|
|
Пишет dm_krylov (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} dm_krylov)@ 2006-07-17 20:02:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
школа национализма: триумфальный КБВ
Вот идеальной чистоты пример триумафального КБВ, который тонко описывает литкритик Андрей Немзер (Время, 18.07.2006 №125, говоря о фрагменте книги Марка Розовского («Новый мир», №7):
Тут как в капле воды все атрибуты триумфального КБВ: заявка на первое место в иерархии, ужасный деспот, не пускающий на первое место человека, который уверен, что именно он, а никто другой должен там быть и как следствие обида на всю жизнь. Обращает на себя внимание определение "аморальный вождь". Тут нужно пояснить, какая это мораль. Это мораль, по которой Розовскому должны были уступить по первой его заявке. Кроме того, обращает на себя внимание выпадающее из стиля выражение "властный давило". Рафинированный Немзер вдруг переходит на жаргон, отмеченный явной злобой. С чего бы это? А это проступает суть его отношения к чужому авторитету: для читателей он сладок и тонок, а для власти - бандит. Все это елейничание у него профессиональное, а "давило" суть.
Мы еще почитаем
версия для печати
Позицию «несущей прозы» в «Новом мире» (№7) занимает фрагмент книги Марка Розовского «Театральный человек». Не знаю, какая часть воспоминаний Розовского осталась за пределами журнала, но напечатанному тексту куда больше к лицу их общее название, ушедшее в мелкий курсив подзаголовка -- «Дело о конокрадстве». Ибо рассказывается здесь о том, как великий режиссер и всевластный хозяин Большого драматического театра Георгий Александрович Товстоногов увел у Розовского задуманный и поставленный им спектакль -- инсценировку толстовского «Холстомера», всемирно прославленную «Историю лошади». Сюжет известный: кто же в те баснословные года не слышал, как Товстоногов «спас» перспективный, но робкий опыт приглашенного режиссера, вдохнул в спектакль могучую энергию, перенес на Большую сцену и превратил в абсолютный шедевр. Розовскому сочувствовали, но с обязательным вы же понимаете... Куда, дескать, дилетанту, всю жизнь работавшему в студийных условиях (да, не по своей вине -- но что ж поделаешь?) супротив гения-мастера! Одно дело придумать, другое -- воплотить. И вообще пусть спасибо скажет, что имя в афише значится... Работала эта модель идеально. Как и в других историях из жизни БДТ. Например, об исчезновении из театра Сергея Юрского. Лез, мол, на рожон, раздражал Романова (был такой персек ленинградского обкома, кандидат в члены ихнего политбюро, попросту говоря, царь, бог и воинский начальник города на Неве). Ну, не жертвовать же ради строптивца-вольнодумца лучшим театром всех времен и народов! И вообще гений -- а если Товстоногов не гений, то кто же он? -- всегда прав.
Ныне о БДТ и Товстоногове написано изрядно. Тем же Юрским. Владимиром Рецептером -- на мой взгляд, замечательно точно и тонко. Да и разговоры в моде совсем иные. Так что угадать общий контур истории, которую рассказывает Розовский, совсем не трудно. Да, обида. Незаживающая. (Кстати, и у Юрского не зажила. И у Рецептера -- сюжет с «Королем Генрихом IV» не тождествен «холстомеровскому», но сходство приметно.) И не отменяющая уверенности обиженного: Товстоногов был гением! Что ж, кто теперь принимает на веру наивное речение Моцарта о гении и злодействе. Наоборот, научно доказано, что крупный художник должен быть эгоистом, деспотом, предателем -- иначе не реализуешься! Тем более в театре, где при любой погоде все тянут одеяло на себя и за выигрышную роль готовы удавить ближнего. И только железная рука гения-деспота способна сдержать эту энтропию и лепить из пакостного матерьяльца шедевр за шедевром. Были же у нас когда-то великие театры, и где они? Что, к примеру, стало с БДТ после смерти Товстоногова? И разве не на эру Товстоногова приходятся звездные часы тех же Юрского, Рецептера (если оставить в стороне его писательскую ипостась), Розовского?
Тут, конечно, можно спорить, но лучше пусть этим занимаются знатоки театра. Я же скажу: если это действительно так, то тем страшнее. Если театр, журнал, научная школа могут плодотворно функционировать лишь под сенью железного (и аморального) вождя, а с его уходом обречены на инерционное бытие либо распад, то позволительно спросить: нет ли вины за «культурным героем» (иначе говоря -- всевластным давилой)? Еще одно мысленное усилие -- и формулируешь: нет уж, лучше без «великих». И становится совсем тошно.
Много лет назад внимал я, мальчишка, разговору взрослых о тогдашней новомирской новинке, повести Юлия Крелина «От мира сего», героем которой был Начальник -- блестящий врач, могучий и безжалостный советский администратор, очень одинокий, точно знающий, что умирает от рака, человек. Один из собеседников, молодой, даровитый и уверенно идущий вперед физик, тогда обронил: В общем, все шефы -- сволочи. Подействовало сильно (сколько лет прошло -- помню!). Подействовало потому, что прежде я не раз слышал (в частности, от изрекшего приговор) похвалы научной состоятельности, порядочности, интеллигентности этого самого шефа. Так вот с тех пор и думаю: неужели все-таки все? И, грешен, каюсь: не могу с этим тезисом согласиться, хотя подтверждений за минувшие тридцать с гаком лет получил предостаточно. Наверно, поэтому и воспоминания Розовского (в которых есть жгучая боль, но нет злобы) прочитал залпом. Нет, я не Товстоногова хочу оправдать. (Хотя -- вопреки привычному и часто бессмысленному речевому клише -- он в этом, по-моему, нуждается.) И призывать к посмертной расправе с «конокрадом» не тянет. И провозглашать затрепанное все сложнее тоже охоты нет. Но ведь действительно: сложнее. И вовсе не в силу «театрально-советской» огласовки этой печальной -- вечной -- истории. Цепляет.
Как цепляют два обычных житейских рассказа Нины Горлановой в той же журнальной книжке (один об одинокой «Акушерочке», другой -- «Ребенок Ксюха» -- о детях, переживающих родительские размолвки). Или повесть Людмилы Агеевой «Дом над озером» («Знамя», №7), материала которой вполне хватило бы на объемный роман. Не стану пересказывать парадоксального сюжета этой, по определению автора, скучной истории; скучно при чтении точно не будет -- будет грустно. К чему нам, впрочем, не привыкать.
Знаменский «Восходитель» Леонида Зорина -- монолог одного из «почти хозяев» жизни, трезвого и целеустремленного эксперта-референта, достойного наследника Молчалина, Растиньяка и Глумова, которому автор не дал имени (а зачем?), но дал возможность выговориться, почти оправдаться, почти возбудить у читателя сочувствие, почти доказать свою правоту. Почти. И тут, как с завоеванием жизненных пространств, только почти. Которое, как известно, не считается. Это-то деликатно и изящно выстроенное почти и цепляет. Крепко.
К сожалению, не могу так сказать о рассказах Александра Снегирева в «Знамени», «новомирских» сочинениях Ильи Кочергина и Андрея Волоса. Профессионально свинченная проза, но не цепляет. Ни кочергинская повесть («Сказать до свидания») о путешествии в алтайскую глушь бабушки и внучки к их непутевому сыну и отцу, который бросил опостылевшую столицу. Ни Волосова энциклопедия расположенных в азбучном порядке баек: «Абхазия», «Анатомия свиньи», «Анекдот» и так далее до «Бутылита»; если двигаться в том же темпе, то, пожалуй, этой «Алфавиты» и на будущий год хватит. Что же до дебютанта (лауреата премии «Дебют 2005»), то его на подвиги благословляет сам Евгений Попов: «Снегирев пытается работать «поверх барьеров» авангардизма, «чернухи», лакировки, самолюбования, макабра, попсы и прочей мути». Оно и видно. Как в «Авиэле», где герой делает обрезание (предварительно доказав свою сомнительную принадлежность народу Израиля), дабы преуспеть по сексуальной части, так и в «Бабушке», где приятель рассказчика, транспортирующий урну с прахом старушки к месту захоронения, затевает бандитско-молодецкое состязание-бодание на дороге с другим хамоватым водителем, в результате чего урна раскалывается, а прах рассыпается по салону машины. «Писать такие короткие реалистические (извините, критики, за выражение) рассказы трудно, но весело». Полагаю, критики отнеслись бы к мэтру с пониманием и без извинений. Что такое «реализм», точно не знает никто, а правота бессмертной песни Высоцкого неколебима: Жираф (Попов) большой -- ему видней!
«Знаменский» конференц-зал посвящен пятидесятилетию ХХ съезда КПСС; это историческое событие обсуждают Михаил Горбачев, Виктор Шейнис, Борис Дубин, Мариэтта Чудакова, Игорь Виноградов и др. В очерке «Памяти одинокой тени» Григорий Померанц рассказывает об Ольге Григорьевне Шатуновской, старой большевичке, прошедшей сталинские лагеря, а в пору «оттепели» принимавшей деятельное участие в расследовании убийства Кирова. Статья Натальи Ивановой об «особенностях национального дискурса в современной литературной критике» называется «Лютые патриоты»: точнее не скажешь.
«Несущая проза» июльского «Знамени» тоже (как и в «Новом мире») non fiction. Это повествование Александра Архангельского «1962 год». Цепляет. О нем -- отдельно.
Андрей НЕМЗЕР
Интересно, что события жизни и даже словесные формулировки триумфального КБВ повторяются с удивительной точностью в разных местах и в разных поколениях. Почему так? Ведь казалось бы реальные события развиваются всегда чуть по-разному, судьба сталкивает между собой разных людей, в разные периоды жизни - так откуда такое точное повторение реакций и даже слов, описывающих ситуацию? Все на самом деле просто: перед нами ритуал. Это явление древней, почти забытой человечеством культуры. Оно заслуживает самого пристального внимания, глубокого изучения и уважения. Да - уважения.
Вот идеальной чистоты пример триумафального КБВ, который тонко описывает литкритик Андрей Немзер (Время, 18.07.2006 №125, говоря о фрагменте книги Марка Розовского («Новый мир», №7):
Не знаю, какая часть воспоминаний Розовского осталась за пределами журнала, но напечатанному тексту куда больше к лицу их общее название, ушедшее в мелкий курсив подзаголовка -- «Дело о конокрадстве». Ибо рассказывается здесь о том, как великий режиссер и всевластный хозяин Большого драматического театра Георгий Александрович Товстоногов увел у Розовского задуманный и поставленный им спектакль -- инсценировку толстовского «Холстомера», всемирно прославленную «Историю лошади». ... Куда, дескать, дилетанту, всю жизнь работавшему в студийных условиях (да, не по своей вине -- но что ж поделаешь?) супротив гения-мастера!
...
угадать общий контур истории, которую рассказывает Розовский, совсем не трудно. Да, обида. Незаживающая. (Кстати, и у Юрского не зажила. И у Рецептера -- сюжет с «Королем Генрихом IV» не тождествен «холстомеровскому», но сходство приметно.) И не отменяющая уверенности обиженного: Товстоногов был гением! Что ж, кто теперь принимает на веру наивное речение Моцарта о гении и злодействе.
...
Если театр, журнал, научная школа могут плодотворно функционировать лишь под сенью железного (и аморального) вождя, а с его уходом обречены на инерционное бытие либо распад, то позволительно спросить: нет ли вины за «культурным героем» (иначе говоря -- всевластным давилой)? Еще одно мысленное усилие -- и формулируешь: нет уж, лучше без «великих». И становится совсем тошно.
Тут как в капле воды все атрибуты триумфального КБВ: заявка на первое место в иерархии, ужасный деспот, не пускающий на первое место человека, который уверен, что именно он, а никто другой должен там быть и как следствие обида на всю жизнь. Обращает на себя внимание определение "аморальный вождь". Тут нужно пояснить, какая это мораль. Это мораль, по которой Розовскому должны были уступить по первой его заявке. Кроме того, обращает на себя внимание выпадающее из стиля выражение "властный давило". Рафинированный Немзер вдруг переходит на жаргон, отмеченный явной злобой. С чего бы это? А это проступает суть его отношения к чужому авторитету: для читателей он сладок и тонок, а для власти - бандит. Все это елейничание у него профессиональное, а "давило" суть.
Мы еще почитаем
версия для печати
Позицию «несущей прозы» в «Новом мире» (№7) занимает фрагмент книги Марка Розовского «Театральный человек». Не знаю, какая часть воспоминаний Розовского осталась за пределами журнала, но напечатанному тексту куда больше к лицу их общее название, ушедшее в мелкий курсив подзаголовка -- «Дело о конокрадстве». Ибо рассказывается здесь о том, как великий режиссер и всевластный хозяин Большого драматического театра Георгий Александрович Товстоногов увел у Розовского задуманный и поставленный им спектакль -- инсценировку толстовского «Холстомера», всемирно прославленную «Историю лошади». Сюжет известный: кто же в те баснословные года не слышал, как Товстоногов «спас» перспективный, но робкий опыт приглашенного режиссера, вдохнул в спектакль могучую энергию, перенес на Большую сцену и превратил в абсолютный шедевр. Розовскому сочувствовали, но с обязательным вы же понимаете... Куда, дескать, дилетанту, всю жизнь работавшему в студийных условиях (да, не по своей вине -- но что ж поделаешь?) супротив гения-мастера! Одно дело придумать, другое -- воплотить. И вообще пусть спасибо скажет, что имя в афише значится... Работала эта модель идеально. Как и в других историях из жизни БДТ. Например, об исчезновении из театра Сергея Юрского. Лез, мол, на рожон, раздражал Романова (был такой персек ленинградского обкома, кандидат в члены ихнего политбюро, попросту говоря, царь, бог и воинский начальник города на Неве). Ну, не жертвовать же ради строптивца-вольнодумца лучшим театром всех времен и народов! И вообще гений -- а если Товстоногов не гений, то кто же он? -- всегда прав.
Ныне о БДТ и Товстоногове написано изрядно. Тем же Юрским. Владимиром Рецептером -- на мой взгляд, замечательно точно и тонко. Да и разговоры в моде совсем иные. Так что угадать общий контур истории, которую рассказывает Розовский, совсем не трудно. Да, обида. Незаживающая. (Кстати, и у Юрского не зажила. И у Рецептера -- сюжет с «Королем Генрихом IV» не тождествен «холстомеровскому», но сходство приметно.) И не отменяющая уверенности обиженного: Товстоногов был гением! Что ж, кто теперь принимает на веру наивное речение Моцарта о гении и злодействе. Наоборот, научно доказано, что крупный художник должен быть эгоистом, деспотом, предателем -- иначе не реализуешься! Тем более в театре, где при любой погоде все тянут одеяло на себя и за выигрышную роль готовы удавить ближнего. И только железная рука гения-деспота способна сдержать эту энтропию и лепить из пакостного матерьяльца шедевр за шедевром. Были же у нас когда-то великие театры, и где они? Что, к примеру, стало с БДТ после смерти Товстоногова? И разве не на эру Товстоногова приходятся звездные часы тех же Юрского, Рецептера (если оставить в стороне его писательскую ипостась), Розовского?
Тут, конечно, можно спорить, но лучше пусть этим занимаются знатоки театра. Я же скажу: если это действительно так, то тем страшнее. Если театр, журнал, научная школа могут плодотворно функционировать лишь под сенью железного (и аморального) вождя, а с его уходом обречены на инерционное бытие либо распад, то позволительно спросить: нет ли вины за «культурным героем» (иначе говоря -- всевластным давилой)? Еще одно мысленное усилие -- и формулируешь: нет уж, лучше без «великих». И становится совсем тошно.
Много лет назад внимал я, мальчишка, разговору взрослых о тогдашней новомирской новинке, повести Юлия Крелина «От мира сего», героем которой был Начальник -- блестящий врач, могучий и безжалостный советский администратор, очень одинокий, точно знающий, что умирает от рака, человек. Один из собеседников, молодой, даровитый и уверенно идущий вперед физик, тогда обронил: В общем, все шефы -- сволочи. Подействовало сильно (сколько лет прошло -- помню!). Подействовало потому, что прежде я не раз слышал (в частности, от изрекшего приговор) похвалы научной состоятельности, порядочности, интеллигентности этого самого шефа. Так вот с тех пор и думаю: неужели все-таки все? И, грешен, каюсь: не могу с этим тезисом согласиться, хотя подтверждений за минувшие тридцать с гаком лет получил предостаточно. Наверно, поэтому и воспоминания Розовского (в которых есть жгучая боль, но нет злобы) прочитал залпом. Нет, я не Товстоногова хочу оправдать. (Хотя -- вопреки привычному и часто бессмысленному речевому клише -- он в этом, по-моему, нуждается.) И призывать к посмертной расправе с «конокрадом» не тянет. И провозглашать затрепанное все сложнее тоже охоты нет. Но ведь действительно: сложнее. И вовсе не в силу «театрально-советской» огласовки этой печальной -- вечной -- истории. Цепляет.
Как цепляют два обычных житейских рассказа Нины Горлановой в той же журнальной книжке (один об одинокой «Акушерочке», другой -- «Ребенок Ксюха» -- о детях, переживающих родительские размолвки). Или повесть Людмилы Агеевой «Дом над озером» («Знамя», №7), материала которой вполне хватило бы на объемный роман. Не стану пересказывать парадоксального сюжета этой, по определению автора, скучной истории; скучно при чтении точно не будет -- будет грустно. К чему нам, впрочем, не привыкать.
Знаменский «Восходитель» Леонида Зорина -- монолог одного из «почти хозяев» жизни, трезвого и целеустремленного эксперта-референта, достойного наследника Молчалина, Растиньяка и Глумова, которому автор не дал имени (а зачем?), но дал возможность выговориться, почти оправдаться, почти возбудить у читателя сочувствие, почти доказать свою правоту. Почти. И тут, как с завоеванием жизненных пространств, только почти. Которое, как известно, не считается. Это-то деликатно и изящно выстроенное почти и цепляет. Крепко.
К сожалению, не могу так сказать о рассказах Александра Снегирева в «Знамени», «новомирских» сочинениях Ильи Кочергина и Андрея Волоса. Профессионально свинченная проза, но не цепляет. Ни кочергинская повесть («Сказать до свидания») о путешествии в алтайскую глушь бабушки и внучки к их непутевому сыну и отцу, который бросил опостылевшую столицу. Ни Волосова энциклопедия расположенных в азбучном порядке баек: «Абхазия», «Анатомия свиньи», «Анекдот» и так далее до «Бутылита»; если двигаться в том же темпе, то, пожалуй, этой «Алфавиты» и на будущий год хватит. Что же до дебютанта (лауреата премии «Дебют 2005»), то его на подвиги благословляет сам Евгений Попов: «Снегирев пытается работать «поверх барьеров» авангардизма, «чернухи», лакировки, самолюбования, макабра, попсы и прочей мути». Оно и видно. Как в «Авиэле», где герой делает обрезание (предварительно доказав свою сомнительную принадлежность народу Израиля), дабы преуспеть по сексуальной части, так и в «Бабушке», где приятель рассказчика, транспортирующий урну с прахом старушки к месту захоронения, затевает бандитско-молодецкое состязание-бодание на дороге с другим хамоватым водителем, в результате чего урна раскалывается, а прах рассыпается по салону машины. «Писать такие короткие реалистические (извините, критики, за выражение) рассказы трудно, но весело». Полагаю, критики отнеслись бы к мэтру с пониманием и без извинений. Что такое «реализм», точно не знает никто, а правота бессмертной песни Высоцкого неколебима: Жираф (Попов) большой -- ему видней!
«Знаменский» конференц-зал посвящен пятидесятилетию ХХ съезда КПСС; это историческое событие обсуждают Михаил Горбачев, Виктор Шейнис, Борис Дубин, Мариэтта Чудакова, Игорь Виноградов и др. В очерке «Памяти одинокой тени» Григорий Померанц рассказывает об Ольге Григорьевне Шатуновской, старой большевичке, прошедшей сталинские лагеря, а в пору «оттепели» принимавшей деятельное участие в расследовании убийства Кирова. Статья Натальи Ивановой об «особенностях национального дискурса в современной литературной критике» называется «Лютые патриоты»: точнее не скажешь.
«Несущая проза» июльского «Знамени» тоже (как и в «Новом мире») non fiction. Это повествование Александра Архангельского «1962 год». Цепляет. О нем -- отдельно.
Андрей НЕМЗЕР
Интересно, что события жизни и даже словесные формулировки триумфального КБВ повторяются с удивительной точностью в разных местах и в разных поколениях. Почему так? Ведь казалось бы реальные события развиваются всегда чуть по-разному, судьба сталкивает между собой разных людей, в разные периоды жизни - так откуда такое точное повторение реакций и даже слов, описывающих ситуацию? Все на самом деле просто: перед нами ритуал. Это явление древней, почти забытой человечеством культуры. Оно заслуживает самого пристального внимания, глубокого изучения и уважения. Да - уважения.
Добавить комментарий:
