Да ну ее, эту политику!
Ближайшие пять минут у меня от нее выходной.
Когда-то я что-то переводила. В частности, Кафку. Что получилось - судите сами.

Франц  КАФКА
ШАКАЛЫ   И  АРАБЫ
Перевод Марины Бернацкой

Мы заночевали в оазисе. Все спали. Мимо проплыла высокая белая фигура; какой-то араб кончил наконец возиться с верблюдами и шел спать.
Я упал навзничь на траву; я пытался заснуть; ничего не получалось; вдали жалобно завыли шакалы; я приподнялся и сел. И вдруг далекие шакалы в мгновенье ока возникли рядом. Они толпились вокруг меня; глаза сверкали темно-золотистыми искрами и тут же гасли; проворно, словно уворачивались от плети, двигались гибкие тела.
Сзади подошел один, протиснулся под руку и прижался, будто хотел согреться, потом вышел вперед, встал глаза в глаза, и сказал:
«Я тут самый старый, во всей пустыне. Хорошо, что ты еще здесь, и я могу поговорить с тобой. Я совсем было отчаялся, мы страшно долго ждали тебя; моя мать ждала, и ее мать, и все их матери, вплоть до матери всех шакалов. Поверь!»
«Странно», - ответил я; сейчас я и думать забыл о костре, который приготовил еще с вечера, чтоб дымом отпугивать шакалов. – «Странно такое услышать. Я живу далеко на севере, здесь оказался случайно, да и пробуду недолго. Так чего же вы хотите от меня, шакалы?»
Наверно, я говорил чересчур уж приветливо, потому что шакалы приободрились и еще тесней сомкнулись вкруг меня; они коротко дышали и фыркали.
«Мы знаем, - начал старик, - что ты пришел с севера, это нам и нужно. Люди там умные, не то что эти арабы. Знай, у них, холодных и высокомерных, нет ни капли ума. Они убивают зверей, чтобы сожрать, и они брезгуют падалью».
«Говори потише, - сказал я, - тут рядом спят арабы».
«Ты и впрямь чужак, - сказал старик, - иначе бы знал: еще нигде и никогда шакалы не боялись арабов. Почему мы должны их бояться? Разве мало нам несчастья – скитаться вслед за таким народом?»
«Может быть, может быть, - сказал я, - не сужу о том, чего знать не знаю и слыхом не слыхивал; кажется, это какой-то очень старый раздор; значит, он уже у вас в крови; стало быть, прекратится лишь с последней каплей крови».
«Ты очень умный», - сказал старик; и шакалы задышали еще чаще; они словно запыхались в беге, хотя стояли и не двигались; горький смрад их пастей я мог вынести, только если они тесно сжимали зубы. «Ты очень умный; ты слово в слово передал смысл нашего древнего учения. Итак, прольем их кровь, и конец вражде».
«Ох! – вскрикнул я громче, чем хотел, - они будут защищаться; они перестреляют вас всех до единого». – «Ты нас не понял, - сказал старик, - ты, из породы людей, которая не поглупела там, на севере. Мы же не станем их убивать. Тогда не хватит воды в Ниле, чтобы отмыть нас дочиста. Мы ведь, лишь завидим их вдали, сразу бежим прочь, на свежий воздух, в пустыню, вот почему пустыня – наша родина».
И все шакалы наклонили головы и потерли их передними лапами; шакалий круг все рос, откуда-то приходили еще и еще; казалось, они хотели скрыть гримасу отвращенья, которая могла так меня перепугать, что я одним прыжком выскочил бы из их живого круга.
«Что это вы надумали»? – спросил я и хотел было подняться, но не смог; двое молодых шакалов крепко ухватили меня сзади за пиджак и рубаху и вынудили остаться сидеть. «Они держат твой шлейф, - на полном серьезе объяснил старик, - это знак почтения». – «Отпустите меня!» - закричал я, поворачиваясь то к старику, то к молодым. «Отпустим, - сказал старик, - если тебе угодно. Но подожди минутку, они так рьяно взялись за дело, что запутались в собственных зубах. Ты бы выслушал пока нашу просьбу». – «После того, как со мной обошлись?» - «Прости нашу неловкость, - теперь он заговорил со мной куда жалобней, - мы жалкие звери, что бы мы ни задумали сделать, хорошее, плохое ли, мы можем делать только зубами». – «Так чего же ты хочешь?» - спросил я, тревожась ничуть не меньше.
«Господин», - воскликнул он, и все шакалы взвыли; казалось, этот вой понесся на край света. «Господин, прекрати распрю, убери из мира вражду. Ты и есть тот, о ком говорили старики, ты тот, кто сделает это. Мы должны помириться с арабами; станет легче дышаться; не увидим их даже на горизонте; не услышим воплей баранов, которых они закалывают; звери должны умирать своей смертью; мы насладимся ее безмятежностью и всё очистим до костей. Чистоты, одной чистоты хотим мы», - и только всхлипывали все, и навзрыд плакали. «Ты, благородное сердце и сладкие потроха, ты ведь поможешь, чтоб в этом мире воцарилась чистота? Грязь их белизна; грязь их чернота; отвращенье их бороды; видим уголки глаз их, и плюем; и поднимут они руку, и откроют преисподнюю под ней. Потому-то, о господин, потому-то, о добрый господин, помоги нам своими ловкими руками, своими всемогущими руками возьми эти ножницы и перережь им всем шеи!»  И ко мне метнулся какой-то шакал, на клыке у него висели крохотные, старые, ржавые портновские ножницы.
«Так вот тебе ножницы, и делу конец!» - воскликнул наш главный караванщик-араб, он подкрался с подветренной стороны и широко размахнулся бичом.
Шакалы тут же разбежались, но все-таки встали в отдалении, тесно примкнув друг к другу, и не шевелились, и это походило на узкий барьер, на котором тут и там вспыхивали  и гасли блуждающие огоньки.
«Так значит, и ты, господин, видел и слышал это представленье», - сказал араб и рассмеялся так весело, как только позволяла врожденная арабская сдержанность. «Выходит, тебе известно, чего хотели эти звери?» - спросил я. «Ну, конечно, господин, - ответил он, - это старая история; покуда живы арабы, эти ножницы бродят за нами по пустыне, и будут бродить до скончанья века. Они пристают со своими великими делами ко всем европейцам без разбора; наверно, твердят каждому, что он и есть тот, кто им нужен. Ну, на что эти звери надеются, безмозглые, вот уж, воистину, дураки, так дураки. Потому-то мы их и любим; это наши собаки, они куда лучше ваших. Сейчас посмотришь, ночью пал верблюд, я велел принести его сюда».
Четверо носильщиков подтащили и бросили тяжелую тушу прямо перед нами. Не успела она упасть, как шакалы подняли вой. Их как магнитом притянуло к туше, они подбежали, остановились, припали к земле. Они забыли арабов, забыли ненависть, дохлый верблюд околдовал их и заставил позабыть обо всем. И вот уже какой-то шакал вцепился в шею и перекусил артерию. Он стоял как вкопанный, рвал мясо зубами, только каждый мускул его вздрагивал, и это походило на огромный пожар, который он пытался во что бы то ни стало потушить, работая, как крохотный насос. И вот уже все остальные высокой горой лежали на туше.
Тогда главный караванщик подкрался поближе и дважды щелкнул над ними тонким бичом. Они подняли головы, одуревшие до полуобморока; увидели стоявшего почти вплотную к ним араба; теперь бич щелкнул их прямо по мордам; они отпрыгнули и далеко отбежали назад. Но верблюжья кровь дразнила, дымилась, туша была уже наполовину разодрана. Они не выдержали; и вот они уже вновь здесь, главный караванщик вновь поднял кнут; я схватил его за руку.
«Ты прав, господин, - сказал он, - давай оставим их; да нам уже и в путь пора. Ты видел их. Удивительные звери, правда? А уж как они нас боятся!»

(1 комментарий | Оставить комментарий)