Глава 1. Дело Свиридова

- Встать! Суд идет!

Судили моего друга, Юру — теперь уже бывшего врача скорой помощи. Два месяца назад он перевел на русский язык фразу Bl.gastrici, met. intrahepaticus — «Рак желудка, метастазы в печень».

Десять дней назад, после дежурства я приехал к нему в гости. Юрку уже отстранили от выездной работы, посадили в лечебном отделе, разбирать карты. О том, что дело из административного переквалифицировано в уголовное, мы тогда еще не знали.

На душе было гадостно. Юрка исписал ворох бумаги, объяснял, пытался доказать, что он только перевел фразу. Это не преступление же! Но возвращать его на линию, в бригаду, руководство «скорой», несмотря на чудовищную нехватку медиков, не торопилось.

Я принес бутылочку коньяка, все-таки мы врачи.

Свиридов покрутил ее в руках, прежде чем открыть и сказал:

- Отец шутил, «плох тот врач, что сам себе покупает коньяк», а теперь это норма.

- Что норма? Что мы покупаем сами или то, что плохие врачи? – усмехнулся я, снимая с полки две рюмки.

- Знаешь, как он меня называл? – Юра наполнил рюмки. – Обезьяна с чемоданом.

Юра поднял рюмку, прикоснувшись к моей со звоном. – Ну, будем! За справедливость!

Он принялся маленькими глотками выцеживать золотистый «Нектар Богов», как назвал когда-то коньяк Виктор Гюго.

Я от него не отставал. Выбирал я коньяк «восьмилетний», потому что он имеет особый букет.

Иногда хочется почувствовать себя «белым халатом», а не «синим комбинезоном». Больничным врачам продолжают регулярно заносить благородные напитки от благодарных пациентов, а скорая, впрочем, как и поликлиника, этого лишена. Теперь любые подарки дороже тысячи рублей – взятка. И не можешь знать, когда действительно дарят от чистого сердца, а когда запланирована акция по задержанию очередного врача-вымогателя?

Мы сидели на кухне, молчали. За окном темнело. Юрка посмотрел на часы.

- Скоро Светочка придет, надо гречку поставить.

Я смотрел, как он отмеряет крупу, промывает и ставит на огонь небольшую кастрюльку.

- Солить не будешь?

- Нет.

Юра еще что-то хотел сказать, но в этот момент входная дверь слетела с петель и ударила его по спине. Кухня и квартира наполнилась людьми в черном с оружием и криками:

- Работает СОБР! Всем лечь! Руки за голову!

Я не стал спорить. Да и как тут поспоришь? Минимум удар прикладом в живот, максимум по лицу.

Нам защелкнули наручники за спиной и так выгнули руки, что, когда поставили на ноги, мы все равно смотрели в пол.

Юра шипел, ему на спину грохнулась железная дверь, а потом кто-то случайно смахнул с плиты гречку, и горячая крупа залетела под майку. Кипятком ошпарило плечо.

Один из СОБРовцев стянул вязаную шапку с головы.

Нам позволили разогнуться. Кто-то сказал:

- Все чисто!

- Кто из вас Свиридов Юрий Александрович? – снявший шапку, видимо командир группы, смотрел на нас.

- Я! – отозвался Юра. – А в чем дело?

Начальник не ответил, он повернулся к подчиненным и скомандовал:

- Этого забирайте! – он повернулся ко мне, - а вы кто? Документы?

- Исаев Алексей Максимович, - ответил я, - карточка в кармане. Я друг Юрия. Вы можете хоть что-то объяснить? За что его? Мы – врачи, работаем на «скорой».

Начальник ничего не объяснял. Пока один из СОБРовцев сканировал мою карту, он развернул меня к себе спиной и открыл наручники.

- Приложите палец к сканеру, - произнес начальник.

Я выполнил. Сканер мигнул и зажег зеленую лампу.

- Личность подтверждена, принадлежность карты – тоже.

Я растирал запястья. Ощущение не из приятных, когда сковывают руки.

Юрку уже увели. Я понял, что никто, ничего объяснять не будет. Вырванная из косяка дверь стояла в прихожей у стены.

Я поднял с пола кастрюльку, хотел достать веник и совок, чтобы собрать рассыпанную кашу с пола.

Скоро придет Юркина жена. Надо как-то ей объяснить происшедшее. А как объяснишь? За что его арестовали?

Собровцы уходили из квартиры. Последним уходил начальник группы, он положил на стол две визитки.

- Это телефон следователя, а это ремонт дверей. Работают круглосуточно.

- Вы можете хоть как-то объяснить? – спросил я в спину собровца, но ответа не услышал.

Светлана, вернувшись домой, первым делом позвонила Юриному адвокату и через всхлипы рассказала о задержании. Тот записал телефон следователя с визитки, обещал перезвонить, как только выяснит что-нибудь.

Адвокат не позвонил, через полчаса, когда уже рабочие занимались укреплением выбитой двери, он приехал. Этот немолодой дядька, назначенный государством защитник, оказался серьезным и ответственным.

Он прошел по квартире с небольшим приборчиком. Видимо удовлетворенный, увлек нас со Светланой на кухню. Она порывалась забрать у адвоката плащ и сумку, но тот отмахнулся:

- Не надо, я ненадолго, – он выдержал паузу и объяснил: дело Юрия Свиридова переквалифицировано под уголовное. Если раньше я пытался свести все к халатности, даже к невиновности врача, то сейчас по распоряжению генпрокуратуры оно трактуется как «разглашение врачебной тайны, нанесшее ущерб ГБУ Клиника паллиативной медицины «Розовый сад»». А ГБУ, как вы понимаете это государственное бюджетное учреждение. Сейчас Юру пытаются обвинить в том, что его знание латыни и перевод диагноза, привело к тому, что родственники не отдали больного раком для долечевания в «Розовый сад», и ГБУ лишилось его имущества и сбережений.

Адвокат взял протянутую Светланой кружку с чаем.

- Меня интересует, о чем вы говорили тут до того, как ворвался СОБР?

Я пожал печами. Да много о чем. О всяком разном. Но память у меня хорошая.

- Мы говорили о его деле, правда недолго и я высказал надежду, что Юру скоро вернут на выездную работу. Ну, еще мы пошутили насчет коньяка, мол «плох тот врач, что покупает себе коньяк», а до этого он спрашивал, когда я женюсь и я ответил, что невеста моя еще не родилась или где-то очень далеко. Мол, где мне найти такую, как его Света? А до этого обсуждали грядущие перемены в организации здравоохранения. О том, как нас всех стараются ссорить друг с другом, убивая то, что раньше называлось профессиональным сообществом.

Адвокат выпил чай, ладонью вытер губы.

- Я говорил по телефону со следователем три минуты. И ничего не понял. Только насторожила фраза: «По делу Свиридова вскрылись дополнительные факты его преступной деятельности».

Светлана зарыдала. Я попытался ее успокоить, но мне это всегда плохо удавалось. Не умею я обращаться с плачущими женщинами.

- Света, вы успокойтесь. Дело все шито белыми нитками. Не хочу голословно обещать, но постараюсь развалить все обвинения. Вы только делайте все, что я скажу и точно. – Адвокат тоже не специалист на утешение, но постарался найти слова, чтобы успокоить Юркину жену.

- Какая у него преступная деятельность? – изумился я. – Это же какой-то абсурд. Зачем им его топить?

Адвокат постучал костяшками пальцев по столу.

- Я не буду ничего объяснять. Вы взрослые люди и должны понимать, в какие времена мы живем. Главный закон не конституция, а пословица: «Язык мой – враг мой». Руководствуйтесь правилом: «Думай, что говоришь и говори, что думаешь». Сейчас на первом месте в отношениях людей не гуманизм, а рентабельность и выгода. Помните об этом. Если Юру задумали утопить, значит, это кому-то выгодно.

- Но кому? – удивление мое не проходило. Я понимал адвоката. Но не все же такие. Мы же русские, точнее российские люди. Мы же всегда за своих горой. Кто может вдруг идти по карьерной лестнице, вместо перекладин используя человеческие кости? Я не сказал этого.

- Думаю, со временем мы все узнаем и поймем. – Адвокат пошел к выходу, но в прихожей остановился, потому что рабочие уже закончили укреплять дверь и проверяли, как работает замок. Он заскочил в туалет.

- Леша, я ничего не понимаю. В чем он виноват? – Светлана плакала, поэтому ее слова звучали прерывисто и невнятно. – Такие оговорки совершают все. У нас периодически врачи в поликлинике и страшнее говорят. Какая тайна? Если человек явно болен раком и его рекомендуют долечивать в хосписе. Они что идиоты, и не понимали? Это же все высосано из пальца. Кому нам жаловаться?

- Попробуй прорваться на прямую линию с Президентом, хотя это будет еще не скоро, - я хотел пошутить, но шутка явно вышла плохая. Светлана опять зарыдала. Я протянул ей стакан воды. Хотел налить ей коньяка, но тот исчез. Кто успел его стянуть, СОБР или адвокат?

Рабочие потребовали у Светланы оплаты. Я скинул им со своей карточки требуемую сумму и современные пролетарии ушли довольные.

Оставаться дольше я тоже не мог. Дома ждут родители.

Я шел домой пешком и размышлял.

Машины каршеринга, припаркованные у тротуара, заметив мое приближение, подмигивали фарами, приглашали воспользоваться. Ничего, я одиннадцатым номером доберусь. Рюмка коньяка уже выветрилась, но алкотестер и эти остатки заметит. Только сядь за руль, «добрый» автомобиль, учуяв этанол, закроет двери и вызовет полицию.

Что могло случиться? Свиридову шили административное дело, должен был обойтись штрафом, снижением в должности на несколько месяцев с отстранением от выездной работы. Но зачем вот так жестко паковать в автозак и отправлять в СИЗО? Он что – бандит? Нет, что-то не складывалось, и чем ближе я подходил к дому, тем больше хотел спать, и тем сложнее было понять логику чиновника прокуратуры, отдавшего приказ именно о таком аресте.

Они знали, что Юрка дома. Это не проблема, с тех пор как все домофонные ключи перевели на личные карты – паспорта, наличие человека в здании, если он для открытия двери в подъезд приложил личную карту, которую от аббревиатуры ЛК называли элькой, становилось очевидным.

Я тоже приложил свою эльку.

Домофон пробубнил синтетическим голосом:

- Исаев Алексей Максимович, добро пожаловать домой, ваша квартира сорок один.

Это чтобы я по ошибке не забрел в чужую?

Домофон следил, чтобы никто не пришел, если хозяев дома нет. Список жильцов и временно зарегистрированных записан в его память. Он же вызывал полицию, если проникновение все-таки состоялось и человек, оказавшийся в доме, не распознан системой. Участковым прибавилось работы – наносить визиты в семьи, где встречают гостей и хозяин, распахнув дверь подъезда, разом пропускает целую толпу друзей и родных. Скрытые камеры пересчитают всех, а домофон сообщит в участок полиции о сборище.

Я поднялся на лифте, показав язык видеокамере в кабине. Над кнопками светилась надпись: «Курить, расписывать стены и справлять нужду в кабине лифта запрещено! Нарушение карается штрафом».

- Пердеть зато можно, - возразил я. – И это была чистая правда. Датчик в лифте реагировал на дым и влажный пол, блокируя кабину и вызывая сразу наряд полиции. А вот кишечные газы не замечал.

Родители уже спали. А я долго ворочался, несмотря на усталость. Сказывалось возбуждение от Юркиного ареста. Я вспоминал усталые и какие-то пустые глаза начальника группы захвата. «Делай, что должен, а будет, чему суждено», пришли на память слова какого-то римского императора.



Зигзаги судьбы неожиданны и удивительны.

Юрка еще сидел в СИЗО, я дежурил, а Светлана металась между работой, СИЗО, адвокатом и домом.

Заведующий подстанцией на каждой пятиминутке предупреждал: на вызове держать язык за зубами. Произносить только прописанные в «стандарте поведения медработника» слова! Ничего лишнего. Он не упоминал Юрку, но мы-то понимали, отчего он так старается. Этот случай сильно снизил рейтинг нашей подстанции и уменьшил премиальный фонд.

«Нам не дано предугадать…», как сказал какой-то поэт. На одном вызове дверь мне открыл сам командир группы захвата СОБРа. Был он в тренировочных штанах, тапочках на босу ногу и майке. И, кажется, он меня сразу не узнал. Заболела его теща.

Голос он мой вспомнил и стал немного суетлив. Принес табурет из кухни, стоял рядом в ожидании моих обращений. Но я придерживался исключительно «протокольных» фраз. Теперь я «делал, что должен»…

Что происходило в его душе? Если она у него есть, там обязано было что-то происходить.

Я боковым зрением пытался заметить по его поведению эти скрытые процессы. Но он неплохо держался. Меня не провоцировал и не лебезил. Замешательство, промелькнувшее в его глазах, когда он меня узнал, исчезло.

Закончив обслуживание клиентки, я собрал свои чемоданы, мусор в пакет и поднялся.

Он стоял рядом и наконец, наши глаза встретились. Я заметил в них мимолетное выражение благодарности, что не отклонился от протокола, но ничем не выдал нашего знакомства.

Он проводил меня до двери и протянул руку, прощаясь. Видимо, сделал он это машинально.

Я выставил ДК и МК за дверь и, прикрыв ее, чтобы мои бдительные «помощники» не записали то, что я хочу сказать, негромко спросил:

- Я вижу, вы меня узнали. Может быть, сейчас объясните, зачем нужно было брать Свиридова именно так? Как вооруженного члена ОПГ?

- Нам приказали, - сказал мужчина. – Мы – солдаты. Есть протокол. Как у вас. – Он вдруг перешел на ты. – Ты должен понимать, мы себе не принадлежим. Мы – часть системы. И ты и я.

- Да, это так, - согласился я. – Но мы еще и люди. У вас какое звание?

- Майор.

- Поднимите руку, майор, - попросил я.

- Как поднять? – не понял он.

Я поднял его руку на уровень плеча.

- Ладонь распрямите.

Он повиновался.

- А теперь скажите: «Хайль Гитлер!».

Он резко бросил руку вниз, лицо его побагровело, а я продолжил, пока он не начал материться.

- На Нюрнбергском процессе фашистские генералы оправдывались именно такими же словами: «Мы – солдаты, мы выполняли приказ», но забыли, что они еще и люди. Ты, майор – не забывай.

Я распахнул дверь. Чемоданы мои никто не тронул, и наш диалог эти электронные «стукачи» не слышали.

- Мы работали по инструкции, - пробубнил он мне в спину, а я, развернувшись, прижал палец к губам и показал на ДК. Он понял и добавил: - у нас тоже все пишется. Прости, если можешь.

- Бог простит, - ответил я неизвестно откуда всплывшей в мозгу фразой.



Мне позвонила Светлана.

- Леша! Я узнала кое-что. Суд через три дня. Юре вменяют еще какой-то странный эпизод: «недоносительство о преступлении», я не поняла. Может быть, на суде объяснят. Адвокат говорит, что все это ерунда. Посадить Юру не должны. То, что его так арестовали – ошибка прокуратуры. У них протокол такой. Если на человека заведено уголовное дело – должны использовать СОБР.

Меня порадовало, что она хотя бы не плачет. Значит, дело скоро закончится, и муж ее вернется домой.

Вот это уже формальность на сто процентов. По такому обвинению можно арестовывать любого. Значит, Юрку действительно хотят использовать в показательном процессе. Это плохо. Это значит, что наказание будет оптимально строгим. Светлана утешает себя, поверив адвокату. Не максимально строгим - уже хорошо, но оптимально не намного лучше. Прощение и реабилитация исключены. Судимость впишут в его эльку, и для него закроются многие двери, включая банки, ипотеки, возможность работать с финансами, да и частные клиники дадут от ворот поворот. Адвокат подаст на апелляцию, но даже если наказание смягчат – судимость это клеймо на двадцать лет. Считай, на всю жизнь.

Москвичу трудно устроится на низкоквалифицированную работу. Нас не любят работодатели. Несмотря на квоту для москвичей, они и в эти жалкие десять обязательных процентов стараются набрать приезжих, молчаливых, послушных, готовых работать за гроши.

Эти парни и девушки из республик ближнего зарубежья, в основном из средней Азии живут обособленно и неохотно изучают русский язык, хотя в законе о мигрантах этот пункт особо выделен. Знание языка обязательно. С ними сложно общаться, почти всегда нужен переводчик. К «скорой» они обращаются уже в самом крайнем случае, когда часто помочь весьма затруднительно. Из-за экономии. Работодатель их страхует только от несчастных случаев на производстве, а полис «мигрант» они покупать не хотят, экономят заработок, который переводят на родину своим близким. Порой их жалко до слез. Я их брал с тяжелейшей пневмонией, когда уже сознание теряли. И ругаться бесполезно. Мы несем его на волокуше, а рядом бежит какая-нибудь девушка и на ломаном русском: «Он не умрет? Вы спасете его?». Как ей объяснить, что в приемном отделении нас ждет битва с терапевтом: «Где его полис? Мы не можем его принять! Звоните в посольство! Только на коммерческую койку!».

Поэтому везем сразу в реанимацию. Там берут без разговоров, если выживет – будут разбираться, куда и как дальше, а нет – так, слава Богу – хоронят за счет работодателя. С этим вопросов не возникает. Есть закон.



- Встать! Суд идет!

Мы все наконец поняли. Прокурор все очень ясно изложил. Родственники ракового больного, чей диагноз является личной тайной и не может быть разглашен, из-за Юрки стал известен. Как?

Свиридов отвечая на вопросы объяснил, что его вызвали к женщине с высоким давлением, жене ракового больного. И сын этого больного протянул Юрию бумажку на которой с ошибками была записана по латыни та самая фраза: «Бл.гастрици, мет.итрагепат.», ни о чем не подозревавший врач перевел ее – «рак желудка, метастазы в печень». ДК его – электронный эскулап в задачи которого входит не только диагностика, но и протокол обслуживания вызова, то есть записи фонограммы, зафиксировал перевод, который прокурор трактовал как разглашение врачебной тайны.

Адвокат возразил, что перевод, отвлеченной от конкретного человека фразы, не является разглашением. С таким же успехом можно было бы осуждать библиотеку и латинско-русский словарь, или интернет и компьютерный переводчик. Но судья возразил, что если бы родственники так поступили, то дело разбиралось бы совсем с иных позиций. Но врач сказвл, и есть протокол ДК, который расшифрован и подшит к делу. Тем более, что Свиридов знал, как и все на подстанции, что по данному адресу проживает смертельно больной человек, к которому в пошлом месяце вызывали двенадцать раз, пока не было принято решение ОМС внести данного пациента в «черный список»...

Родственик, подсунувший Юре бумажку сообщил, что списал эту фразу с экрана компьютера врача в "Клинике боли", куда регулярно возили больного. Это платная больница.

Иск на врача подал сперва ДЗМ, который вменял «разглашение тайны», это штраф и перевод на низкооплачиваемую должность сроком до года, но вдруг «проснулся» хоспис «Розовый сад», который ждал привоза ракового больного и его собственности: квартиры и накоплений в банке, которые по закону должны были перейти ГБУ. Дело переквалифицировали, как «нанесение материального ущерба государству». Так что теперь Юра, как бы своим переводом, спровоцировал родню отказаться от госпитализации в хоспис.

Надо признать, что адвокат несмотря на бесплатность, бился как лев, отбивая все абсурдные обвинения. Он пытался внушить присяжным, что врач не может отвечать за глупости совершаемые родственниками. Однако в последний момент прокурор ввел свой «козырь», тот самый эпизод «недоносительства» Свиридовым.

Мы честно растерялись. История, которую предъявил прокурор показалась нам настолько идиотской, что даже адвокат попросил переноса дела. Как он потом объяснил, еще на стадии следствия он доказал, что связывать эти дела нельзя. Недоносительство не может проходить как преступление. Да. живем не в эпоху «Культа личности» тридцатых годов прошлого века, сейчас за это не наказывают. Только поощряют за донос, но не наказывают.

- Я хочу этот случай, - заключил свою речь прокурор, - предъявить не как преступление так называемого врача Свиридова, а как его гражданскую характеристику. От бдительных граждан, живущих по адресу… через приложение «Бдительный гражданин», органами прокуратуры было получено сообщение, что водитель бригады Свиридова нарушает «закон о курении», причем делает это дважды. Вопервых, он курил на рабочем месте – в автомобиле скорой помощи, который был припаркован рядом с детской площадкой, а во вторых ему не было пятидесяти пяти лет, то есть возраста, которому разрешено покупать табачные изделия и курить. Граждане присяжные, Свиридов знал, что его водитель курит и мало того, что не отговорил его от этого преступного действия, он его еще и покрывал, не доложив по инстанции, что тот нарушает «закон о курении от 22.02.2022 года». Все это я рассказываю, чтобы вы имели представление об асоциальной личности, так называемом враче Свиридове, которому по моему мнению не место в рядах российских врачей. Посему, прокуратура настаивает для обвиняемого Юрия Александровича Свиридова на двух годах лишения свободы в колонии общего режима и лишения диплома врача.

Адвокат пытался, как мог, обелить Юру. И частично ему это удалось. Хотя присяжные все-равно вынесли вердикт: «Виновен».

Светлана не удержалась и опять заплакала. Юра в клетке был бледен. Его последнее слово, где он признал свою вину частично, как ему посоветовал адвокат, на присяжных влияния не возымел. Но судья оказался умнее и добрее, что ли.



Секретарь суда произнес сакраментальную фразу. Мы встали. Суд вернулся из комнаты заседаний. И зачитал решение:

— Свиридов Юрий Александрович обвиняемый по статьям… УК России, а также статье… за разглашение медицинской тайны и нарушение закона о медицинской этике, руководствуясь статьями… — признан виновным и приговаривается к двум годам лишения свободы условно и лишению права заниматься медицинской практикой сроком на пять лет. Приговор суда может быть обжалован в установленные законом сроки. Вопрос трудоустройства по желанию подсудимого остается открытым.

Адвокат крикнул Юре:

- Мы подадим апелляцию! Прямо сегодня!

Я прорывался к скамье подсудимых. Светлана ухватилась за мою куртку и двигалась следом. Юрка на слова адвоката криво усмехался.

Я ждал, когда он выйдет из клетки. В зале было холодно, видимо нарочно не топили, чтобы не затягивали заседание. Я локтями распихивал скучающих «любителей крови» и журналюг, которые комментировали решение перед небольшими камерами, закрепленными прямо на выносной штанге, прикрепленной к шлему с логотипом своих каналов.

Вранье, типа «Нет доказательств, что ему заплатили, но мы то с вами знаем…» — лилось из поганых ртов этих искателей сенсаций. Один набрался наглости и крикнул в сторону Свиридова:

— Признайтесь, сколько они вам дали за врачебную тайну? Теперь уже можно не скрывать. Суд не станет менять свой приговор.

Журналисты развернули камеры на Юру, ожидая скандала, брани или драки. Им очень хотелось жареных событий! А что может быть лучше драки в суде? Бывший врач-психопат накинулся на журналиста!

Наконец, Юра пробрался ко мне, потому что нам со Светой двигаться против потока выходящих из зала было уже невозможно…

Светлана повисла на его шее, заливая воротник слезами.

Свидетели — родственники умершего от рака человека, отводили глаза, постепенно исчезали из зала суда. Совесть еще не покинула окончательно их сердца? Возможно.

Несколько журналистов продолжали съемки репортажей для своих телеканалов. У осужденного больше никто не спешил брать интервью.

За время, что моего друга содержали в следственном изоляторе, он немного похудел и отрастил рыжую щетину на впалых щеках.

— Юрка, поздравляю. — Обняв его, сказал я. — Все-таки не на поселении. А работу найдешь. Хотя, может быть стоило воспользоваться правом на трудоустройство? Судимость не лучшая характеристика для работника, но предписание ФСИН — гарантия, что возьмут.

— Спасибо, Леха, спасибо, ты — настоящий друг, — Юрка снова усмехнулся, — не представляешь себе, как я рад. Пяти дней за решеткой, вот так хватило, — он провел кончиками пальцев по горлу. — А какая разница? На поселении или в Москве? Специальность-то закрыта. Теперь только если рабочим на стройку или на мусорном заводе сортировщиком. Если возьмут.



Через два дня он позвонил и пригласил меня прогуляться.

Мы бродили по аллеям лианозовского парка. В будний день аттракционы пусты, на детских площадках несколько мамочек с колясками. Юра крутил в руках зонт. Мы с ним практически ни о чем не говорили. Ровные дорожки, вымощенные плиткой, подстриженные кусты и огромные березы. Кое-где в ложбинках таял последний снег.

- Отец, когда еще был здоров, - без прелюдий сказал я, - рассказывал, что во время войны тут стояла военная часть – ПВО и весь парк изрезан был траншеями, убежищами и изрыт воронками от бомб. Говорил, что видел их в детстве. А из аттракционов только цепная карусель и качели-лодочки. Представляешь?

- Не представляю, - Юра протянул руку, - дай телефон.

Я вынул смартфон и отдал ему.

Юра из сумки достал небольшую металлическую коробку, предварительно отключив смартфоны, убрал оба в коробку. Которую укутал в несколько листов пупырчатой упаковки. Из сумки достал блокнот и карандаш – обычный грифельный KOH-I-NOOR. Я таких давно не видел. Во всех авторучках вмонтировано запоминающее устройство для облегчения перевода текста в электронный. Можно с памяти ручки в смартфон перенести написанное и отправить электронной почтой, куда хочешь. Очень удобно. Спецслужбам тоже. Возьми такую ручку и узнаешь, что ей было записано в последние сутки. Если только владелец ее предварительно не обработал магнитом. Ношение с собой магнита – подозрительно. Значит, есть, что скрывать.

Если Юра взял карандаш, значит, он будет писать что-то сверхсекретное.

Он раскрыл зонт. Благо накрапывал легкий дождик, даже не дождь, а висела в воздухе водная муть. Так невозможно с дрона увидеть, что мы пишем.

«Мне помогут исчезнуть» - написал он и добавил: «нам со Светой».

«Как?» - написал я.

«Нужен ДК» - ответил он.

Я подчеркнул «КАК?»

«У тебя отберут на вызове»

«А смысл? ДК не взломать за пять минут» - ответил я.

«Если не знать пин-код»

«Я не могу сказать, ты же знаешь. Это автоматом обвинение в соучастии. Если не убьют, и даже если убьют. На мне родители!» - мне хотелось дать ему по роже.

- Ты что забыл? Отец больной, мать на пенсии. Каждый год соцработники приходили с предложением перевести моих родителей в приют. Я отбивался. То, что у отца «Альцгеймер» - не повод отправлять его в интернат. Если со мной что-то случится – они обречены. Их отправят в приют и там, через год, похоронят. На стариков государственный лимит исчерпан. Если дети их кормить не могут или не хотят - пенсионеров отправляют в дом престарелых, где они умирают очень быстро «от естественных причин». Мы-то с Юрой отлично понимали, что это за «естественные» причины. В стране рыночная экономика. И как планировал «гений экономики» - «рынок управил». Старики, особенно одинокие, долго не жили. Их даже не вскрывали для экономии. По завету этого государственного пухлощекого деятеля «если часть стариков-пенсионеров вымрет, это не страшно» - кажется процесс «вымирания» перевели на обязательные рельсы. Не так жестоко как в первобытном обществе, где стариков предписывалось связанными отвозить в лес, на съедение зверям и не как у фашистов в лагерях смерти – через газовые камеры и печи. Все интеллигентно и «с достоинством» - за год подсаживали на сердечный препарат, который через потом, когда сердце без него работать уже не могло, резко отменяли, и вот тебе «Смерть от естественной причины» - срыв ритма и асистолия.

Юра все понимал. Он написал:

« Если будут знать четыре символа из шестнадцати, взломают за минуту».

«Я не могу их произнести. – Ответил я, - ДК пишет каждое слово»

«Не говори, напиши».

« я не пойду на такой риск. Почерк».

Юра показал пальцем себе в подмышку.

«Маркером. Потом сотрешь спиртом».

Я покачал головой. Мы перед выездом принимаем душ. Надпись в подмышечной впадине могут увидеть.

« Обещать не буду. Если честно – мне стрёмно. Понимаешь, если ДК взломают так быстро – я под подозрением»!

«Если все сделаешь правильно, доказать они ничего не смогут. ДК – железка, когда-нибудь его взломают. И уже взламывали, ты знаешь».

«Если ДК взломают и получат доступ к базе «госуслуг» - это миллионы жителей, такая база стоит сотни миллионов рублей. Не слишком дорого за «исчезновение»»?

Блокнот намок, и писать карандашом становилось все сложнее.

«Ты им веришь»? – добавил я. – «Может быть, оставить как есть? Пять лет будешь готовиться, сдавать зачеты, потом подтвердишь диплом и опять стаешь врачом».

«Меня с судимостью никуда не возьмут, - ответил Юра, - даже в степь по программе «земский доктор».

- Надо, Леша, – он повторил, - надо.

Он снова взял карандаш.

«Ни о чем не беспокойся. Коси под дурачка. Цифры напиши уже вечером. Думаю, что вызов с захватом организуют под утро».

«Ты уже договорился? Не заручившись моим согласием»? – я показал ему кулак.

«Если у тебя не будет под мышкой цифр, мы со Светкой исчезнем на самом деле», - ответил он на чистой странице.

«Шантаж?» - возмутился я. – «Ты меня шантажируешь»?!

«Не я, меня предупредили, что если они не получат возможности взломать ДК, то меня уберут из безопасности, а Светку заодно. Хоть она и не причем»!

Я вытер мокрый лоб. Несмотря на холодную морось – вспотел.

«Все, - написал он. – Больше нечего обсуждать. Бумагу надо съесть».

Он принялся вырывать листочки и запихивать в рот. Из сумки достал бутыль с водой.

- Заворот будет, - пошутил я.

- Как-нибудь пропихнем. Касторки выпьешь. Ешь, давай.

Я присоединился к Юре и мы несколько минут молча жевали бумагу и запивали комки водой. Потом дружно расхохотались. От блокнота ничего кроме пластиковых корочек не осталось. Юрка поднес к ним зажигалку. Пластик принялся чадить, на мокрую бетонную площадку потекли, издавая гул и свист, огненные капли. В пальцах Юрия остались ниточки проводников и оплавленный микрочип. Блокнот стучал?! Какие же мы идиоты! Но Юра был спокоен.

-Я его в микроволновке погрел, не ссы. Вся электроника спеклась. А вставить контроллер в каждый лист бумаги – этого пока не могут.

Мы направились к выходу из парка.

- Я не понял, почему с тобой обошлись так жестко. Я насчет приговора. Адвокат намекнул, что кто-то из чиновников в министерстве или ДЗМ делает карьеру на этом случае. – Я не боялся, что нас услышат. Тема вполне резонная. О чем нам еще говорить?

- Есть такой человек – вице-мэр Москвы по социальным вопросам и здравоохранению, ты его знаешь, так вот он решил, что мой случай нужно раздуть в воспитательных целях. И ему нужен был обязательно москвич из коренных. Косяки приезжих наемных врачей не так показательны. «Бей своих, чтобы чужие боялись!». Это же понятно.

- Ты уверен?

- Мне следователь показала его письмо в прокуратуру: «Сделать показательный процесс в воспитательных целях». Когда видел в суде столько журналистов? Я что – террорист?

- А она не нарушила инструкцию? – удивился я.

- Понимаешь, Леша, люди все-таки это люди. И человеческая совесть и доброта в них еще сохранились. Потому вокруг нас и напичкано столько электроники и средств контроля, что надежды на «бдительность граждан» у властей нет. Думаешь, они от доброты сердечной назначили премию за каждый донос? Это шанс, что среди нормальных людей непременно окажется подонок, доносящий на своих же друзей. И водителя с его курением приплели нарочно. Какая-то сука из мамаш на детской площадке его сняла с сигаретой и стуканула.

Я понимал. Я просто молчал. Юрка достаточно наговорил, чтобы мне написать куда следует.

- Юр, телефон верни, а то увезешь с собой.

Юра закрыл фонтан своего красноречия. Мы подошли к стоянке машин каршеринга. ОН извлек из банки мой смартфон.

- Возьмем? – спросил я. – Ты же с правами?

- У меня на карте ноль, помноженный на ноль.

- Я тебе перекину.

- Не надо! – Юра передернул плечами, - ты знаешь, что за оплаченную тобой дверь со Светки содрали налог с дохода?

- Не понял.

-Чего непонятного? Заказ был на нее, а оплатил ты. Значит, деньги ей дал? А это доход. Вот с нее тринадцать процентов и сняли, как НДФЛ. Все по закону. Она же не благотворительный фонд. С твоих денег сняли эндээс, с нее эндэфэл… доильный автомат работает. Этим тварям на яхты денег не хватает… добавил он.

- Тогда идем до метро. Таксиботов нет рядом, – предложил я. – Я уже вымок от этой весенней срани. А завтра дежурить сутки. Ты то выспишься, – подколол я его.

Юра криво усмехнулся.





На последнем вызове в шесть утра, я нарвался на засаду. Меня скрутили, и приковали к батарее отопления. Один из вызывавших, дядечка лет пятидесяти, уговаривал:

— Милок, ты лучше сам скажи личный код. Ты ж понимаешь, что мы все равно взломаем твой ящик… — Я воспользовался вшитой в воротник комбеза пластиковой капсулой с «дегезом». Это мощный наркотик, о которого погрузился в наркоз через пару минут.

Бандиты несколько минут били меня ногами, но наркоз — это наркоз, хоть на части режь. Что они и сделали, правда, зачем-то изрезали мой скоропомощной комбинезон.

«Алиса! Я им ничего не сказал…» — не помню, откуда эта фраза всплыла в мозгу, но это первое, о чем я подумал, когда очнулся на полу в машине СОБРа.

Был допрос, была масса объяснительных потом в каждой инстанции. Но никто ничего предъявить мне не мог. А суета началась из-за того, что на 47 секунде от включения ДК, бандитам удалось взломать первый уровень защиты, а на шестьдесят третьей - влезть в базу "Жители Москвы" сервера Госуслуги, и они скачали таки массив инфромации о трех миллионах жителей Москвы по нашему округу. Все с деталями и биометрией!

Только я тут не при чем. «Дегез» это известный наркотик фентанил, в большой концентрации, то что мы его доставали — конечно, нарушение закона. И за это мне формально могли впаять как за хранение наркотика. Но начальство знало об этой хитрости скоропомощных медиков и закрывало глаза. Лучше пусть обвинят в хранении дури, чем в пособничестве государственным преступникам.

Посадить меня, как Юрку, не посадят, конечно, максимум пошлют на центр — вызовы принимать. А это значит, получать четвертую часть моей нынешней зарплаты… Ничего, я потерплю.

Меня побили довольно крепко ногами. Сломали три ребра, сотрясли мозг… К счастью, водитель сразу среагировал на мое радиомолчание, и уже через пятнадцать минут пустую квартиру штурмовал СОБР. Однако, чемодан мой пропал вместе охотниками за информацией. Маяк в нем эти ребята сумели отключить.

С момента регистрации нападения на бригаду, счет пошел на минуты, кто успеет раньше? Информационные террористы: — скачать базу, взломав доступ в комплекс, или Управление ФОМС, стерев номер ДК из базы, а с этого момента доступной будет только информация с винчестера, но это всего лишь район обслуживания нашей подстанции.

Нападавшие успели. На шестьдесят третьей секунде от момента включения ДК. Щестнадцатисимвольный пин-код они сумели расколоть.

И теперь всем будет огромная нахлобучка. Особенно админам, которые не сумели обеспечить защиту данных от утечки.

Как оправдывался разработчик защиты? Мне это не известно. Хватило недели ежедневных допросов в тюремном госпитале. На записи ДК было слышно, что я пин-код не раскрыл. Нападавшим повезло. Это случается.

Три миллиона жителей столицы и гостей попали в категорию — «Возможны дубликаты»! А это означает, что нужно постоянно отслеживать не возникли кто-то из этих трех миллионов одновременно в двух или трех местах страны. И кто их них — настоящий?

Известно что без ДК изготовить идеальный дубликат паспорта гражданина Рф невозможно.


https://vrachirf.ru/blogs/beznarkoza/topics/56587