| 1:10p |
И немедленно выпил. Часть 2. И др. Гл. 2. А РАЗВЕ ЧТО? Исаак Бабель
Как поживает товарищ Бродский? Он что-то не бережет себя. А разве что? Я его вижу гулять по бульваре. Сегодня на бульваре горячо. Много жаб. Представьте себе: Одесса-мама. Наполненный деклассированным элементом маленький кабачок. На эстраду поднимается какой-то фрайер и, пытаясь подделаться под блатную музыку, поет:
В Валиховском переулке
Там убитого нашли.
Был он в кожаной тужурке,
Восемь ран на груди.
– Слушай, ша! – вступает «король подпольной песни» Аркадий Северный, – что ты таки хочешь тут сполнить таки на блатной манер? Ты знаешь как поют натуральные бандиты? Послушайте сюда, маэстро, пару слов, а ну-ка музычку!...
Гром прогремел,
Золяция идет,
Губернский розыск рассылает телеграммы...
Ну, и так далее. Ну что, почти «Интервенция», только фольклорный, скажем так, вариант. А что вы хотите? Бенчику Крику тесно ведь в пьесе «Закат» да и в «Одесских рассказах». Он не может, чтобы все одинакие, чтобы все на одно лицо, он разбирает... Он знает, что он – и есть Одесса, а для урок он чужой.
Не помню кто, может быть и Андрей Битов, сказал, что лучшие из отечественных литераторов вышли не из «Шинели» Гоголя, а из «Носа».
Кто из левой ноздри, кто из правой.
Вот и Лев Славин, автор «Двух бойцов», плясал в своей «Интервенции» не от печки Гоголя, а от «Одесских рассказов» Бабеля.
«Он (т.е. Бабель – Е.Л.) читал нам «Одесские рассказы», – вспоминал Славин, – и открывал нам всю сказочную романтичность города, в котором мы родились и выросли, почти на заметив его».
Действительно так! И сказочную романтичность, и поэзию бандитизма, и даже луг, по которому ходят кони и женщины. Вся «одесская литература» и уж тем более весь т.н. «одесский фольклор» (хотя без кавычек он был и до революции, но тогда он и не был одесским) были бы почти невозможны без «Короля». Беня Крик не менее легендарен (и реален), чем его прототип – Мишка Япончик. И в то же время – с «натуральным бандитом» не имеет ничего общего.
Бабель воспевает не уголовный мир, а сказочных персонажей, тех добрых разбойников, что всегда на стороне угнетенных. Ведь и средневековые рыцари, трубадуры и донкихоты, если говорить откровенно, на самом деле обычные головорезы. Только в доспехах и с перьями, а не с наганом в руке и портретом Дориана Грея в другой.
Кстати, у Бабеля были не только последователи, но и предшественники. Морис Леблан с его джентельменом-грабителем Люпеном и О'Генри. Последний (независимо от того, что считал Бабель) настоящий учитель автора «Конармии». Жаль только, что Энди Таккер все-таки жулик, да еще и американец, а потому ближе Бендеру, нежели Крику. Что же до Люпена, то тот, конечно, вылитый Король. Правда, описанный не так хорошо. Но и О'Генри при всем его юморе все же не Бабель. «Короля» он еще смог бы написать, а вот «Фроима Грача» нет. Лучше уж при нотариусе и враче, чем на Лубянке. Потомки, знаете ли, все равно не оценят, а если и оценят, то что толку? Косточки, поди, и сгниют давно. Нет уж, лучше о благородных жуликах и капусте.
Но то в Америке, стране равных возможностей, а не у нас. А у нас – наплевать, что бандитизм, лишь бы поэзия. У нас взрослые мужчины читают первую строчку «Сказки о рыбаке и рыбке» – и плачут, навзрыд, в голос, размазывая грязные сопли и слезы по красной физиономии дрожащими кулаками, потому как знают, что в конце все равно все останутся у разбитого корыта.
Вот и живем мы, как будто уже и повестка пришла, за окном черный ворон, а в газетах цены снизили. А разве что?
«– Аптекарь, дай мне опиума, у меня понос!
– Наконец-то я вижу человека с приличной болезнью. Нате вам опиум, молодой человек. А то ведь что получается? Одни раны – колотые, резаные, рваные. Люди перестали интересоваться своей мочой. Они начали интересоваться политикой».
На место «натуральных бандитов» пришли «товарищи, каких нет нигде в мире, кроме как в нашей стране». И повели они коридорчиком и героев «Заката», а автора, и читателей. И не стало Одессы, не стало халвы и горчичных бубликов с маком. И верно говорил Имерцаки, что немного бубликов увидишь у Советской власти. Вы хотите остаться? Еще поработать? Еще взламывать и взламывать? Где? В кооперативах?
Примечание 2010 года. Гм... кажется, не печаталось. Впрочем, буду я еще проверять! Конец примечания.
След. глава называется "МИР И ТИХАЯ КАНАВУШКА. Леонид Сидоров, «человек божий» |
| 5:11p |
И немедленно выпил. Ч.2. Гл. 3. МИР И ТИХАЯ КАНАВУШКА. Леонид Сидоров, «человек божий» Леонид Васильевич Сидоров (1906 – 1988) не был поэтом, хотя всю жизнь писал стихи, не был священником, но был одним из тех, про кого говорят, что он «близок к богу». Особенно близок. Его считали блаженным, странным, юродивым. Он ходил в одиночку по аллеям парка, сторонился шумных компаний, шарахался от автомобилей. Сочинял стихи. Или записывал в записную книжку: «Дай грешнику власть - он праведников будет мучить и казнить. Дай праведнику власть – он грешников будет мучить и казнить и заставлять делать то, что угодно ему, а не грешникам. Тоже. Дай гонимому власть - он гонителя будет мучить и преследовать всех инакомыслящих». «Человек божий», не от мира сего, Леонид Васильевич Сидоров знал английский, немецкий, французский, итальянский, испанский, греческий, латынь, польский, болгарский, чешский. Глубоко верующий человек, молился в своих стихах о том, кто убит и «том, кто убил» и даже о том, «кто в тоске себя жизни лишил», писал в стихотворении «Когда стою за службой в храме» вот что (простите длинную цитату): Не тех, кто пребывает в славе, Среди похвал, наград, венков, - Молюсь за тех, что спят в канаве, Среди крапивы, лопухов: (...) Охрани их от юстиции ( Read more... ) |