Допустим, советские люди жили после смерти в плодах своих дел. Но
куда, спрашивается, девались строители развитого социализма, когда эти
плоды были обналичены по льготному курсу группой товарищей по удаче? То,
что в эту группу входил его отец, делало проблему еще более мучительной,
потому что она становилась личной. Где они теперь, веселые строители
Магнитки и Комсомольска, отважные первопроходцы космоса и целины, суровые
покорители Гулага и Арктики?
Ответ, что созданное их трудом сгнило и пропало, не устраивал
Кику — он знал, что вещи переходят друг в друга, подобно тому, как
родители продолжают себя в детях: детали нового станка вытачивают на
старом, а сталь переплавляется в сталь. Другой расхожий ответ — что все,
мол, разворовано, продано и вывезено — был одинаково непродуктивен. Кику
волновал не уголовно-имущественный, а философско-метафизический аспект
вопроса. Можно было месяцами изучать бизнес-схемы и маршруты перетекания
капитала, можно было наизусть заучить биографии олигархов — и
декоративных, которые у всех на виду, и настоящих, о которых мало что
знает доверчивый обыватель, — но от этого не делалось яснее, куда
отправились миллионы поверивших в коммунизм душ после закрытия советского
проекта. Этот вопрос ржавым гвоздем засел в сознании Кики и долгие годы
ждал своего часа.
Однажды этот час пробил. Предоставим слово Кике и «Македонской
критике»:
«Был обычный осенний полдень, ясный и тихий. Я сидел у телевизора
с книжкой; кажется, это был «Символический обмен и смерть» чудовищного
Бодрияра. На экране мелькал какой-то мультфильм, за которым я следил краем
глаза: пират в треуголке, радостно хохоча, танцевал вокруг сундука с
сокровищами, время от времени нагибаясь над ним, чтобы запустить руки в
кучу золотых пиастров... И вдруг крышка сундука обрушилась вниз, вычеканив
из его головы монету вроде тех, что лежали внутри. Монета была еще живой —
профиль на ней яростно моргал единственным сохранившимся глазом, но рот,
похоже, склеился навсегда. Туммим, который в этот момент был на пике
прихода, прекратил хихикать (таким образом он переводил смех пирата) и
спросил непонятно кого — надо полагать, меня, потому что, кроме нас и
охраны, на вилле никого не было:
— Интересно, а остальные монеты... Они что, типа тоже из голов,
да? Типа другие пираты подходили, открывали, потом бам, и все, да? И за
несколько веков, значит, набежал целый сундук...
Мой взгляд упал на страницу и выхватил из путаницы невнятных
смыслов странное словосочетание: «работник, умерший в капитале». И тайна
денег в одну секунду сделалась ясна, как небо за окном».
Попробуем коротко изложить то, что Кика называл «тайной денег».
Деньги, по его мнению, и есть остающаяся от людей «нефть», та форма, в
которой их вложенная в труд жизненная сила существует после смерти. Денег
в мире становится все больше, потому что все больше жизней втекает в этот
резервуар. Отсюда Кика делает впечатляющий вывод: мировая финансовая
клика, манипулирующая денежными потоками, контролирует души мертвых, как
египетские маги в фильме «Мумия возвращается» с помощью чар управляют
армией Анубиса (внимательный читатель «Македонской критики» заметит, что
Кика чувствует себя немного увереннее, когда оперирует не категориями
философии, а примерами из кинематографа).
Здесь и кроется разгадка посмертного исчезновения советского
народа. Плезиозавр, плескавшийся в море там, где ныне раскинулась
Аравийская пустыня, сгорает в моторе японской «Хонды». Жизнь
шахтера-стахановца тикает в бриллиантовых часах «Картье» или пенится в
бутылке «Дом Периньон», распиваемой на Рублевском шоссе. Дальше следует
еще более залихватский вираж: по мнению Кики, задачей Гулага было создать
альтернативный резервуар жизненной силы, никак не сообщающийся с тем,
который контролировали финансовые воротилы Запада. Победа коммунизма
должна была произойти тогда, когда количество коммунистической
«человеконефти», насильно экстрагированной из людей, превысит запасы
посмертной жизненной силы, находящейся в распоряжении Запада. Это и
скрывалось за задачей «победить капитализм в экономическом единоборстве».
Коммунистическая человеконефть не была просто деньгами, хотя могла
выполнять и эту функцию. По своей природе она была ближе к полной
страдания воле, выделенной в чистом виде. Однако произошло немыслимое:
после того как система обрушилась, советскую человеконефть стали
перекачивать на Запад.