотнул из-под крана воды и без завтрака побежал покупать свежие газеты. И вот он уже сидит на скамейке в скверике, не спеша, оттягивая удовольствие, открыл банку пива, сделал несколько неторопливых глотков, смачно крякнул и начал листать прессу. Вот и материал о выставке. Вот фотографии выступающих на открытии, вот публика, вот художники, а вот и он! На фоне своих работ! И подпись «Свежая и чистая живопись художника из N-ска Какашкина и сам автор»…

Как Какашкин! Какой Какашкин! Вот же дура журналистка! Засужу суку! Засужу газету!

Владимир Степанович открыл другую, но там тоже Какашкин! И во всех остальных Владимир Степанович Какашкин!

Он отбросил пиво и побежал домой. Включил телевизор, как раз было время следующего выпуска новостей. После политики и экономики – новости культуры, репортаж с выставки, мучительные минуты болтовни чиновника и других выступающих, глупая трескотня журналистки и вот камера наезжает на его сирень и натюрморт с лукошком и рябиной, и произносит страшные слова: «Художник из N-ска Какашкин!»…

Не помня себя, Владимир Степанович ворвался в выставочный зал, чуть не убил свернутыми в дубинку газетами вставшую на его пути билетершу, подбежал к своим работам и прочитал на фирменной бирочке «Букет сирени. В.С. Какашкин. Холст, масло». Подбежал к другой картине – «Закат над рекой. В.С. Какашкин. Холст, масло». На третьей «Яблоки и груши с астрами. В.С. Какашкин. Холст, масло». И так везде! Катастрофа!

За спиной раздался голос администратора:
– Господин Какашкин, что вы себе позволяете?
– Я не Какашкин! – взревел Владимир Степанович. – Я Кашкин!
– Но позвольте, как же Кашкин, если по всем документам вы Какашкин?
– По каким документам?! Что вы несете?!
– Да вот, посмотрите пресс-релиз, вот каталог, вот и в газетах все пишут…
– Вы издеваетесь? Да я! Да я вам всем! Да я вам такого Какашкина покажу!
– Да мы уже видим…
– Нет, вы еще не видите! Но увидите! Вы запомните меня!

Разъяренный Владимир Степанович, чуть не вышибив двери выставочного зала, выскочил вон и в отчаянии, не разбирая пути, побежал, глотая ярость и слезы. Как же так? – стучало в его голове. – Что же это происходит, а! Какой Какашкин, а? Какой Какашкин!!!

Где-то через час ярость выпила все его силы и он сник на лавочке возле какого-то дома. Где он был, в каком районе, он не знал. Просто тупо сидел и бормотал: «Какой Какашкин, а? Я Кашкин…»

К вечеру он пришел в себя. Спросил у прохожих, где метро, приехал к родственнику и все ему рассказал. Родственник был мужик тертый, Москву освоил, поэтому сразу посоветовал: «Чего ты паришься? Нужно было сразу твоему другу из Министерства звонить».

И действительно, почему эта мысль не пришла в голову Владимиру Степановичу? Но сейчас уже поздно беспокоить столь высокого человека. Решили позвонить завтра. А сегодня нужно успокоиться, выпить и поспать. Так и поступили.

Утром Владимир Степанович позвонил в Министерство, представился, но секретарша ответила, что тот чиновник уехал в командировку и будет только через две недели. И прибавила, что насчет вас, господин Кашкин, он сделал все необходимые распоряжения.

Какие распоряжения? Может, он велел наказать всех редакторов и журналистов за такое неслыханное оскорбление художника? Может, он приказал выбросить из окна администратора выставочного зала? А визгливую билетершу заковать в цепи и отправить на рудники? Ведь должна же быть справедливость к нему, к уничтоженному художнику?

Кашкин лежал на диване и представлял, как его завистники ржут, читая газеты и смотря телевизор. Как председатель местной секции живописи в Союзе художников, который, узнав, что Владимир Степанович хочет выставляться в Москве, уничижительно ухмыльнулся: «Кашкин, ну куда ты лезешь?», как он теперь кашляет от смеха и сипит «Какашкин!»…

Он так живо представлял все эти сцены, что стонал от досады, сжимая кулаки, а иногда у него даже вслух вырывались какие-то ругательства и междометия. А ближе к вечеру стало еще хуже, потому что позвонила жена. Она сказала, что телефон разрывается от звонков знакомых художников. Все хотят с тобой поговорить.

Владимир Степанович крикнул ей что-то грубое, обозвал дурой, бросил трубку и затрясся в рыданиях. Он не знал – как ему теперь жить. И стоит ли жить вообще? Как вернуться в свой город? Нет, это невозможно уже никогда…

Суицид все-таки он решил отложить до приезда товарища из Министерства. И через две недели позвонил опять. На этот раз чиновник был на месте, узнав суть проблемы, в тот же миг послал за Владимиром Степановичем машину и вот он уже в огромном шикарном кабинете.
– Да, брат, вот так история… Я выяснил – там какая-то пигалица опечатку сделала, два раза КА набила. С этого все и началось…
– Ну а мне-то чего теперь делать?
– Будем думать… Жаль, что я уехал на две недели. Много времени прошло. Тут ведь еще кое-какие нюансы в деле имеются.
– Какие еще?
– Да я тебя к ордену представил. Как раз через неделю Президент будет вручать в честь Праздника. И мастерскую тебе уже выделили самую лучшую в вашем городе. И квартиру. И звание «заслуженный художник» получишь. И государственную премию. Только все документы на Какашкина…
– Ну и что же теперь делать-то, а? – сглотнул Владимир Степанович.
– А делать нечего. С таким делами не шутят. Единственный вариант – поменять тебе паспорт.
– Да ты что! – возмутился художник – Как же я буду жить с такой фамилией? Да меня же засмеют!
– Не засмеют. Будешь заслуженным, в отличной мастерской, при ордене. Все на цырлах перед тобой плясать будут. Вот увидишь.
– Нет, не нужно мне такое счастье!
– Не торопись, подумай. Сейчас ты приедешь домой нищим и смешным. А если мы тебе поменяем фамилию, ты приедешь великим.
– Да, но фамилия-то какая!
– Не фамилия красит человека, а человек фамилию. В общем, так: я сейчас еду на совещание, а ты подумай и завтра созвонимся. Но учти, что если ты откажешься, у меня будут большие неприятности.

На том и расстались.

Владимир Степанович не долго думал. Слишком велика была разница между двумя вариантами. Или полное уничтожение личности и художника, или взлет, высокое положение и почет. И он на следующий день обреченно позвонил чиновнику:
– Я согласен стать Какашкиным…

Паспорт поменяли быстро, Президент пожал руку, поблагодарил за огромный вклад в Отечественную культуру и прицепил орден. Жена позвонила и сказала, что вне очереди получила ордер на новую квартиру. На вокзале в родном городе его встречала делегация с цветами, состоящая из чиновников мэрии, руководства Союза художников в полном составе и нескольких камер местных каналов телевидения.

С тех пор жизнь Какашкина потекла как по маслу. Выставки, вернисажи, поездки заграницу, даже собственную школу живописи завел, а мэрия выделила под нее отличный особняк в центре города, на крыше которого неоновыми буквами сияло «ШКОЛА ИСКУССТВ КАКАШКИНА». А искусствоведы открыли, что он является законодателем нового прогрессивно-консервативного стиля, который так и назвали «Какашкина живопись».